Гаврила цыкнул зубом. Почесал за ухом, как собака, и снова спросил: — А если бы мы захватили корабль, на котором плавают между… этими… тьфу!
— Планетами, — подсказал я.
— …между планетами, то смогли бы им управлять?
Я вздохнул. Все-таки рядовые моряки — молодцы. К слову, народ в деревнях, принадлежащих моей фамилии, до сих пор полагает, что Земля покоится на трех китах и что звезды приколочены к небу гвоздями. Матросы и унтера тоже вроде из простых мужиков будут, но вопрос умеют задать правильно, с подтекстом.
— Не знаю… — Я пожал плечами. — «Хозяева» совсем непохожи на людей. Наверное, разобраться в их машинах — это посложнее, чем управлять английскими или японскими механизмами.
Гаврила поглядел на небо. Оно было чистым, почти таким же прозрачным, как вода в озере, иллюзорный образ которого не выходил у меня из головы.
— Долго небось плыть бы пришлось. Дольше, чем до Америки! — проговорил мой спутник с мечтательными нотками в голосе.
— Дольше, дольше… — Я невольно заулыбался. Громила-боцман, успевший за жизнь натворить всякого лихого, державший в страхе матросов, размышлял сейчас о вещах вселенского характера с детской непосредственностью.
— Мимо звезд пришлось бы плыть…
— Да, мимо звезд.
Насколько хватало взора, окрест тянулось унылое полотно пустоши. Царил полный штиль, и только ритмичный звук наших шагов и хриплое дыхание, вырывавшееся из пересохших глоток, нарушали гнетущее безмолвие. Ползло вверх по небосклону маленькое красное солнце, укорачивались тени цвета сепии — остальное оставалось неизменным. Иногда даже чудилось, что мы никуда не идем. Что на самом деле равнина проворачивается под нашими ногами, словно колесо под лапами наивной белки.
Поговорили о пустяках еще немного. Возможно, трата сил на разговор была непозволительной роскошью, но от дружеской беседы на душе становилось светлее.
— Представь, Гаврила, — обратился я к боцману, — в древности эта равнина была дном океана.
— Жаль, что «Кречет» угодил не в океан, — отозвался Гаврила. — Мы бы тогда дали знать, почем фунт пороху.
— А если на планете остались каналы, наполненные водой под завязку? Смог бы действовать броненосец в таких условиях?
Гаврила задумался.
— Нет, пожалуй, — ответил он. — «Кречет», один черт, цеплял бы килем по дну. Нет, в водах канала здорово проявил бы себя миноносец или крейсер.
— Если бы да кабы… — вздохнул я.
— Слушай… а что чувствует человек, когда умирает от жажды?
— Спутанное сознание, головная боль, жар…
— Доктор!
В небесах зарокотало, загремело. Мы-то с Гаврилой хорошо знали, что означает этот звук: где-то в вышине мчалась машина «хозяев». Не сговариваясь, бросились на землю. Распластались, жалея о том, что неспособны закопаться в грунт, подобно дождевым червям. И была одна маленькая надежда, что сверху нас не так легко заметить, ведь наша одежда..— да что там одежда! — мы целиком и полностью обросли коростой и по цвету ничем не отличались от ржаво-коричневого полотна пустоши.
Летающая машина пронеслась на приличной высоте. Через минуту тем же курсом промчал второй летун. Обе машины, очевидно, направлялись к месту крушения «камбалы».
Мы же лежали, затаив дыхание и превратившись в слух. Лежали долго — больше часа. Солнышко пригревало спины, пыль, струящаяся над землей, щекотала ноздри. Я поднялся, когда понял, что едва справляюсь с дремотой. Что вот-вот свалюсь в глубокий сон, после которого точно не смогу заставить себя переставлять ноги.
Следом заскрипел суставами Гаврила. Не говоря друг другу ни слова, мы зашагали вперед. Было наивно полагать, что пешим ходом возможно состязаться в скорости с летающими машина ми. И все-таки приходилось сдерживать себя, чтоб не перейти на бег: очень уж хотелось увеличить расстояние между нами и «хозяевами».
…Место для ночевки мы отыскали за час до наступления темноты. Четыре широкие, словно пароходные трубы, ямы были расположены квадратом — они напомнили мне оттиск ножек стола на ковре. Каждая яма глубиной фута четыре. Стенки крепкие, срез каменистой почвы четкий, такие не осыплются тебе на голову посреди ночи.
Что это за ямы и для чего? Черт его разберет, но лучшего укрытия не предвиделось.
Гаврила угрюмо пробормотал что-то о могилах, вырытых заранее.
