— Любящая мать, — вставил я.
— Нил, помолчи!
— Мальчик — это, конечно, бесчестье. Но девочка — еще хуже. С девочками часто так поступают, если родители бедны. Даже когда оба они китайцы и состоят в законном браке. В будущем расходы на приданое могут совершенно разорить родителей. Думаю, ваша девочка из них.
Почему они в четыре глаза смотрят на меня? Чем я провинился?
— Тут есть один нюанс, — сказала Кати. — Госпожа Фэн сказала, что такая девочка может привязаться к мужчине. То есть к тебе.
— Ты хоть соображаешь, что говоришь?
— Госпожа Фэн говорит, что девочка ревнует тебя ко мне. Видит во мне соперницу. Я не смогу забеременеть, пока мы живем в этой квартире. Нам нужно уехать с острова Лантуа. Передвигаться по воде они не умеют.
— Мне кажется, доктор Чен несколько правдоподобнее объясняет, почему чета Броуз-Форбс никак не может обзавестись наследником.
Черт, не стоило это говорить.
— Значит, по-твоему, это все плод моего воображения?
— Нет. В доме, пожалуй, и правда кто-то завелся. Но космические цены на жилье в районе Виктории — более ощутимая реальность. Когда речь идет о денежках, китайцы сразу забывают про свой хваленый фэн-шуй. Так что, Кати, выбрось это из головы. Переезд туда нам не по карману. А о том, чтобы перебраться в Коулун, где обитает всякий сброд и рулят триады, и речи быть не может. Родишь там ребенка, а его нарубят на кусочки и насушат из них лекарств.
Госпожа Фэн молча наблюдала эту сцену. Готов поклясться, не без удовольствия.
— Госпожа Фэн, — обратился я к ней. — Вы знаете все на свете. Скажите, что нам делать? Вызвать экзорциста?
Мой сарказм пропал зря. Госпожа Фэн кивнула в ответ:
— В рядовом случае — да, конечно, я могла бы порекомендовать квалифицированного геоманта. Но ваша квартира так плоха, что ничего, я уверена, не поможет. Вам нужно переехать.
— Мы не переедем. Мы не можем переехать.
Госпожа Фэн встала из-за стола:
— В таком случае позвольте попрощаться.
Кати тоже поднялась и пробормотала что-то вроде «прошу вас, останьтесь, выпьем чайку», но госпожа Фэн уже направлялась к выходу.
— Остерегайтесь того, что за стеной, — бросила она на ходу, не оборачиваясь.
Я размышлял над тем, что значат ее слова. Кати ушла в комнату для гостей и захлопнула за собой дверь. Щелкнул запор.
Сумасшедший дом, просто сумасшедший дом. Я достал банку пива и лег на диван. Готовить ужин не было сил. Спасибо тебе, Кати. За целый день не удосужилась сварить обед. Видимо, занималась привидением.
Никогда не думал, что в этой чертовой квартире столько замков и запоров.
Мальчик с девочкой в кафе вчера вечером. Не выходят из головы.
Мы с Кати. Куда подевалась Любовь?
А Любовь занялась сексом. Раз за разом, раз за разом, пока это ей не наскучило до зеленых чертиков. Серьезно. Тогда она осмотрелась вокруг: чем бы еще заняться. И тут увидела, что у всех старых добрых друзей народились славные ребятишки. Любовь решила последовать их примеру, но, как она ни старалась оплодотворить себя, месячные неуклонно приходили в свой срок. И тогда Любовь обратилась в клинику по лечению бесплодия, и там ей открыли правду. Насколько я могу судить, труп Любви и поныне там. Вот вам, мальчики и девочки, история про то, куда девается Любовь.
Я хочу вернуться в кафе и сказать им: «Послушайте меня! Вы больны, оба. Вы все видите в искаженном свете».
Да кто ты такой, Нил, чтобы ставить людям диагнозы?
В тот же вечер позвонила Кати. Едва горничная успела уйти. Не прошло и двух минут. Я, весь потный, шел в ванную принять душ. Как это женщины умудряются даже на расстоянии учуять такие вещи? Совершенно пьяная, она обращалась к автоответчику. Я стоял в гостиной голый и слушал, вдыхая запах секса, который витал в воздухе после того, как я не знаю сколько раз трахался с горничной, которую Кати ненавидела.
— Нил, я знаю, что ты дома. У нас пять часов. А у вас там сколько? Одиннадцать, что ли?
Я понятия не имел, который час.
