– Завтра, – Шон поднял один палец, – продезинфицируем весь скот в домашней части. Я велел Заме начать с самого утра. Ты ведь подготовил чаны?
Гаррик кивнул, и Шон продолжал.
– В субботу, – он поднял второй палец, – подожжем траву на краю откоса. Она здесь совсем высохла. Ты возьмешь одну группу и отправишься к водопадам, а я поеду на другой конец, к Фредерикс Клуфу.
– В воскресенье… – сказал Шон и замолчал. В воскресенье – Энн.
– В воскресенье я хочу пойти в церковь, – быстро сказал Гаррик.
– Отлично, – согласился Шон. – Пойдешь в церковь.
– А ты пойдешь?
– Нет, – сказал Шон.
Гаррик посмотрел на ковры из леопардовых шкур, покрывавшие пол. Он не стал уговаривать Шона – ведь в церкви будет Энн. Может, после службы, когда Шон не будет ее отвлекать, она разрешит Гаррику отвезти ее домой в коляске. Он замечтался и перестал слушать брата.
* * *Уже совсем рассвело, когда Шон, гнавший перед собой небольшое стадо отставших животных, добрался до чана с раствором. Они вышли из-под деревьев и из высокой, по стремена, травы и оказались на утоптанной площадке около чана. Гаррик уже начал прогонять скот через чан, и на том конце, в загоне для просушки, стоял с десяток влажных, жалких коров с темными от раствора шкурами.
Шон загнал свое стадо в загон, уже забитый коричневыми тушами. Н’дути закрыл за ним ворота загона.
– Я вижу тебя, нкози.
– И я вижу тебя, Н’дути. Сегодня много работы.
– Много, – согласился Н’дути, – работы всегда много.
Шон объехал крааль, привязал лошадь к дереву и вернулся к чану. Гаррик стоял у парапета, прислонившись к одной из опор, на которых держалась крыша.
– Привет, Гарри. Как дела?
– Хорошо.
Шон прислонился к парапету рядом с Гарри. Длина чана – двадцать футов, ширина – шесть, поверхность жидкости ниже уровня земли. Чан окружен низкой деревянной стеной и покрыт тростниковой крышей, чтобы дождь не разбавлял дезинфицирующий раствор.
Пастухи подгоняли животных к его краю, и каждое животное останавливалось в нерешительности.
– Эльяпи! Эльяпи! – кричали пастухи и толкали коров, заставляя погрузиться в раствор. Если животное упрямилось, Зама перегибался через ограждение и кусал его хвост.
Корова прыгала в жидкость, высоко держа нос и поднимая передние ноги; она полностью исчезала под черной маслянистой поверхностью, потом выныривала и в панике плыла к противоположному краю чана, где касалась копытами отлогого дна и могла выйти в крааль обсохнуть.
– Пусть пошевеливаются, Зама, – крикнул Шон.
Зама улыбнулся и впился большими белыми зубами в очередной хвост.
Бык – тяжелое животное, и капли раствора попали на щеки Шона. Шон не стал их вытирать, он продолжал наблюдать.
– Ну, если нам не дадут за них хорошую цену на следующих торгах, значит покупатели ничего не понимают в скоте, – сказал он Гаррику.
– Они хороши, – согласился Гаррик.
– Хороши? Да это самый жирный скот в округе!
Шон собрался развить тему, но вдруг почувствовал, что капли раствора щиплют кожу на лице. Он вытер раствор и поднес палец к носу – запах ударил в ноздри. Он еще секунду тупо смотрел на палец; щеку начало сильно жечь.
Он быстро поднял голову. Животные в краале для просушки беспокойно топтались; у него на глазах одна корова пошатнулась и ударилась об ограду.
– Зама! – закричал Шон, и зулус посмотрел на него. – Останови их! Ради бога, не давай им прыгать туда!
