Когда мы пришли в себя, луна поднялась почти до шпиля Академии. На моих часах было десять минут первого, и я подумал, что даже для Лёвы это был час поздний и к принятию быстрых решений не располагавший. Автобусы не ходили, добираться придётся пешком. Почти час ходьбы.
— Пойдём, — сказал я. — Позвоним Лёве. Ты должна его знать.
— Я его помню, конечно, — в темноте я увидел, как Ира улыбнулась. — Лёва подарил нам на свадьбу настоящую рапиру, ты её повесил на стену в большой комнате.
Рапира висела там два года, а потом я её снял, потому что Женечка начала лазить по дивану, могла дотянуться…
— Лёва живёт на Мусабекова, — напомнил я.
— Помню, напротив кинотеатра «Севиль».
— Сначала найдём телефон-автомат.
— И чтобы он работал.
— Ну, ты даёшь, — только и сказал Лёва, когда мы ввалились к нему во втором часу ночи. — Ты знаешь, что, если я сейчас не позвоню Лиле, то стану соучастником?
Он с интересом, но искоса, как бы невзначай, разглядывал Иру, так и не поняв, что произошло с его старым другом, никогда не имевшим склонности к авантюрам, тем более — любовным.
— Соучастником чего? — удивился я. — Кто-то кого-то похитил? Ограбил? Убил?
— Лиля именно так и думает, а ты что бы думал на её месте? Она из меня отбивную сделает, когда узнает.
— Рассказывай, — потребовал он десять минут спустя, когда мы сели за стол. Лёва выставил всё, что у него было: голландский сыр, сервелат (из институтского буфета), початую бутыль простокваши, неровными ломтями нарезанный хлеб. Я хотел кофе и получил его — Лёва знал, какой мне нужен, и Ире налил такой же.
Я рассказал. Второй раз, вообще-то, но первого раза Лёва, конечно, не помнил. У него, в отличие от нас с Ирой, память была обыкновенная, единственная на всю его единственную жизнь в этой эмуляции. Я рассказывал, а Лёва слушал, мелкими глоточками хлебал свой чай (он не пил кофе на ночь, кофе его так возбуждал, что уснуть после единственной чашки он не мог до утра) и переводил взгляд с меня на Иру. Похоже, он не понять мой рассказ пытался, а прочувствовать, чтобы чем-то помочь. От понимания ему не было прока, а, прочувствовав, он мог что-нибудь придумать. Лёва всегда был таким — человеком не рациональным, потому и жил, не умея хранить то, что получал, и растрачивая себя на дела, совсем ему, по большому счёту, не нужные.
Рассказ мой прервал телефонный звонок, и Лёва, многозначительно на меня посмотрев, пошёл отвечать. Звонила, конечно, Лиля — кто ещё мог в два часа ночи? «Так и не вернулся?» — горестным тоном спросил Лёва. «А что они говорят?.. Это хорошо: значит, по крайней мере, не попал в аварию…» Видимо, Лиля обзвонила все травматологии города. «И что они?..» Наконец он положил трубку и, не сказав больше ни слова, вернулся на своё место. Кивнул мне: продолжай, мол.
— И больше мы не будем расставаться, — сказал я и обнял Иру привычным жестом, руки сами вспомнили, как делали это множество раз, рукам было всё равно, в какой жизни это происходило.
— Мы прожили вместе всю жизнь, — объяснила Лёве Ира, прижимаясь ко мне и крепко сжав мне ладонь тонкими пальцами. — Мы не сможем друг без друга.
Лёва возвёл очи горе и помотал головой. Так, бывало, делал и я, отгоняя навязчивое воспоминание. Возможно, он решил, что мы вешаем ему на уши лапшу, и не мог себе представить — с какой целью. Но другом он был хорошим, и я мог быть уверен, что о ночном визите Лёва не скажет ни слова Лиле и, тем более, — милиции. Если, конечно, в милиции когда-нибудь догадаются, что мой друг мог иметь к нашему исчезновению какое-то отношение.
А мы точно собирались исчезнуть?