— А я тут смотрю по телику, как наших разделывают в Уимблдоне. Вот… И вообще. Чего я хотела сказать? Забыла. У меня все в порядке, спасибо, а ты как поживаешь? А у меня все в порядке. Вот. Ищу квартиру… Почти нашла. Подписываю договор. Вот. Через неделю переезжаю в Ислингтон, в маленькую такую квартирку. Трубы там, правда, очень гудят. Зато нет привидений. Прости. Это не смешно. Аудиторствую в одном агентстве, временная работа. Так, чтобы набить руку. А Вернвуд переехал на Уолл-стрит. На его месте уже какой-то шустряк, только-только из экономической школы. Вот… Слушай, может, ты перешлешь как-нибудь мне кресло королевы Анны? Оно кой-чего стоит… На прошлой неделе говорила с твоей сестрой. Столкнулись с ней совершенно случайно… Забавно, правда? Она говорит, ты продлил контракт еще на восемнадцать месяцев… А ты не собираешься прилететь на Рождество? Может, встретимся? Это мне вдруг в голову пришло… Хотя… Вряд ли у тебя найдется время… Тебе столько людей нужно повидать… И вообще. Послушай, у тебя в квартире остались мои драгоценности. Мы же не хотим, чтобы горничная все сперла и сбежала в Китай, правда? Вряд ли она вернет ключи, которые украла… Поэтому тебе лучше поскорее поменять замок. Вот… А у меня все в порядке. Надо только немного отдохнуть. Да… Без малого сорок лет — не шутки. Вот… Может, позвонишь, когда вернешься? Если не очень устанешь… Я не буду спать. Хочу посмотреть парные финалы, а это еще не на один час… Ах да, вот что я хотела сказать! Твоя мама просит тебя позвонить — сестра велела передать. У отца опять эта штука, как его… панкреатит. Теперь вроде все… Пока… Звони…
Я так и не позвонил ей. А что я мог сказать?
Чья-то могила. Надгробие обращено к морю. Солнце стоит высоко и палит нещадно. Снимаю галстук, вешаю на сук. Нечего и пытаться разобрать имя того, кто покоится здесь. Самая дикая в мире система письма состоит из тысяч иероглифов. Я знаю пять: алкоголь, гора, река, любовь, выход. Иногда я думаю: эти иероглифы и есть настоящие китайцы. Живучие, они уцелели на протяжении веков, хитрые, они прячут свой смысл за внешней похожестью друг на друга, чтобы дурачить иностранцев. Устойчивые ко всяким воздействиям извне. Сам Мао не смог одолеть собственный язык и подвергнуть его реформе.
Теперь я спускаюсь по склону. Остались позади быстрые ручьи, заросли, полные птичьего щебета, бабочки с большими, как блюдца, и полосатыми, как зебра, крыльями. Два или три раза я терял тропинку, и два или три раза она сама находила меня. Это напомнило мне, как я бродил по Национальному парку в Уэльсе. Сколько времени пройдет, пока поймешь, что везде все одинаковое. И женщины тоже.
На этот раз тропинка пропала окончательно. Нужно возвращаться, глядя под ноги, продираться через колючие заросли и густую траву. Я присел на землю и посмотрел прямо перед собой. Видно, как строят новую посадочную полосу для аэропорта на искусственном, насыпном полуострове. Ползают крошечные бульдозеры. Струйки пота текут у меня по спине, по груди, по животу, под животом. Брюки прилипли к бедрам. Стоило бы принять таблетки, но они в кейсе на дне залива.
Интересно, пошлют кого-нибудь искать меня? Мина, наверное. Сама Аврил сейчас, конечно, занята — шарит по моему жесткому диску, а Тео Фрезер стоит у нее за спиной. Как далеко они зайдут? Все эти письма из Петербурга, семи- и восьмизначные суммы переводов, куда только не…
Если вы никогда не жили под одной крышей с призраком, вам очень трудно представить, каково это. Вы, наверное, думаете, что человек круглые сутки ходит сам не свой, в страхе и напряжении, и хватается за телефон, чтобы позвонить экзорцисту. Ничего подобного. Скорее это похоже на то, будто рядом живет очень независимая кошка.
Последние несколько месяцев я жил с тремя женщинами. Одна была призраком, а сейчас стала женщиной. Другая была женщиной, а сейчас стала призраком. Третья была призраком и останется призраком. Но эта история совсем не про нее. Призрак находится в тени, где ему и полагается быть. Если призрак выходит из тени, он становится человеком.