На краю чана стоял еще один бык. Шон сорвал шляпу и перескочил через стену. Он бил шляпой быка по морде, пытаясь отогнать, но бык прыгнул в чан. Шон ухватился за ограду и встал на то место на краю чана, где только что стоял бык.
– Останови их! – закричал он. – Закрой ворота, не пропускай их больше!
Он руками перегородил проход, пинал стоящих перед ним коров.
– Гарри, черт тебя побери, закрывай ворота! – кричал он.
Быки стеной надвигались на него. Сзади напирали другие, Шон их сдерживал, и животные испугались. Один попытался перепрыгнуть через ограду. Он качнул головой, и рогом зацепил Шона около ребер, разорвав рубашку.
Шон слышал, как закрыли ворота, преграждая доступ к чанам, потом почувствовал, как руки Замы вытаскивают его из мешанины рогов и копыт. Два пастуха помогли перетащить его через ограду, и Шон вырвался от них, едва только встал на землю.
– Пошли! – приказал он и побежал к своей лошади.
– Нкози, у тебя кровь.
Рубашка Шона на груди промокла от крови, но он не чувствовал боли. Животным, которые успели побывать в чане, теперь приходилось тяжко. Они бегали по краалю и жалобно мычали; одна корова упала, потом встала, но ее ноги так дрожали, что стояла она с трудом.
– Река! – закричал Шон. – Гоните их в реку! Попробуем смыть раствор. Зама, открывай ворота.
Бабуинов ручей находился в миле от поместья. Один бык издох раньше, чем они выгнали стадо из крааля, еще десять погибли, не дойдя до реки. Умирали они мучительно, содрогаясь всем телом и закатывая глаза.
Шон загнал уцелевших в поток. Вода была чистой, и раствор с каждого животного сходил темно-коричневым облаком.
– Стойте здесь. Не позволяйте им выходить из воды.
Шон направил лошадь к противоположному берегу, где бык пытался подняться на берег.
– Нкози, один тонет, – крикнул Н’дути, и Шон посмотрел через реку. Молодой бык дергался в конвульсиях на мелком месте – голова его оставалась под поверхностью, ноги били по воде.
Шон соскочил с лошади и вброд пошел к быку. Вода доходила ему до подмышек. Он пытался держать голову животного над водой и вытащить быка на берег.
– Помоги мне, Н’дути! – крикнул он, и зулус вошел в воду. Но задача была неразрешимой – бык то и дело утягивал их под воду. И к тому времени как они вытащили его на берег, он был уже мертв.
Шон сел в грязь рядом с тушей быка – он устал, легкие болели от попавшей в них воды.
– Выведи их, Зама, – с трудом сказал он. Уцелевшие животные стояли на мели или бесцельно плавали кругами. – Сколько? – спросил Шон. – Сколько погибло?
– Еще двое, пока ты был в воде. Всего тринадцать, нкози.
– Где моя лошадь?
– Убежала, я ее отпустил. Она придет домой.
Шон кивнул.
– Отведи их всех в загон для больных. Нужно несколько дней следить за ними.
Шон встал и пошел назад, к чану. Гаррик исчез, основное стадо еще находилось в краале. Шон открыл ворота и выпустил животных.
Ему стало лучше, но вместе с силами вернулись гнев и чувство ненависти. Он пошел по дороге к ферме. Сапоги его скрипели на гравии, и с каждым шагом он все сильнее ненавидел Гаррика. Гаррик готовил раствор, Гаррик убил его скот, и Шон ненавидел его за это. Начав подниматься по склону к дому, он увидел во дворе Гаррика. Гаррик тоже увидел его – он исчез на кухне, и Шон сорвался на бег. Он пробежал через кухню, едва не сбив с ног одного из слуг.
– Гаррик, будь ты проклят! Где ты?
Он обыскал дом, сначала бегло, потом тщательно. Гаррик исчез, но окно их спальни было открыто, и на подоконнике остался грязный отпечаток ноги.