— Вы хотите уехать куда-нибудь? — осторожно поинтересовался Лёва. Остаться он не предложил, и правильно. Глупо было на это надеяться.
— У вас есть деньги? — задал он, наконец, единственный практичный вопрос.
Мы с Ирой переглянулись. У меня в кошельке было рублей двадцать и мелочь — довольно большая для меня сумма. Обычно я не носил с собой больше десятки, разве что по выходным. Если мы шли покупать что-нибудь более существенное, чем продукты на день, Лиля вытаскивала из буфета шкатулку, где хранила месячную зарплату — мою в большом отделении, свою в малом. Почему она разделяла наши общие, казалось бы, деньги, для меня всегда оставалось загадкой, на вопрос Лиля отвечала туманно «для отчётности», но не могла сказать, перед кем собиралась отчитываться.
— У меня шесть рублей и копейки, — сказала Ира. — Я не думала, что…
— Вот именно, — пробормотал Лёва, — вы не думали.
И задумался сам — видимо, за нас обоих. Что он мог придумать? Денег он ссудить не мог, тем более подарить — деньги Лёва всегда тратил так, чтобы впритык хватило до зарплаты, рассчитывал точно, никогда не тратил больше, но и меньше тоже. «Зачем мне лишние деньги? — говорил он. — На старость собирать рано, а непредвиденных расходов у меня нет».
Если, — подумал я, — мы с Ирой исчезнем из этой эмуляции и окажемся в другой, более к нам благоприятной, что произойдёт с нами тут? Вернёмся каждый к себе домой, не понимая, что происходило? Что вспомнит Лёва, проснувшись утром и не застав нас с Ирой? Может, вообще не вспомнит, что ночью мы к нему являлись и рассказали историю столь же невероятную, сколь и глупую? Может, вселенский компьютер Точки Омега сошьёт ткань его реальности в неразрывное целое, и он поднимется утром, как обычно, в девять, приведёт себя в порядок и отправится читать лекцию?
— Мы пойдём, — сказал я, поднимаясь, и Ира поднялась следом. Мы понятия не имели, что делать дальше; точнее, я не имел никакого понятия, а Ира, похоже, об этом вообще не думала.
— Да, пойдём, — подтвердила Ира.
— Куда? — мрачно поинтересовался Лёва и посмотрел на часы: три двенадцать. — И что мне утром сказать Лиле?
— Я сам с Лилей разберусь, — сказал я уверенно, не ощущая в тот момент сомнений, что разбираться нам с Лилей не придётся, потому что…
Потому что меньше всего на свете я хотел с кем бы то ни было разбираться. Я хотел прожить жизнь с Ирой, как прожил её однажды. Хотел жить, помня, как прожил следующее мгновение. Хотел жить, зная, что ждёт меня через пять или десять лет. Это не предопределённость, не рок, не судьба, это мой сознательный выбор. Я хотел ещё раз прожить свою жизнь с Ирой, не меняя её ни на йоту, даже самое плохое, что с нами было, даже свою смерть, о которой сейчас знал, когда она наступит. Это знание не приводило меня в ужас, напротив, наполняло уверенным спокойствием, необъяснимым, непонятным, но таким же простым и отчётливым, какой простой и отчётливой на тусклом ночном городском небе оказалась луна, когда мы с Ирой вышли на пустынную в четвёртом часу улицу и пошли, обнявшись, потому что стало холодно, а одеты мы были не для ночных прогулок.
В тёмном небе пророкотал самолёт, будто отдалённый гром, и мне показалось, что в точности такой звук я уже слышал где-то когда-то, и два красных огонька видел тоже. Странное ощущение.
Где-то Лиля сейчас сидит у телефона, и Вова стоит у окна и смотрит в темноту двора.
Я знал, что ничего этого нет на самом деле. Точнее, может, и есть где-то когда-то, но не здесь и не сейчас. А что было здесь и сейчас, я ещё не знал.
— Ты обратила внимание, — спросил я у Иры, — какая сейчас луна?
— Да, — сказала она, крепче ко мне прижавшись и начав дрожать от холода. Я прикрыл её пиджаком, но получилось плохо, нам обоим стало ещё холоднее.
