– Ты одета?
– Да, но тебе заходить нельзя.
Он раскрыл дверь и посмотрел на визжащих женщин.
– Выйдите, – резко сказал он, – мне нужно поговорить с Канди наедине.
Они выбежали, и он закрыл за ними дверь. Канди была в пеньюаре; на ее лице видна была тревога ожидания; волосы выбились и свисали, светлые и мягкие.
Она прекрасна, подумал Шон. Посмотрел на пенную массу свадебного платья на кровати.
– Канди, боюсь, у меня плохие новости. Ты можешь меня выслушать?
Он говорил резко, почти грубо, и каждое мгновение было ему тягостно.
Он видел, как с ее лица сбежала краска и оно застыло, стало мертвым, как у статуи.
– Он ушел, – сказал Шон. – Сбежал от тебя.
Канди взяла с туалетного столика щетку и принялась безжизненно расчесывать волосы. В комнате было очень тихо.
– Мне жаль, Канди.
Она кивнула, не глядя на него; она смотрела в свое одинокое будущее. И эта молчаливая покорность была гораздо хуже слез.
Шон почесал кончик носа. Происходящее было невыносимо.
– Прости, я бы хотел хоть как-нибудь помочь.
Он повернул к двери.
– Шон, спасибо, что пришел и рассказал мне.
Ее голос ничего не выражал, словно она умерла.
– Да не за что, – неловко ответил Шон.
Он поехал в «Ксанаду». Здесь на газонах уже собралось множество народу – судя по смеху, уже начали пить. Солнце светило ярко, но жарко не было, на веранде играл оркестр, на зелени выделялись яркие женские платья. «Праздник», – шелестел флажками ветерок над тентами. «Праздник», – говорил смех.
Шон проехал по подъездной дорожке, поднимая руку в знак приветствия. Со спины лошади он заметил Франсуа и Мартина Кертиса: они со стаканами в руках стояли у дома и разговаривали с двумя девушками из «Оперы». Шон оставил лошадь одному из туземных конюхов и направился прямо к ним.
– Привет, босс, – сказал Кертис. – Почему такой мрачный, ведь женитесь не вы?
Все рассмеялись.
– Франсуа, Мартин, пойдемте со мной.
– А что случилось, мистер Кортни? – спросил Франсуа, когда Шон отвел их в сторону.
– Прием окончен, – мрачно сказал Шон. – Свадьбы не будет. – Они уставились на него. – Ступайте, скажите всем. Скажите, что все они получат свои подарки назад…
Он собирался уходить.
– Но что случилось, босс? – спросил Кертис.
– Скажите, что Канди и Дафф передумали.
– Отправить всех по домам?
Шон поколебался.
– А, к дьяволу, пусть остаются и напиваются. Просто скажите, что венчания не будет.
Он прошел в дом. Нашел лжесвященника, который нервно ждал в кабинете на первом этаже. Жесткий воротничок натер ему кадык.
– Ваши услуги больше не нужны, – сказал Шон.
Он взял чековую книжку, сел за стол и выписал чек.
– Это вам за беспокойство. А теперь убирайтесь из города.
– Спасибо, мистер Кортни, большое спасибо.
Обрадованный, явно испытывая облегчение, он направился к выходу.
– Друг мой, – остановил его Шон, – если вы однажды скажете хоть слово о том, что мы собирались сделать, я вас убью. Я ясно выразился?
Шон прошел в бальный зал и дал констеблю несколько соверенов.
– Уберите отсюда всех этих людей. – Он показал на толпу гостей, ходивших меж столами и разглядывавших подарки. – Потом заприте дверь.
На кухне он нашел шеф-повара.
– Вынесите все приготовленное и отдайте им. Потом заприте кухню.
Когда он вошел в кабинет, там на кожаном диване сидела парочка, рука мужчины была под юбкой у девушки; девушка хихикала.
– Тут не бордель! – рявкнул Шон, и парочка торопливо удалилась.
