Щелкнул замок, звякнули об пол ключи — Кати уронила связку. Я вышел в коридор. Кати наклонилась за ключами, поэтому, слава богу, не видела выражения моего лица.
— Уф! — разогнулась она с улыбкой.
— Добро пожаловать! — приветствовал я ее. — Что это у тебя? Шампанское?
— Шампанское, омары и баранина, мой охотник-добытчик. А ты спал, да? Тебя пошатывает.
— А… да. Задремал. Неужели я опять забыл про твой день рождения?
— Нет.
— В чем же дело?
— Я как следует накормлю тебя, чтобы у тебя было игривое настроение и много спермы. Я хочу ребенка. А как ты?
А я как Кати.
Я очутился в каком-то грязном дворе, окруженном покосившимися домишками рыбаков. Здесь дорожка разветвляется на множество тропок. Черный пес пристально смотрит на меня единственным глазом, оценивая, что я за птица. Лучше бы он сидел на цепи. А вдруг он бешеный? Из-за кочана капусты размером с шалаш выглядывает женщина. Она спрашивает:
— Ищете дорогу к большому Будде?
Я посмотрел на себя со стороны, ее глазами. Во двор забрел черт-иностранец. Ноги по щиколотку в грязи, ботинки из Пенсильвании, шелковый галстук из Милана, кейс набит всякими японскими и американскими штучками, которые стоят больше денег, чем она видела за три года. Что она должна подумать?
— Да, — киваю я.
Она машет тупорылым овощем в сторону одной из тропинок.
— Большое спасибо, — благодарю я.
Протоптанная тропинка, углубляясь в лес, становится все менее проходимой. Со всех сторон надвигаются листья, ветки, сплетения корней, наросты, шипы и заросли кустарников. Какая-то неказистая, грязноватого цвета птичка поет в зелено-опаловой чаще. Сухая трава. Земля, камни, черви шевелятся у меня под ногами.
Я ни на что не обращаю внимания. Солнце начинает припекать.
Слышится рокот вертолета. А вдруг это Аврил и Гилан разыскивают меня? В шлемах, с биноклями у глаз. Потом Аврил выступит перед камерой, как репортер, собирающий информацию о дорожных пробках. Я даже рассмеялся. Шорох в подлеске. Я замер, прислушиваясь, но все затихло. Или показалось. Хотел бы я знать, на острове Лантуа водятся змеи?
Тридцать один денек в сентябре,
В апреле, июне и в ноябре.
Все остальные — насрать… [36]
Насекомые, страдая от жажды, с жужжанием вьются возле моего лица — не терпится отведать моего пота.
Теперь на сцене должна появиться горничная.
Бог свидетель, что идея обзавестись прислугой пришла в голову Кати. У меня этого и в мыслях не было, не я ее нанимал, и первые шесть месяцев — до нынешней зимы — я даже ее в глаза не видел. У меня с ней ничего не было, пока Кати не уехала в Англию. В нашей фирме есть кружок мужчин, которые нанимают прислугу с прицелом, что она будет не только выбивать пыль и отводить детей в школу. В «Кавендише» предпочитают филиппинок — они более сговорчивы, потому что у них нет гражданства. К тому же филиппинка знает: чем услужливей она будет, тем скорее хозяин, покидая Гонконг, порекомендует ее своему преемнику.
Может, Кати наслушалась разных историй, бывая в женских клубах. Поэтому, наверное, она решила взять горничную-китаянку. Я очень удивился, когда Кати сказала, что ей нужна прислуга. Родители Кати имеют дипломы Кембриджа и принадлежат к верхним слоям среднего класса, но семейный бюджет у них куда ниже среднего. Они использовали старые связи и затягивали пояса потуже, чтобы отдать детей в хорошие школы. Мы познакомились с Кати в адвокатской конторе в Лондоне, отнюдь не в палате лордов.
И вот мы очутились здесь, в колонии. Прошу прощения, в бывшей колонии.
Я расстроился, когда обнаружил, что Кати подпала под влияние женского клуба. Но вынужден был согласиться, когда она заявила, что я не из тех, кто в состоянии поддерживать порядок в доме. А ей — и опять я ничего не смог возразить — будет трудно справляться одной, когда она забеременеет.
Подозреваю, дело было еще и в том, что Кати увлеклась идеей наведения межкультурных мостов и решила сделать своим хобби постижение загадочной китайской души.
Если это подозрение верно, то Кати сильно просчиталась. Хобби ничего не принесло ей, кроме огорчений, которые тут же по эстафете передавались мне, как только я переступал порог дома. Кати дарила ей подарки — она брала, не сказав ни слова в ответ. Кати жаловалась: горничная угрюма, непредсказуема и делает толстые намеки, что ее родственники умирают с голоду, а ей не хватает денег спасти их. Кати подозревала, что по ночам она подрабатывает в баре. У Кати пропали золотые серьги, хотя она и не была вполне уверена, что виновата горничная. Оглядываясь назад, я думаю: может, это дело рук нашей призрачной дочурки?