— А ты… — Я помедлил. Она ещё не поняла произошедшего. — Помнишь, какая была луна, когда мы сидели в садике?
Ира подняла ко мне лицо и улыбнулась одними губами.
Вечером над городом вставала полная луна, сейчас на востоке светил полумесяц в последней четверти. Либо мы просидели у Лёвы целую неделю, либо…
— В садике, — сказала Ира, — мы сидели не в этой…
Что-то она разглядела во мне в полумраке и не закончила фразу.
— Говори, — потребовал я, понимая, что сейчас услышу, и готовясь к переменам в себе, которые должны были наступить. — Ты сказала: «Мы сидели не в этой…» Дальше?
— Ты… не помнишь?
— Нет, — отрезал я.
— К Лёве мы пришли, как всегда — мы обычно бываем у него в гостях по пятницам, — неторопливо начала Ира. Она, должно быть, ощущала себя в чём-то выше меня, в кои-то веки получила возможность чему-то меня научить, она всегда к этому стремилась — рассказать мне то, чего я не знал. А если это знание о самом себе, то подавно. — Ты хотел поговорить о новом фильме Рязанова. «Настроение». Я хотела остаться дома, но ты настоял, и я поехала с тобой.
Ничего я не помнил. «Настроение»? Я не знал такого фильма у Рязанова. Лёва сейчас звонил Лиле, скорее всего, чтобы оправдать своё поведение и предупредить…
— У него, ты же знаешь… наверно… — Ира посмотрела на меня с печальной неуверенностью: чувствовала, что мы странным образом находились сейчас не то чтобы в разных мирах, но в разных душевных состояниях, памяти наши ещё не притёрлись друг к другу. Похоже, мы были здесь мужем и женой. Может, здесь не было Лили и мальчиков. Ира это знала, а я ещё нет. Или — просто нет?
Что, если я не вспомню, как мы вечером собирались к Лёве? Я помнил садик, скамейку, только что взошедшую полную луну…
Мне стало страшно, я представил себе дальнейшую жизнь, если… Ира почувствовала и этот мой страх, потому что прижалась ко мне, обняла за талию и повела по пустынной улице.
— Ира, родная… — сказал я, поворачивая её к себе и глядя в её голубые глаза, казавшиеся сейчас чёрными, как сама ночь. — Женечка… сколько ей?
Теперь и Ире стало страшно. Она отпрянула, но взяла себя в руки и не стала отводить взгляда. Страх её, выплеснувшийся наружу в резком движении, спрятался, но не исчез, только стал мне не виден.
— Миша, — сказала Ира. — У нас нет детей. Женечка… она там, в памяти. Мне плохо, Миша. Я не смогу без Женечки. Не смогу.
— Когда мы поженились? — Я понял — не вспомнил, а всего лишь понял, что дома нас не ждёт никто, и у Лёвы мы засиделись так поздно именно потому, что дома нас никто не ждал.
— Двенадцать лет назад, — сказала Ира сквозь подступившие слёзы. — Двенадцать лет, и я только сейчас почувствовала, как это страшно — жить без детей… без Женечки.
— А… Лиля? — я не мог задать более глупого вопроса, но мне нужно было знать, в каком мире мы оказались.
— Какая Лиля? — с неожиданной злостью сказала Ира. — Ты о чём думаешь?
— Хочу понять, если не могу вспомнить.
— Прости, — сказала она. — Прости, пожалуйста. Ты вспомнишь, обязательно вспомнишь, я же вспомнила. Просто раньше ты вспоминал первый и тянул меня за собой, а сейчас я… Ты вспомнишь.
Она ещё несколько раз повторила «ты вспомнишь», а потом всё-таки ответила:
— Лилей звали твою пассию в университете. Ты встречался с ней на первом курсе, а потом мы с тобой познакомились, и ты дал Лиле отставку. Она сейчас…
Ира сделала паузу — вспоминала то, что, скорее всего, предпочитала забыть.
— Она на электроламповом работает, лаборанткой.