К счастью, слова боцмана Богу в уши не попали. На дне ближайшей ямы нас ждала приятная неожиданность в виде пары шаров, сплетенных из растрескавшихся веток охряного цвета. Местные перекати-поле! Я несказанно обрадовался первой удаче: так по щучьему велению нашлось топливо для костра. В других ямах отыскались еще несколько угодивших в ловушку экземпляров пустынной флоры.
Сухие шары стреляли мельчайшими колючками, как некоторые виды земных кактусов. Но это их не спасло: перекати-поле были растоптаны, превращены в щепки, и через полчаса в одной из ям занялось жаркое пламя.
В дрожащем свете костра было сделано очередное судьбоносное открытие. Я обнаружил на стенках ямы у самого дна наледь!
Драгоценные кристаллы водяного льда мы соскоблили в металлическую крышку от какого-то устройства — ее Гаврила подобрал возле разбитой «камбалы» и предусмотрительно захватил с собой в дорогу. Железяку водрузили на угли, через какое-то время в нашем распоряжении оказалось немного теплой воды.
Поглощая влагу мелкими глотками, мы размышляли о том, что вот нам и удалось выторговать у злодейки-судьбы еще один день жизни.
Опустилась ночь. Была она по своему обыкновению безлунной и морозной. Насколько я понял, луна в этом мире отсутствовала как таковая. В ясном небе ярко сияли неведомые созвездия. Я тщетно пытался разыскать маячки, испокон веков указывающие дорогу путешественникам: Плеяды, Сириус, знакомые рисунки Ориона и обеих Медведиц.
Когда я пожаловался боцману на тщетность своих попыток, Гаврила лишь посмеялся.
— Это же звезды Южного полушария! — пояснил он. — Понятно, что среди них нет Ориона и Медведиц! Зато вон созвездие, — он вытянул руку, указывая на зенит, — его каждый моряк знает. Это — Южный Крест. А рядом — Южный Треугольник, Муха и Центавр. Вместо Плеяд должны быть Магеллановы Облака. Только я их отчего-то сейчас не вижу..
. — Ага! — обрадовался я. — Может, ты и координаты наши рассчитаешь?
— Что ты! Я ведь не штурман… — Гаврила почесал затылок. — Да и инструментов нужных нету.
4
Большую часть следующего дня мы прошагали в угрюмом молчании. Привалов не делали, как заведенные шли вперед, хотя и без того было ясно: время, потраченное на рейд в глубь пустоши, пролетело безрезультатно. Правда, мы обнаружили чуть-чуть водяного льда. Но от пустой воды сытым не станешь, да и льда кот наплакал — на всех не хватит.
Надеялись ли мы, что кому-то из наших друзей повезло больше? Нет, не надеялись. К тому же мы не имели ни малейшего понятия, безопасно ли возвращаться на место крушения «камбалы». Быть может, «хозяева» еще там? Ждут, когда люди, обезумев от голода, жажды и отчаяния, приползут сами, надеясь на милость…
Ближе к вечеру мы заметили, что справа от той воображаемой линии, вдоль которой проходил наш путь на юг, стали вырисовываться темные склоны скалистого возвышения. Снова молча, будто между нами установилась мысленная связь, взяли правее. Зашагали быстро, наклонив головы и прикрыв глаза от ветра, который нынче окреп до четырех-пяти баллов.
К горе приблизились, когда по пустоши разлилось пурпурное свечение заката. Песок вперемежку с крупным щебнем — опостылевшая масса, два дня скрежетавшая под сапогами, — сменился монолитной базальтовой плитой. Было непривычно легко идти по темной, сохранившей рисунок лавового потока поверхности. Как по Арбату шли, честное слово!
Наконец остановились, задрав головы. Скалистый гребень в лучах заходящего солнца отсвечивал красным. Казалось, что над нами не гора, а кольцо крепостной стены с остроконечными бойницами и что за этой стеной горят соломенные крыши муниципальных построек.
— Похоже на вулкан, — сказал я.
— Вулкан? — не поверил Гаврила.
В трещинах наливались чернотой четкие, будто вырезанные лезвием бритвы, тени. Склоны были гладкими, стеклянистыми. Пытаться одолеть такие без специального снаряжения — верх безумства. Но у боцмана имелось особое мнение.
— Ну что, полезли? — спросил он, не сводя оценивающего взгляда с вершины «крепостной стены».
— Чур тебя! — отмахнулся я. — Ты в своем уме?
Гаврила высморкался, поглядел на меня с тем же выражением, с каким только что изучал скалы.
— Ладно. Сам поднимусь. — Он сделал широкий жест рукой. — Отдохни пока, доктор, поваляйся на солнышке. Нынче костер не ожидается, погрей косточки про запас. А я — туда и обратно.
Гаврила поплевал на широченные ладони и решительно шагнул на склон. «Черта с два он станет геройствовать в одиночку!» — подумал я, неожиданно ожесточаясь.