Шон опустился в кресло. Он слышал доносившиеся с лужайки голоса и смех, оркестр играл вальс Штрауса. Это раздосадовало Шона, он мрачно посмотрел на мраморный камин. Голова снова заболела, кожа после ночного кутежа казалась сухой и натянутой.
– Что за беда, что за беда, черт дери! – сказал он.
Спустя час он вышел, отыскал свою лошадь и поехал по дороге на Преторию. Миновав последние дома, Шон повернул в вельд. Он ехал по морю травы, сдвинув на спину шляпу, подставив лицо солнцу и ветру. Шон сидел в седле свободно, предоставив лошади выбирать дорогу.
Уже к вечеру он вернулся в Йоханнесбург и оставил лошадь на конюшне с Мбежане. Ему полегчало – поездка и свежий воздух прояснили голову и помогли увидеть вещи в правильном свете. Он налил себе горячую ванну, забрался в воду, и пока лежал в воде, последние остатки гнева на Даффа улетучились. Он снова владел собой. Выбрался из ванны, вытерся, надел халат и прошел в спальню. На его кровати сидела Канди.
– Привет, Шон.
Она улыбнулась ему нервной неуверенной улыбкой. Ее волосы слегка растрепались, лицо побледнело, на нем не было никакой косметики. И она не сменила пеньюар, в котором Шон видел ее утром.
– Привет, Канди!
Шон взял квадратный флакончик с лавровой мазью и втер немного в волосы.
– Ничего, что я зашла?
– Конечно, нет. – Он начал причесываться. – Я сам собирался к тебе.
Она сидела, подобрав под себя ноги, в такой позе, которую не смог бы повторить ни один мужчина.
– Можно мне выпить?
– Прости, мне казалось, ты не притрагиваешься к выпивке.
– О, сегодня особый день. – Она рассмеялась излишне весело. – Ведь сегодня моя свадьба.
Он, не глядя на нее, налил ей бренди. Ему ненавистно было ее страдание, и он чувствовал, как возвращается гнев. Канди взяла стакан и отхлебнула. Поморщилась.
– Фу, гадость!
– Но тебе будет легче.
– За невесту! – сказала она и быстро выпила.
– Еще? – спросил Шон.
– Нет, спасибо. – Она встала и подошла к окну. – Темнеет. Ненавижу темноту. Темнота все искажает; то, что днем плохо, ночью вовсе невыносимо.
– Мне жаль, Канди, я хотел бы помочь.
Она повернулась, подошла к нему, обхватила руками за шею и прижала испуганное бледное лицо к его груди.
– О, Шон, пожалуйста, обними меня, я так боюсь!
Он неловко обхватил ее.
– Не хочу об этом думать. Не сейчас, не в темноте, – шептала она. – Пожалуйста, помоги мне. Помоги не думать об этом.
– Я останусь с тобой. Не расстраивайся. Садись. Налью тебе еще.
– Нет, нет! – Она отчаянно вцепилась в него. – Не хочу быть одна. Не хочу думать. Пожалуйста, помоги мне!
– Я не могу тебе помочь. Я останусь с тобой, но это все, что в моих силах.
Гнев и жалость смешались в Шоне, как уголь и селитра, и он крепче взял ее за плечи; пальцы погрузились в плоть и наткнулись на кость.
– Да, сделай мне больно. Так я ненадолго забываю. Отнеси меня в постель и причини мне боль, Шон, сильную боль.
У Шона перехватило дыхание.
– Ты сама не понимаешь, что говоришь. Это безумие.
– Это все, чего я хочу. Забыть хоть ненадолго. Пожалуйста, Шон.
– Я не могу, Канди. Дафф – мой друг.
– Он покончил со мной, а я с ним. И я тоже твой друг. О Боже, я так одинока. Не оставляй хоть ты меня! Помоги мне, Шон, пожалуйста, помоги!
Шон почувствовал, как гнев скользнул ниже, по груди и, как кобра, поднял голову от его бедер. Она тоже почувствовала это.
– Да, пожалуйста, да!..