— Не в школе? — не надо было мне спрашивать, само вырвалось.
— Нет, — сухо сказала Ира. — Впрочем, я… ты о ней ничего не слышал вот уж три года. Или не говорил, — последние слова она произнесла голосом ревнивой фурии, и я в темноте ощутил её отчуждённость. Откуда мне было знать, виделся ли я с Лилей в последнее время, если я не помнил нашего с ней романа на первом курсе?
— Вон такси, — сказала Ира и подняла руку, подойдя к кромке тротуара.
Машина притормозила, и я открыл заднюю дверцу, пропуская Иру в салон. Водитель сказал, не оборачиваясь:
— Если далеко, не поеду. У меня смена кончается.
— Посёлок Монтина, угловой дом с часами, знаете? — сказала Ира. Она там жила с родителями, а потом там жил товарищ Островой Б.П. Значит, сейчас там жили мы… вдвоём?
— Десять рублей, — сказал водитель.
— Хорошо, — согласилась она, будто точно знала, что в кошельке есть нужная сумма.
— Деньги у тебя, — сказала мне на ухо Ира, и я полез в боковой карман пиджака. Кошелёк оказался на месте, но в темноте я не мог на ощупь определить достоинства купюр, достал все. Остановив машину у подъезда, водитель включил в салоне свет, и я отсчитал ему три трёшки и рубль.
Я бросил взгляд на список жильцов: в шестнадцатой квартире жили Бернацкий М.П. и Маликова И.А. Выйдя за меня, Ира не стала менять фамилию? Почему? В мире, где мы прожили долгую жизнь, Ира была Бернацкой, её в ЗАГСе спросили: «Берёте ли вы фамилию мужа?», и она с такой поспешностью сказала «Да», что женщина-регистратор не сдержала улыбки.
Похоже, мы жили вдвоём. А родители? Почему-то я не подумал о своих — решил, что в этой эмуляции они, как и во всех других, тихо жили в Третьем микрорайоне, ни во что в моей жизни не вмешиваясь и проводя старость в самим себе навязанном душевном покое, который казался мне уходом от всякой реальности.
— Папа с мамой, — сказала Ира, пока мы медленно поднимались на пятый этаж, — уехали три года назад к Светке в Казань. Муж Свету бросил, она одна там была с ребёнком, а мы здесь жили вчетвером и не очень ладили.
Спасибо за информацию, — хотел сказать я, но хватило ума промолчать. Если бы Ира без вопросов с моей стороны объяснила, кто я здесь — может, и не астрофизик вовсе, а биолог?
— Успокойся, — сказала Ира и прижалась к моей груди. Мы стояли, обнявшись, в небольшой комнате, где помещалась двуспальная кровать, тумбочка, небольшой трельяж, в зеркале которого я увидел своё отражение: испуганный взгляд, всклокоченные волосы.
— Успокойся, пожалуйста, — повторила она, подняв голову. Мне показалось, что Ира хотела что-то сказать взглядом или пыталась о чём-то напомнить, а может, думала, что из мозга в мозг перетекут её воспоминания, которые станут и моими. Тогда и мои собственные вздохнут и раскроются, наконец, чтобы я стал своим человеком в этом мире.
Ничего не менялось. Не чувствовал я в себе движения памяти, не помнил эту комнату, в которой мы с Ирой спали и где в тумбочке наверняка лежала моя электрическая бритва «Харьков», то и дело ломавшаяся; я давно хотел заменить её на новую, но жалко было денег, которых всегда не хватало.
Я оторвался от её губ, от её рук, от её недоуменного взгляда и, обогнув кровать, подошёл к тумбочке. Там лежали женские мелочи: тюбики, щёточки, коробочки…
— Ты что-то ищешь? — спросила Ира и обняла меня сзади, прижавшись лбом к моей спине. — Если тебе нужна бритва, то ты кладёшь её на полочку в ванной.
Я никогда не держал бритву в ванной комнате, потому что обычно не смотрел во время бритья в зеркало. Я брился и читал книгу, одно не мешало другому. Здесь у меня другие привычки?