– Проклятый трус! – закричал Шон и выбрался из окна вслед за братом. Постоял секунду, поворачивая голову из стороны в сторону, сжимая и разжимая кулаки.
– Я тебя найду! – крикнул он. – Найду, где бы ты ни спрятался!
Он пошел к конюшне и на полпути заметил, что дверь в молочную закрыта. Попробовал открыть и обнаружил, что она заперта изнутри. Шон попятился и с разбегу ударил плечом. Замок разлетелся, и дверь открылась. Шон влетел в помещение и затормозил у дальней стены. Гаррик пытался вылезть в окно, но оно было маленькое – и высоко. Шон схватил его за штаны и стащил вниз.
– Что ты сделал с раствором, а? Что ты с ним сделал? – кричал он в лицо Гаррику.
– Я не хотел. Я не знал, что это их убьет.
– Скажи, что ты сделал.
Шон держал Гаррика за воротник и тащил к двери.
– Я ничего не сделал. Честно, я не знаю.
– Я все равно выбью из тебя, так что говори.
– Пожалуйста, Шон… я не знаю.
Шон прижал Гаррика к двери и держал левой рукой, а правую со стиснутым кулаком отвел назад.
– Нет, Шон. Пожалуйста, не надо.
И гнев неожиданно оставил Шона, руки у него опустились.
– Хорошо, просто расскажи, что ты делал, – холодно сказал он.
Гнев исчез, но ненависть осталась.
– Было уже поздно, и я устал, и нога болела, – шептал Гаррик, – а нужно было наполнить еще четыре чана, а я знал, что ты проверишь, все ли бочки пусты, и было поздно… и…
– И что?
– И я вылил весь раствор в один чан… но я не знал, что это их убьет, правда, не знал…
Шон повернулся к нему спиной и медленно пошел к дому. Гаррик захромал следом.
– Прости, Шон, я правда не знал…
Шон первым вошел на кухню и захлопнул дверь у брата перед носом. Прошел в кабинет Уэйта. Снял с полки тяжелую, в кожаном переплете, книгу учета поголовья и отнес на стол.
Шон первым вошел на кухню и захлопнул дверь у брата перед носом. Прошел в кабинет Уэйта. Снял с полки тяжелую, в кожаном переплете, книгу учета поголовья и отнес на стол.
Раскрыл книгу, взял перо и окунул в чернильницу. Несколько мгновений смотрел на страницу, потом в колонке «падеж» написал «13», потом – «отравление раствором». Он с такой силой нажимал на перо, что оно царапало страницу.
Весь остаток дня у Шона и пастухов ушел на то, чтобы опустошить чан, наполнить его чистой водой и добавить свежего раствора. Гаррика он видел только за едой и не разговаривал с ним.
Назавтра было воскресенье. Гаррик уехал в город рано, потому что церковная служба начиналась в восемь. Когда он уехал, Шон начал приготовления. Он побрился, приблизившись к зеркалу, подправил бачки и сбрил волосы с остальной части лица, так что кожа стала гладкой и свежей. Потом пошел в спальню родителей и взял щедрую порцию отцовского бриллиантина, но не забыл тщательно закрыть крышку и поставить бутылочку точно на прежнее место. Втер бриллиантин в волосы и одобрительно принюхался. Потом расчесал волосы щеткой Уэйта с серебряной ручкой, разделив их прямым пробором. Потом свежая рубашка, брюки, которые он надевал только раз, ботинки, блестящие, как его волосы, – и Шон был готов.
Часы на каминной полке в гостиной убеждали, что он поторопился. Точнее, до свидания с Энн оставалось еще два часа. Сейчас восемь, служба в церкви окончится не раньше девяти, и пройдет еще час, прежде чем она сумеет сбежать от семьи и явиться на место встречи у водопадов. Шон уселся ждать. Он прочел последний номер «Фермера Наталя», читанный, однако, уже трижды, – ведь номер был месячной давности, и теперь даже отличная статья о желудочных паразитах коров и овец утратила для него интерес. Шон отвлекся.