Он поднял ее и отнес на свою кровать. Остановился над ней, срывая одежду. Канди тоже зашевелилась, раздеваясь, готовясь встретить его, впустить в себя и заполнить пустоту. Он быстро пронзил ее мягкую плоть и погрузился в тепло ее тела. В этом не было страсти, не было желания, только жесткое и грубое проникновение к самым границам переносимого. Для него это было выражение гнева и жалости, для нее – акт отвержения. Одного раза оказалось недостаточно. Снова и снова он брал ее, пока окровавленная спина не оставила на простыне темные пятна, пока тело Канди не заполнила боль. Они лежали, сплетясь, влажные и усталые от ярости.
Расслабленный после страсти Шон негромко спросил:
– Помогло?
– Да.
Физическая усталость ослабила барьеры, сдерживавшие ее горе. Не отпуская его, она заплакала.
Уличный фонарь бросал на потолок серебряный свет. Шон лежал на спине, смотрел на этот свет и слушал всхлипывания Канди. Он понял, когда они достигли высшей точки; последующий спуск проходил в молчании. Они уснули и утром проснулись одновременно, словно по договоренности.
– Ты единственный, кто сейчас может ему помочь, – сказала Канди.
– В чем помочь? – спросил Шон.
– Найти то, что он ищет. Мир, себя – назови как угодно. Сейчас этого у него нет. Он одинок, почти так же одинок, как я. Я могла бы ему помочь, я уверена.
– Дафф потерял себя? – цинично спросил Шон. – Ты, должно быть, сошла с ума.
– Не будь так слеп, Шон, пусть тебя не обманывают громкие разговоры и развязные манеры. Смотри на другое.
– На что, например? – спросил Шон.
Она какое-то время молчала.
– Знаешь, он ненавидел своего отца. Я догадалась по тому немногому, что он рассказал. Поэтому он не выносит дисциплины. Поэтому так относится к Градски, к женщинам, к жизни. Подумай об этом, Шон, и скажи: разве он ведет себя как счастливый человек?
– Знаешь, он ненавидел своего отца. Я догадалась по тому немногому, что он рассказал. Поэтому он не выносит дисциплины. Поэтому так относится к Градски, к женщинам, к жизни. Подумай об этом, Шон, и скажи: разве он ведет себя как счастливый человек?
– Градски однажды провел его, поэтому Дафф его не любит, – защищал друга Шон.
– О нет, причина лежит гораздо глубже. По-своему Градски – это образ его отца. Он изломан изнутри, Шон, поэтому так цепляется за тебя. Ты можешь помочь ему.
Шон откровенно рассмеялся.
– Канди, дорогая, мы нравимся друг другу, вот и все, у нашей дружбы нет глубоких и мрачных мотивов. Не ревнуй.
Канди села, и одеяло скользнуло к ее талии. Она наклонилась вперед, и ее груди, тяжелые, круглые и серебристо-белые, качнулись в полусвете.
– В тебе есть сила, Шон, сила, которую ты сам еще не видишь. А Дафф видел, и другие несчастные тоже ее видят.
Ты ему нужен, ты ему очень нужен. Присматривай за ним ради меня, помоги ему найти то, что он ищет.
– Вздор, Канди, – в замешательстве пробормотал Шон.
– Обещай, что ты поможешь ему.
– Тебе пора вернуться к себе, – сказал ей Шон. – Начнутся разговоры.
– Обещай мне, Шон.
– Хорошо, обещаю.
Канди выскользнула из постели, быстро оделась.
– Спасибо, Шон. Спокойной ночи.
Глава 26
Для Шона Йоханнесбург без Даффа обеднел – улицы были не такими людными, в «Рэнд Клубе» стало скучно, а волнение на фондовой бирже утратило былую остроту. Однако нужно было работать, выполнять свою долю работы и долю Даффа.