Я опустился на край кровати и принялся стягивать туфли — надо было ещё в прихожей надеть тапочки, но мне было не до того.
Тапочки принесла Ира, заставила меня лечь, и я стал медленно погружаться в сон, чувствовал, как Ира снимала с меня рубашку, расстёгивала брюки, будто я ввалился домой вдребезги пьяный и не способен был сам за собой поухаживать. Мне было приятно, когда пальцы Иры касались моей груди, рук, плеч.
Что-то было потом… я заснул.
Проснулся я отдохнувшим, с ясным сознанием, но с тем же ощущением собственной беспомощности. Ира гремела посудой на кухне, и я, надев висевшую на плечиках в платяном шкафу пижаму (моя, чья же ещё?), пошёл на звуки. Обернувшись, Ира всё поняла сразу, и плечи её опустились: видимо, тоже ждала, что я проснусь другим человеком. Здешним.
— Я работаю в Институте физики? Занимаюсь внегалактической астрономией? Шеф у меня Яшар Гасанов? Я защитил диссертацию? Ты — в Институте экономики? Почему у нас нет детей? Есть у нас друзья, кроме Лёвы? Знакомые? Мы бываем где-нибудь по вечерам?
Вопросов у меня было множество, ответы мне нужно было запомнить накрепко, надеясь всё же, что моя память не останется безучастной к новой информации.
На моё счастье, сегодня была суббота, завтра воскресенье, два нерабочих дня, мы сможем с Ирой сидеть всё время в нашей гостиной, которую я впервые увидел после того, как, позавтракав, мы перешли туда и расположились на диване.
— Сколько вопросов сразу… — пробормотала Ира. — Дай вспомнить. Думаешь, это просто? Мне кажется, в памяти всё перемешалось: я одна, я другая, с тобой, без тебя… Миша, Мишенька… Я вдруг вспомнила, как по ночам лежала без сна, глядя в потолок, и представляла тебя рядом с ней, говорила себе: не надо думать об этом, она твоя жена, ты не можешь и не имеешь права её бросать… Прости, — прервала она себя, — наверно, я должна быть счастлива, что здесь мы вместе. А я принимаю это как данность, которая была всегда. Чему радоваться, если от зарплаты до зарплаты… и мы с тобой не так уж дружны здесь… были… Сейчас, я знаю, будет иначе, потому что мы оба другие, но я-то помню, как в прошлом году мы неделю не разговаривали, потому что… Прости, — прервала она себя ещё раз. — Ты спрашивал. Конечно, ты работаешь где всегда… везде. У Яшара, да. В мае Яшар хотел пробить для тебя ставку старшего, но ему отказали, формально потому, что нет фондов, а на самом деле у Яшара не очень хорошие отношения с вашим новым замдиректора по науке… как его…
Она вопросительно посмотрела на меня — хотела, чтобы я вспомнил? Заместителем директора по науке в восемьдесят шестом был у нас Гейдар Тимурович Бахрамов, человек неплохой и к Яшару относившийся по-дружески. Бахрамов проработал в этой должности до нашего с Ирой отъезда в Израиль.
— Гейдар? — сказал я. — Ты его знаешь, я тебе много о нём рассказывал.
— Нет, — покачала головой Ира. — Бахрамова я помню… там. Замдиректора у вас Тофик Касумов, знаешь…. знал такого?
Я покопался в памяти… памятях… нет, не помнил.
— Я, — сказала Ира, отвечая на следующий мой вопрос, — работаю в Институте экономики и финансов — он тут так называется. Перевожу с английского и на английский. Другие языки не требуются, и я их как бы не знаю. Не знала, точнее. Теперь-то… Впрочем, всё равно надо будет делать вид, что я не читаю ни на французском, ни на испанском, ни на немецком… А детей у нас нет, — переход к новой теме был таким неожиданным, что я вздрогнул и сжал Ире ладонь, — потому что у меня в первый год, как мы поженились, было сильное воспаление, и доктор Шихлинский, ты должен его помнить, он был завотделением в Крупской, когда я Женечку рожала…