Он думал о предстоящем дне и чувствовал знакомое напряжение в паху. Ощущалоь оно несколько иначе – брюки были облегающие.
Фантазия его рассеялась – Шон был деятель, а не мечтатель. Он прошел на кухню и взял у Джозефа чашку кофе. Когда с кофе было покончено, оставался еще целый час.
– К дьяволу! – сказал Шон и подозвал лошадь.
Он поднялся на откос, пустив лошадь наискось по склону, и наверху спешился, позволив лошади передохнуть. Сегодня он видел за равниной реку Тугелу – она была похожа на темно-зеленый пояс. Он мог пересчитать крыши домов в Ледибурге, и в солнечном свете, как огонь маяка, блестел шпиль церкви.
Он снова сел на лошадь и ехал по краю плато, пока не добрался до места над водопадами на Бабуиновом ручье.
Потом проехал назад по течению ручья и перебрался в мелком месте, подняв ноги, чтобы не замочить обувь. Спешился у основания водопадов, стреножил лошадь и по тропе дошел до густого леса, который рос вокруг. В лесу было темно и прохладно, стволы деревьев заросли мхом, потому что листва и лианы закрывали солнце. В подлеске сидела птица-бутылка. Клаг-клаг-клаг, крикнула она, словно воду выливали из бутылки, но ее призыв заглушил грохот водопадов.
Шон расстелил на камне у тропы носовой платок, сел и стал ждать. Через пять минут он нетерпеливо ерзал, через полчаса громко ворчал:
– Досчитаю до пятисот… Если не придет, я не стану ждать.
Он принялся считать и, когда дошел до назначенного числа, остановился и с тревогой посмотрел на тропу. Ни следа Энн.
– Я не собираюсь сидеть тут весь день, – сказал Шон, не делая попытки встать. Его внимание привлекла толстая желтая гусеница – она сидела на стволе дальше по тропе. Шон подобрал камень и бросил. Камень ударил в ствол на дюйм выше гусеницы. «Близко, Шон», – подбодрил он себя и нагнулся за новым камнем. Немного погодя запас камней поблизости истощился, а гусеница по-прежнему неторопливо ползла вверх по стволу. Шон вынужден был отправиться на поиски новых камней. Вернулся с полными руками снарядов и снова сел на прежнее место. Сложил камни у ног и возобновил бомбардировку. Каждый раз он сосредоточенно прицеливался, и третьим броском попал – гусеница взорвалась зеленой жидкостью.
– Ты не должна так говорить о твоем па. Ты должна уважать его.
Энн спокойно посмотрела на него и спросила:
– Почему?
Трудный вопрос. Но она тут же сменила тему.
– Есть хочешь?
– Нет, – ответил Шон и потянулся к ней. Она отбивалась, восторженно пища, пока Шон не сжал ее и не поцеловал. После этого она затихла и отвечала на его поцелуи.
– Если ты сейчас меня остановишь, – прошептал Шон, – я сойду с ума, – и он принялся расстегивать ее платье. Энн серьезно смотрела ему в лицо, держа руки на его плечах, пока он не расстегнул платье до талии, потом пальцами провела по его черным бровям.
– Нет, Шон, я не буду тебя останавливать. Я тоже этого хочу, так же сильно, как ты.
Им предстояло открыть очень многое, и каждое открытие было чем-то необычным и невиданным. Как напрягаются мышцы у него под руками, но она все равно может видеть очертания его ребер. Текстура ее кожи, гладкой и белой, с легкими синими прожилками под ней. Глубокая впадина в центре его спины; положив в нее пальцы, Энн чувствовала его позвоночник. Пушок на ее щеках, такой светлый и легкий, что Шон разглядел его только на солнце. То, как встречаются их губы и как легко вздрагивают языки. Запах их тел, одного – молочно-теплый, другого – мускусный и полный энергии. Волосы, которые растут у него на груди и сгущаются под мышками; ее волосы, поразительно темные на фоне белой кожи – небольшое шелковое гнездо волос. Каждый раз можно было найти что-то новое и радостно исследовать.