По вечерам, когда заканчивались совещания с Градски и Максом, он возвращался к себе в номер гостиницы. От испытанного днем напряжения мозг немел, глаза горели, и сил на сожаления не оставалось. Но он чувствовал себя одиноким. Тогда он отправлялся в «Оперу» и пил шампанское в толпе других посетителей. Одна из девушек танцевала канкан на столе в центре зала, и, остановившись перед Джоком и Тревором Хейнсами, выпятила зад, касаясь лбом колен, так что ее юбки покрыли голову, Шон позволил Тревору спустить с нее панталоны. Неделю назад он ударил бы Тревора в нос, не уступив ему этой чести. Но теперь это было совсем не весело и не забавно. Шон рано вернулся домой.
В следующую субботу в полдень Франсуа и Кертис пришли в контору для обычного еженедельного совещания. Когда они завершили свой отчет и Градски ушел, Шон предложил:
– Пойдемте со мной, выпьем в баре «Гранд-отель Националь», вспрыснем уикэнд, так сказать.
Франсуа и Кертис заерзали на стульях.
– Мы договорились встретиться с парнями в «Светлых ангелах», босс.
– Отлично, я с вами, – с готовностью сказал Шон. Неожиданно ему показалась очень привлекательной перспектива снова стать обычным человеком. Его тошнило от общества тех, кто улыбался ему и пожимал руку, в то же время дожидаясь возможности съесть его. Приятно будет побыть в обществе тех, кто не говорит об акциях и долях бизнеса, посмеяться с теми, кто работает в шахтах СРК и получает шестьдесят шиллингов по понедельникам. Он немного выпьет с Франсуа и Кертисом; потом, может, подерется – честная драка без злобы. Боже, да, хорошо будет с людьми, чистыми сердцем, даже если под ногтями у них грязь, а одежда под мышками в пятнах от пота.
Кертис быстро взглянул на Франсуа.
– Там будет толпа хулиганья, босс, в субботу собираются все землекопы.
– И отлично, – сказал Шон. – Пошли.
Он встал и надел свое сизо-серое пальто; лацканы отделаны черным шелком и гармонируют с черной жемчужиной в галстуке. Взял со стола трость.
– Пошли!
Шум они услышали за квартал до «Светлых ангелов». Шон улыбнулся и ускорил шаг, как старый охотничий пес, учуявший птицу. Франсуа и Кертис шли по бокам от него. На прилавке стоял рослый шахтер. Шон узнал в нем одного из рабочих шахты «Младшая сестра». Тело шахтера слегка отклонилось назад, чтобы уравновесить тяжесть большой оплетенной бутылки; он пил из этой бутылки, дергая кадыком при каждом глотке. Толпа вокруг скандировала: «До дна, до дна!..» Шахтер кончил пить, бросил бутылку в дальнюю стену и оглушительно рыгнул. Поклонился, принимая аплодисменты, и тут увидел в дверях Шона. Шахтер виновато вытер рот тыльной стороной ладони и спрыгнул с прилавка. Остальные повернулись, увидели Шона, и шум сразу стих. Все стояли молча. Шон в сопровождении Франсуа и Кертиса вошел и положил на край прилавка соверен.
– Бармен, наливайте всем. Сегодня суббота, можно расслабиться.
– Добрый вечер, мистер Кортни.
– Удачи, сэр.
– Gezondheid,[25] мистер Кортни.
Приглушенные голоса звучали почтительно.
– Пейте, ребята, там, откуда это, еще полно.
Шон с Франсуа и Кертисом остановились у бара.
Все смеялись его шуткам. Лицо Шона раскраснелось от счастья, ему приятно было снова оказаться среди добрых друзей. Немного погодя дал о себе знать мочевой пузырь, и Шон через заднюю дверь отправился в туалет. Там разговаривали; Шон остановился за поворотом.
– …и чего он сюда приперся? Это ведь не поганый «Рэнд Клуб».
– Ш-ш-ш! Он тебя услышит, парень. Хочешь потерять работу?
– Наплевать! Что он о себе воображает? «Пейте, ребята, там, откуда это, еще полно». Я босс, и поэтому целуйте мне зад, ребята!