— Погоди! Тоже рискну! Мне до сих пор не приходилось лазить по скалам. Занятие, скажу, малоприятное. Особенно если от голода у тебя мугится перед глазами, а в руках и ногах нет былой силы и ловкости. К счастью, предо мной вздымался не Монблан, а круча высотой в две пожарные каланчи.
Как говорится, не так страшен черт… Пока позволяла крутизна склона, я шел следом за боцманом по какой-то нехоженой тропке, придерживаясь одной рукой за отвес скалы. Несколько раз сиганул с уступа на уступ, точно горный козел. Затем настал момент, когда пришлось прильнуть всем телом к каменной толще и осторожно ползти вверх. Скала холодила руки, узкие трещины казались слишком хлипкой опорой для скользких пальцев и разбитых сапог. То и дело налетал ветер, заставляя нас еще сильнее прижиматься к базальту и цепляться за его изъяны, подобно клещам. Повезло, что карабкаться (в буквальном смысле этого слова) пришлось лишь последние двадцать футов.
Одолев подъем, мы оказались на продуваемом ветром пятачке между двух сточенных скал. У меня гулко стучало сердце и перехватывало дыхание, с Гаврилой, похоже, случилась та же беда. Поэтому несколько минут мы таращили друг на друга глаза, мычали, как глухонемые, и бестолково жестикулировали. Зато когда способность дышать вернулась!..
Мы заревели, точно два берсеркера, которым посчастливилось отправить на дно Северного моря вражеский драккар! Немедленно принялись выплясывать, забыв, что так немудрено свалиться. Затем заключили друг друга в объятия.
Наши усилия не пропали даром. И надо было такому случиться: на последнем этапе пути, когда пришло время возвращаться, мы сорвали куш!
Перед нами лежала погруженная в тень чаша кратера. Пространство, охваченное кольцом скал, было весьма просторным: на этой площади могла бы поместиться небольшая деревенька… вместе с трактиром и кладбищем. Долгие годы ветер заполнял кратер песком, с высоты песчаные волны казались обманчиво мягкими.
Я бы не назвал этот вулкан «нормальным» с точки зрения земной науки. Скорее всего, кратер в пустоши был не вулканического, а метеоритного происхождения! Да-а, с этих небес порой срываются крупные звезды!
В центре чаши, опираясь килем на песок, лежал однотрубный пароход. Дюны, жмущиеся к судну с обеих сторон, не позволяли ему завалиться набок. Насколько я мог судить, корабль был современным. Возможно, английского или немецкого производства. А может — чем черт не шутит? — и нашего. Рангоут на первый взгляд выглядел целым. Только выцветшая краска на бортах и надстройках да рыжие наносы на палубе говорили о том, что пароход давно покоится среди дюн, что он осиротел и нет никого, кто бы поддерживал на нем чистоту и порядок.
Словно шутки ради, с правого клюза был отдан якорь.
Я не помню точно, как нам удалось спуститься в кратер и не расшибиться: внутренняя сторона чаши оказалась практически отвесной. Здесь не было ни уступов, ни трещин, ни карнизов. Вдобавок стемнело окончательно, и головоломный спуск проходил при скупом свете звезд. Как все обошлось благополучно? Не иначе у нас выросли невидимые крылья…
Под ногами зашуршал песок: мы бросились через дюны к пароходу. Мы вязли в барханах, падали и поднимались вновь. Ночь сделала красные пески нейтрально-серыми, поэтому мне иногда казалось, что нас окружает обычная земная пустыня. Что вместе с пароходом сквозь водоворот пространства и времени в кратер чужепланетного вулкана засосало фрагмент Земли.
— «Дельфин», — прочитал Гаврила название судна. — Ну, здорово, земляк!
Вот уже и я могу прикоснуться рукой к обросшему ракушками днищу.
«Дельфин» был коммерческим кораблем с малым водоизмещением. Однако, стоя ниже его ватерлинии, было трудно не почувствовать себя жалким лилипутом, очутившимся под раздутым брюхом синего кита. Наверное, я успел позабыть стальную громаду «Кречета»… Где-то в глубине души возник страх, что пароход вдруг начнет крениться в нашу сторону, и тогда он неминуемо раздавит двух человек. Но, очевидно, у меня просто закружилась голова.
— Нас будто бы ждали, — пробормотал боцман, берясь за якорную цепь. К счастью, он не заметил моей слабости.
Гаврила крякнул, подтянулся и быстро-быстро полез вверх. У меня же опустились руки: после восхождения и спуска в кратер, после пробежки через дюны я был больше неспособен выполнять какие-либо спортивные трюки. Что-то не хватало пороху пиратствовать с Гаврилой на пару. Как-нибудь в иной раз…
Через секунду-другую наверху послышалась дробь быстрых шагов, а затем к моим ногам упал штормтрап. Я сказал «спасибо» ночному небу и взобрался на палубу.