— Если ты недовольна, уволь ее, и все.
— Но ведь у нее семья голодает!
— Это не твои проблемы! Ты же не Леди Благотворительность.
— Рассуждаешь как законченный законник.
— А у тебя голова только ею и забита с утра до вечера.
— Нил, я хочу, чтобы ты поговорил с ней.
— Почему я?
— Я пыталась, но в китайской культурной традиции женщины уважают только мужчин. Только мужчин признают. Держись с ней потверже, и все. Я дам ей выходной в субботу, а в воскресенье, когда ты дома, попрошу прийти. Пожалуйста, не забудь. Ничего не намечай на воскресенье.
— А как насчет золотых сережек?
Про них не следовало вспоминать.
После того как с большим трудом наконец удалось успокоить Кати, я спросил, что, собственно, я должен сказать горничной.
— Скажи, что есть определенные требования, которые она должна выполнять. Что у нее есть обязанности. Скажи — может, она чего-то не поняла, потому что мы плохо объяснили, когда нанимали ее.
— А если она просто ленивая сучка, и все? Почему ты думаешь, что мои слова на нее подействуют?
— Ну как же, китайский менталитет! У китайцев такая психология: если им дать понять, кто хозяин, они слушаются. На меня она смотрит как на кусок собачьего дерьма. Жена Тео рассказывала, у них такие же проблемы. Даже если она не поймет слов, не беда. Все, что нужно, эти люди понимают по интонации.
Вот так в воскресенье и состоялась моя встреча с горничной. Видит бог, я этого не хотел — Кати сама свела нас.
Я предполагал увидеть уборщицу. Горничная есть горничная. Ей оказалось лет двадцать восемь — двадцать девять. Она была в униформе — белая блузка с черной юбкой, черные колготки — и слегка вспотела. Она безразлично выслушала, как я отбарабанил свой монолог, стараясь не смотреть ей в глаза. У нее были прекрасные густые волосы и смуглая кожа. Увидев ее, я уже через тридцать секунд понял: рано или поздно мы с ней окажемся в постели. И я знал, что она тоже это понимает.
С этого самого момента, даже в те ночи, когда мы с Кати занимались любовью по три раза кряду, чтобы она забеременела, я закрывал глаза и представлял, что подо мной лежит горничная.
Тропинка, огибая монастырь, резко поднимается в гору и ведет в самую сердцевину разгорающегося утра. Скоро полоса деревьев остается далеко внизу. Никогда не предполагал, что в этих краях так много неба! Я снимаю пиджак и перекидываю его через плечо. Кейс по-прежнему сжимаю в руке.
Дойдя до выступа скалы, присаживаюсь. Сердце грохочет как барабан. Взял я с собой таблетки или нет? Доктор, который лечит сотрудников компании Кавендиша, китайский шарлатан, сказал: «Принимайте по три таблетки в день, и все будет в порядке». Я спросил, что за таблетки. Он ответил: «В этой бутылочке зеленые, в этой — красные, а в этой — синие». Простите, доктор. Сегодня прием ваших таблеток отменяется.
На небе — сплошная алхимия. Солнце растопило свинцовую серость и превратило ее в серебро. Сквозь серебро постепенно начинает просвечивать голубизна. Хороший будет денек.
Поросшая бурым плюшем глыба подняла голову, посмотрела на меня с сочувствием и замычала. Когда в последний раз я был рядом с коровой, если не считать отбивной? Не помню. Давным-давно, в Уэльсе. Гонконг поблескивает вдали сквозь дымку. Небоскребы тянутся кверху, тесня друг друга, как деревья в джунглях.
Зазвонил мобильный, и меня как током тряхнуло.
Черт, что же я натворил. Боже, помоги мне проснуться, очнуться, вернуться на землю!
Корова опять печально замычала. Да в бога душу мать! Я адвокат. Я живу в мире, где «тринадцать» означает только одно — «тринадцать миллионов баксов». А я прогуливаю работу, как школьник контрольную по математике. Эти тайваньцы! Думай! Какая причина покажется им достаточно веской, что можно привести в свое оправдание? Похищение? Сердечный приступ? Аврил знает, что я принимаю лекарства от сердца. Припадок? Думай, думай! Сильный, невыносимый, мучительный приступ тошноты. А как я объясню, почему не сел на паром? И вообще, придется платить доктору, выписывать рецепт, искать внушающих доверие свидетелей…
Отвечай! Отвечай же!
Включаю телефон и отвечаю, э…
Похоже, Нил, на этот раз ты решил довести дело до настоящего кризиса.