Стоя на коленях перед Энн – она лежала на спине, протянув руки, готовая принять его, – Шон неожиданно наклонил голову и коснулся губами ее тела. Вкус его был чистым, как вкус моря.
Глаза ее распахнулись.
– Нет, Шон, не надо, так нельзя.
Там оказались губы внутри губ и бугорок, мягкий и упругий, как виноградина. Шон отыскал его кончиком языка.
– О, Шон, это нельзя делать. Пожалуйста, пожалуйста.
Но она вцепилась руками в его волосы, удерживая его голову на месте.
– Я больше не выдержу, войди в меня… Быстрей, быстрей, Шон! Заполни меня…
Словно парус в бурю, разбухший, полный и жесткий… напряжение достигло предела, парус взорвался, разлетелся на куски, их подхватил ветер, и все исчезло. Ветер и парус, напряжение и желание – все исчезло. Осталась только всеобъемлющая великая пустота. Своего рода смерть – может, смерть именно такова. Но как и смерть, это не конец, ибо даже смерть несет в себе семена возрождения. И они вынырнули из этого мира к новому началу, сперва медленно, потом все быстрей, пока снова не стали двумя разными людьми. Двумя людьми на одеяле в тростниках, где солнце освещало белый песок вокруг.
– Каждый раз все лучше и лучше, правда, Шон?
– Ах!
Шон потянулся, прогнув спину и раскинув руки.
– Шон, ты ведь любишь меня?
– Конечно. Конечно люблю.
– Думаю, ты должен меня любить, если сделал… – она запнулась. – То, что ты сделал.
– Я ведь только что так и сказал.
Внимание Шона привлекла корзина. Он взял яблоко и вытер его об одеяло.
– Скажи. Обними меня и скажи как положено.
– Эй, Энн, сколько раз мне это говорить?
Шон откусил от яблока.
– Ты принесла кукурузное печенье?
Уже смеркалось, когда Шон вернулся в Тёнис-крааль. Он отдал лошадь одному из конюхов и пошел в дом. Тело его звенело от солнца, он чувствовал пустоту и печаль после любви. Но печаль была приятная, как грусть старых воспоминаний.
Гаррик был в столовой, он ужинал в одиночестве. Шон вошел, и Гаррик испуганно посмотрел на него.
– Привет, Гарри.
Шон улыбнулся, и эта улыбка мгновенно ослепила Гарри. Шон сел рядом и слегка ущипнул его за руку.
– Оставил мне что-нибудь?
Его ненависть исчезла.
– Много чего, – энергично кивнул Гаррик. – Попробуй картошку, она очень вкусная.
Глава 14
– Говорят, губернатор приглашал к себе твоего па, когда он был в Питермарицбурге. Они разговаривали два часа.
Стефан Эразмус вынул трубку изо рта и сплюнул на рельсы. В коричневой одежде из домотканого сукна и башмаках из сыромятной кожи он не выглядел богатым скотоводом.
– Ну, нам не нужен пророк, чтобы он объяснил, из-за чего это, верно, парень?
– Конечно, сэр, – неопределенно ответил Шон.
Поезд опаздывал, и Шон слушал старика невнимательно. Ему предстояло объяснить отцу запись в книге учета, и он мысленно репетировал свою речь.
– Ja, мы все знаем. – Старик Эразмус вновь сунул трубку в зубы. – Две недели назад британский агент был отозван из крааля Сетевайо в Джинджиндлову. Да в прежние времена мы давно послали бы отряд! – Он снова набил трубку, придавливая табак мозолистым указательным пальцем. Шон заметил, что палец этот искривился от сотен выстрелов из тяжелого ружья. – Ты ведь никогда не бывал в отряде, молодой человек?