Шон стоял ошеломленный.
– Успокойся, Фрэнк, он скоро уйдет.
– Чем скорей, тем лучше, слышишь? Пусть этот паршивый франт с его ботинками за десять гиней и тростью с золотой рукоятью убирается туда, где ему место!
– Послушай, парень, ты пьян, не ори!
– Конечно, я пьян, достаточно пьян, чтобы пойти и сказать ему это в лицо.
Шон попятился и медленно вернулся к Франсуа и Кертису.
– Надеюсь, вы меня простите – я только что вспомнил, что намечал на вечер важное дело.
– Какая жалость, босс, – с облегчением сказал Кертис. – Может, как-нибудь в другой раз?
– Да, в другой раз.
Когда он вошел в «Рэнд Клуб», ему обрадовались. Три человека едва не подрались за право угостить его выпивкой.
Глава 27
Вечером он ужинал с Канди и за ликером рассказал ей об этом. Она выслушала его до конца, не прерывая.
– Они не хотели, чтобы я там был. Не понимаю, что я им сделал, почему они меня так невзлюбили?
– И это тебя беспокоит? – спросила она.
– Да, беспокоит. Раньше люди никогда так ко мне не относились.
– Я рада, что это тебя беспокоит. – Она мягко улыбнулась ему. – Когда-нибудь ты станешь очень хорошим человеком.
– Да за что они меня ненавидят?
Шон не хотел отказываться от первоначальной мысли.
– Они тебе завидуют. Ты ведь сам сказал «с его ботинками за десять гиней и тростью с золотой рукоятью» – вот тут и зарыта собака. Ты теперь не такой, как они, – ты богат. И не можешь ожидать, что они примут это.
– Но ведь я никогда ничего плохого им не делал, – возразил он.
– А тебе и не нужно ничего делать. За все в жизни нужно платить. Это часть платы за твой успех.
– Дьявольщина, как я хотел бы, чтобы здесь был Дафф, – сказал Шон.
– Дафф объяснил бы тебе, что это неважно, верно? – сказала Канди. – «Кому какое дело, приятель, до этой немытой толпы? Мы отлично обойдемся без них», – сказала она, подражая Даффу.
Шон почесал кончик носа и посмотрел на стол.
– Пожалуйста, Шон, не верь Даффу, если он скажет, что люди не имеют значения. Сам он в это не верит, зато порой говорит ужасно убедительно. Люди важны. Они важнее золота, или домов, или…
Шон смотрел на нее.
– Я однажды понял это, когда застрял в «Глубокой Канди». Там, в темноте и грязи, я понял это очень ясно. И принял решение. – Он озорно улыбнулся. – Я сказал себе, что больше никогда никому не причиню зла, если этого можно будет избежать. Тогда я чувствовал это очень остро, но потом…
– Да, пожалуй, я понимаю. Это серьезное решение, его трудно принять, а еще труднее выполнить. Не думаю, чтобы один случай мог изменить образ мыслей человека. Это как стена, которую возводят кирпич за кирпичом. Каждый раз добавляешь понемногу, а потом смотришь – стена окончена. Я же говорила, Шон, что в тебе есть сила. Думаю, однажды ты закончишь свою стену, и тогда в ней не будет слабых мест.
Глава 28
В следующий вторник Шон впервые после исчезновения Даффа поехал в «Ксанаду». Джонсон с четырьмя помощниками работал в бальном зале, упаковывая подарки и приклеивая к ним ярлычки.
– Заканчиваете, Джонсон?
– Почти закончили, мистер Кортни, завтра утром пришлю за подарками два фургона.
– Да, так и сделайте. Не хочу, чтобы они лежали здесь.
Шон поднялся по мраморной лестнице и остановился на верхней площадке. В доме ощущалось что-то мертвое: он был совершенно новый и ждал, чтобы пришли люди и оживили его. Шон прошел по коридору, останавливаясь и рассматривая картины, выбранные Канди. Это все были картины маслом в мягких пастельных тонах. Женские цвета.