Э… Не слышу ничего, кроме ударов сердца, — словно близкие разрывы гранат.
— Нил? Нил? — доносится из трубки. Аврил, конечно, — Нил, где ты?
Большая муха села мне на колено. Готичный три-цикл. Я снова расслабился.
— Нил! Ты слышишь меня? Чен Юн здесь. Он предельно вежлив, но совершенно не понимает, что могло тебя так сильно задержать. И я тоже не понимаю. И Джим Херш вряд ли поймет. Если Чен Юн недостаточно важная персона, чтобы ты поспешил, то имей в виду, из Петербурга тебе уже дважды звонил господин Грегорский, и сейчас даже не девять.
Я смотрю на свой «ролекс». Боже, как время пролетело. Корова нахмурилась, донесся запах ее свежей лепешки.
— Я знаю, что ты там, Нил. Я слышу, как ты дышишь. Сейчас тебя может спасти только одно — если твой паром перевернулся. Нил, ты слышишь меня, Нил? Если ты не в состоянии говорить, хлопни два раза по телефону, хорошо?
Ага! К ее хамскому тону примешивается нотка сомнения. Я хихикаю. Умница Аврил всегда найдет выход. Она далеко пойдет, наша Аврил.
— Нил! Ничего смешного! Ты срываешь крупнейший контракт, который нам когда-либо светил! О котором можно было только мечтать! Я вынуждена сообщить господину Кавендишу. Ты ведь не рассчитываешь, что я буду тебя покрывать?
Да заткнись ты уже, достала. Нажимаю «отбой» и кладу телефон на теплый камень.
В небе кружит гриф и проплывает облако в форме наковальни.
Их появление невозможно заметить. Они таятся в укромных уголках, куда никто не заглядывает, чтобы смахнуть пыль. Они разрастаются до невероятных размеров, а ты не подозреваешь о них — ни во сне, ни наяву. А потом в один прекрасный день происходит случайная встреча! И твои тайные желания вырываются на свободу. Вот о чем ты все время мечтал, сам того не зная. Один беглый взгляд — и все заградительные сооружения рушатся…
Аврил добралась до моего пейджера. Это черт знает что такое, оказывается, я до зубов вооружен всякой хренью, по которой меня можно достать. Разоружаюсь, как Джон Уэйн [37] после того, как перестрелял легион гнилозубых мексиканских бандитов. Открываю кейс. О-па! А вот и папка с надписью «Микки Кван»! И еще визитная карточка Хью Ллуэллина. Бросаю пейджер и мобильный телефон в кейс. Распрямляюсь, как следует размахиваюсь и запускаю кейс в полет. Он описывает изящную параболу. До меня доносится жалобный писк — пейджер мяукает, как дорогой породистый котенок. Кейс падает на крутой склон и скользит вниз, подпрыгивая и кувыркаясь в воздухе, выписывая кульбиты, разгоняясь до убийственной скорости, как горная львица, как сорвавшийся акробат, как лемминг, как Хрюша из «Повелителя мух» [38], на мгновение зависает в лучах утреннего солнца, словно невесомый.
В следующее мгновение он с шумом плюхается в море…
*Видимо, Кати перед отъездом забыла уволить горничную.
Через неделю после того, как Кати улетела, я вернулся с работы поздно вечером и обнаружил, что грязное белье выстирано, туалет и ванная надраены, окна сияют. Она даже погладила рубашки, благослови бог ее маленькие китайские грудки с сосочками, как ягоды кизила.
Конечно, я решил не отказываться от ее услуг. А то вечно приходится записывать в календарь-памятку все дела, вплоть до посещения туалета. Серьезно.
Горничная сразу сообразила, что Кати уехала.
Она пришла в воскресенье утром. Я лежал на диване и смотрел «Улицу Сезам». Я услышал, как повернулся ключ в замке. Она вошла в гостиную, будто хозяйка. Фартучка на ней не было.
Она прикрыла за собой дверь, подошла ко мне, словно я неодушевленный предмет, опустилась на колени, сжала мой член в руке и стала его массировать. Зелибоба пел песенку про то, как звук «а» на письме волшебно превращается в букву «о». Я попытался поцеловать ее, но она оттолкнула меня свободной рукой, а второй рукой орудовала все энергичнее. Задрала мне футболку. Брюки стянула ногой. Спортивная девушка. Не выпуская мой член из руки, она повела меня, как быка на веревочке, в спальню, и уложила на постель, с той стороны, где спала Кати. Потом сбросила трусики и придавила мне коленом грудь. Я потянулся расстегнуть ей блузку, но она предостерегающе зацокала языком — «тсс, тсс», шлепнула меня, вонзила когти мне в мошонку и не убирала их, пока я не попросил пощады. Только тогда она заговорила — в первый и, кажется, в последний раз.