На твиндеке я замер, пораженный фантастичностью происходящего. «Дельфин» — обычный морской корабль — возвышался над неподвижными песчаными волнами. Его окружали черные базальтовые скалы. Их вершины были обтесаны ветром, но ниже они оставались нетронутыми, почти что гладкими. Грот-мачта «Дельфина» пыталась дотянуться до россыпи южных звезд, чугунные кнехты торчали из песка, покрывающего палубу неравномерным слоем. За иллюминаторами, в отсеках, скрывалась непроглядная тьма. Было пусто, пыльно и безмолвно. Не скрипели снасти, не шумел океан, не свистели боцманские дудки… Даже ветер — истинный хозяин планеты ржавых песков — был не властен в этом анклаве, отгороженном от пустоши скалами. Я словно оказался во сне, где привычные вещи и привычные понятия обрели особый, мистический смысл. Мне грезилось, что я очутился на Земле далекого будущего, что моря превратились в пустыни, а среди песков молчаливыми памятниками вымершему человечеству застыли созданные им корабли.
— Эй, доктор!
Голос Гаврилы в один миг отрезвил меня. Я замотал головой, стряхивая наваждение. Боцман спустился с центрального мостика, глаза его сияли.
— Послушай, здесь все цело! Нужно проверить камбуз и ахтерлюк… — Он поглядел на меня, затем спросил с тревогой: — Доктор, тебе нехорошо?
Я усмехнулся через силу:
— Все в порядке. Еще поживем.
— То-то! — одобрил Гаврила. — Пошли внутрь?
Хранилище припасов мы отыскали сразу. Всего-то требовалось идти на запах гнилой капусты. Наверное, даже охотники за сокровищами египетских фараонов не ощущали такого возбуждения. В свете двух фонарей мы спустились в трюм, заставленный ящиками, мешками и анкерками. В первом развязанном нами мешке оказались сухари, во втором — старый и сморщенный, но вполне съедобный картофель…
Трудно описать словами чувства, которые мы испытали, «наложив лапу» на сие изобилие. Какие-то, черт возьми, сумерки затянули сознание. Я помню, как мы, не щадя расшатанных цингой зубов, набивали рты сухарями, а что не умещалось, рассовывали по карманам. Крепкие ржаные сухарики — это не какая-нибудь дрянь вроде лягушек-козерогов, это — пища богов. Мы ломали ящики, издавали кошачье урчание, выгребая жестяные банки с тушенкой и топленым маслом. Под ноги посыпалась крупа, соль, почерневшая морковь и мягкий, будто растаявший жир, лук. Мы отыскали поколотую головку сахару. Нашли полную ендову с водкой и десяток бутылок крымского вина.
Нам хватило благоразумия не травмировать измученные продолжительным голоданием желудки. Консервированное мясо и масло были оставлены на потом. Мы насытились сухарями, погрызли сахару. Затем разлеглись на мешках с мукой и откупорили бутылку вина. Утолили жажду несколькими глотками сладкого, будто нектар, напитка.
— Жаль, что остальных с нами нет, — пробурчал Гаврила. — Я бы немедленно отправился назад, к месту встречи. Только ночь, а скалы — гладкие… Боюсь, не перейду.
— Да, жаль, — согласился я. — Но мы выйдем на рассвете. Надо захватить с собой консервов побольше и водки. То-то они обрадуются! Мы осоловели. Сделалось тепло и весело. Даже вонь гнилых овощей, от которой в другое время у меня навернулись бы на глазах слезы, была частью этого незатейливого уюта. Потребовалось приложить уйму усилий (и душевных, и физических), чтобы подняться на ноги и продолжить осмотр парохода.
Прежде всего нас интересовала вода. Вино — напиток благородный, но после вина захочется пить еще сильнее — к несчастью, такова особенность человеческого организма. Проверили котлы. Они были полными, только вода внутри них оказалась ржавой и невкусной. Мы открыли опреснитель и увидели ту же картину.
— Ладно, — вздохнул я, — хотя бы есть чем подмыться.
Потом нас охватила «золотая лихорадка». Все, что попадалось в руки — плотницкий инструмент, посуда, такелаж, — мы собирались непременно взять с собой в обратную дорогу. Почему-то мы были убеждены, что этот инвентарь обязательно пригодится в пустоши.
Затем болезненный озноб сошел на нет. Мы принялись деловито обшаривать отсеки и вскрывать рундуки. Спокойный и тщательный поиск тут же принес результаты: Гаврила отыскал винтовку в упакованном виде и патроны к ней. Я нашел превосходную теплую одежду: несколько почти новых свитеров и пару непромокаемых плащей. Именно этих прозаических вещей нам так не хватало на продуваемых ледяным ветром равнинах.