— Скажи: я хочу тебя, я не хочу суку Кати.
— Да, да.
— Скажи!
— Я хочу тебя.
— Дальше скажи. Кати сука. Кати дрянь. Не женщина. Настоящая женщина ты. Скажи.
У меня язык не поворачивался.
Не выпуская моих захваченных в заложники яиц, она одной рукой стянула с себя блузку и расстегнула лифчик. В соседней комнате раздалось хихиканье. Соски у нее поднялись и потемнели — что-то сказочное.
— Ну?
— Она сука. Дрянь. Ты настоящая женщина.
— Дать мне много деньги. Ее вещи. Мне подарок.
— Она почти все увезла.
— Нет. Много есть. Теперь я. Все мое. Скажи.
Ее ладонь быстрее и быстрее скользила по моему члену.
— Теперь все твое, — выдохнул я.
Она положила мою руку себе на грудь.
— Скажи: ты сильнее я.
— Ты сильнее меня.
Покончив с формальностями и утвердив условия договора, она легла на меня, ее грудь коснулась моей груди. У меня мелькнула мысль о мерах предосторожности, но в следующую секунду я забыл обо всем. Только ритмичные волны влажного тепла. Глубже и глубже. Быстрее и быстрее.
Я хотел поменяться с ней местами, но она укусила меня, отпихнула локтем и снова залезла наверх.
А потом жужжание вентилятора над нашими телами. Ничего не осталось от горячего прилива — только запах и пена отлива. Я чувствовал… Не знаю что. Может, ничего. Слушал финальные аккорды «Улицы Сезам».
Она встала с кровати и присела к туалетному столику Кати. Открыла ящик, достала ее коралловое ожерелье. И надела на шею. Более тонкую, чем у Кати.
Я снова хотел ее. Все равно платить придется по полной. Не только деньгами. Нужно не продешевить и взять свое. Я подошел и взял ее сзади, на туалетном столике. Разбив нечаянно зеркало.
Секс с горничной превратился в наркотик. Один раз попробовал — и зависимость становилась все сильнее. Я думал о ней на работе. Когда я возвращался домой, мой член вставал, едва ключ касался замочной скважины. Если уже в прихожей чувствовался запах духов Кати — значит, она пришла. Если нет… приходилось довольствоваться виски. В офисе Хьюго Хэмиш и Тео решили, что я страдаю от разлуки с Кати, уговаривали после работы сходить в «Бешеных псов», пропустить по стаканчику. Чтобы развеяться. По правде сказать, воспоминания о Кати не особо терзали меня. В моей памяти они в другой кабинке, и, пока не понадобятся, случайно я на них не напорюсь. Горничная — другое дело. Мысли о ней меня преследуют неотвязно.
Как-то раз я вернулся домой и увидел в прихожей тапочки госпожи Фэн. Я понял, что к нам пришла беда. Госпожа Фэн и Кати сидели за столом в гостиной. Они вели разговор об обличьях дьявола. Окончательный приговор Нилу Броузу был только что вынесен.
— Нил, — произнесла Кати директорским тоном: она всегда прибегает к нему, когда сильно волнуется, но хочет показать, что полностью владеет собой. — Госпожа Фан рассказывает мне о нашей гостье. Сядь, послушай.
Мне хотелось пива. Хотелось в душ. Хотелось бифштекса с жареной картошкой и посмотреть матч «Манчестер юнайтед»—«Ливерпуль» по кабельному.
— Выслушай госпожу Фэн! Это очень важно! Сядь!
Раньше сядешь — раньше выйдешь. Я вздохнул.
Госпожа Фэн терпеливо ждала, пока я усядусь и перестану ерзать.
Она смотрела на меня так пристально, словно проводила опознание моей личности. Я почувствовал себя подозреваемым.
— В этой квартире живете не только вы, — изрекла госпожа Фэн.
— Знаю.
— Еще маленькая девочка. Сейчас она прячется. Боится меня.
Ничего удивительного, подумал я. Глаза у госпожи Фэн прямо как стеклянные двери. Когда она моргает, я отчетливо слышу, как скрипят створки.
— Есть три варианта. Первый. Давным-давно нежеланных детей привозили ночью на остров Лантуа и бросали тут умирать от холода и голода среди диких зверей. Может, ваша девочка из этих. Но вряд ли — эти, древние, не любят селиться в современных домах. Второй вариант. Когда японцы во время войны оккупировали Гонконг, они вывозили сюда арестованных и заставляли рыть себе могилы. А потом расстреливали на краю. Может, девочка украла какую-нибудь ерунду, и ее расстреляли. Третий вариант. Девочка — дочь белого специалиста, который тут жил, и горничной. Мужчина уехал, а горничная бросила девочку возле дома.
— Любящая мать, — вставил я.