Мы с Кати возвращались с какой-то дурацкой корпоративной вечеринки. Вместе вошли в вестибюль, я поставил на пол кейс, проверил почтовый ящик. Вынул несколько писем. В лифте надорвал конверт и тут вспомнил, что забыл кейс внизу. Когда поднялись на четырнадцатый этаж, Кати вышла, а я поехал вниз. Взяв кейс, поднялся наверх и, когда двери лифта открылись, увидел, что Кати по-прежнему стоит на площадке перед квартирой. Я сразу понял: что-то стряслось.
Кати дрожала, белая как мел.
— Дверь заперта. Изнутри. Изнутри.
Грабители? Не успели уйти?
Мы оба знали — грабители ни при чем.
Она вернулась.
Понятия не имею, как я сообразил, что делать. Я достал из кармана ключи и погремел связкой. Потом резко толкнул дверь.
Она распахнулась в темноту квартиры.
За всю ночь Кати не сказала ни слова, хотя не спала — я это чувствовал. Оглядываясь назад, думаю, что это и было началом конца.
Ну вот, я спустился по склону.
Мимо едет автобус — набит битком, как обычно. Люди глазеют по сторонам. Черт подери эту их китайскую манеру в упор пялиться на тебя! Это так невежливо! Подумаешь, европеец загорает в костюме. Возвращается в будний день с прогулки в горы. Что особенного? Никогда раньше не видели, что ли?
А солнце-то, солнце! Удар как у боксера. Того и гляди отправит в нокаут. Снова пролетел вертолет, наполнил долину гудением. Давно надо было побывать в этих местах. Меня ждали, а я не сделал ни шагу навстречу. Только мотался туда-сюда, в офис и обратно на этом чертовом пароме через реку Стикс.
Интересно, а где живет горничная? В Коулуне или в каком-нибудь из новых районов? От порта до дому добирается на автобусе или ловит машину. Все приличные магазины остаются далеко позади. В подобном районе, наверное, живет и Мин. Узкие улочки. Стены зданий до пятнадцатого этажа заляпаны вывесками — грязные мастерские, стрипклубы, пункты обмена валют, ресторанчики и бог знает что еще. Вверху огрызок грязного неба. Шум, конечно, никогда не затихает. В головах у китайцев, должно быть, есть какой-то звуковой фильтр: в этой какофонии они умеют выделить только ту партию, которая их интересует. Такси, дешевые плееры, пение из храмов, спутниковое ТВ, завывания продавцов, усиленные мегафонами. Чем дальше идешь, тем сильнее становится запах грязи, мочи и дим-сума [39]. В подъездах маячат личности, которым давно пора побриться и сменить рубашку, — предлагают наркотики. Карабкаешься вверх по лестнице (лифты в таких местах вечно не работают), там в крошечной квартирке ютится семья из семи человек. Они бранятся, смотрят телевизор, пьют. Даже не верится, что я работаю в этом же городе. Даже не верится, что в районе горы Виктория здания похожи на маленькие дворцы. Где-то там, наверное, японский парнишка сейчас восстанавливает пострадавшие от перелета биоритмы. А его девушка подает ему на серебряном подносике чай с лимоном. Или нет, скорее всего, ее горничная подает ему чай с лимоном. Интересно, как они познакомились? Ужасно интересно.
Каждый город состоит из множества городов.
Когда я впервые прилетел в Гонконг — еще без Кати, она прилетела позже, — мне дали один день, чтобы я оправился от джетлага. Я чувствовал себя прекрасно, поэтому решил воспользоваться выходным и осмотреть город. Я куда-то заехал на трамваях, и меня охватил ужас от нищеты вокруг. Передвигаясь по подвесным дорожкам, я чувствовал себя спокойно только в окружении деловых костюмов и кейсов. В вагончике фуникулера я поднялся на вершину горы Виктория. Тут прогуливались жены богачей, няни с ребятишками, парочки подростков, разглядывающие другие парочки. С прилавков на колесиках — такие сооружения мой отец называл базарными тачками — торговали путеводителями, кокосовыми орехами, пакетиками с легкими солеными закусками, которые так обожают китайцы и индийцы. На одном лотке нашлись путеводители на английском и открытки с видами, я купил несколько. Неожиданно груда тряпья у прилавка зашевелилась и что-то протявкала по-китайски. Оттуда высунулось сморщенное грязное лицо и с омерзением уставилось на меня. Меня передернуло. Продавец рассмеялся и сказал:
— Не бойтесь, он безобидный.
Нищий захрипел и повторил свои слова, только медленнее и громче.
— Что он говорит? — обратился я к продавцу.
— Просит милостыню.
— Сколько ему нужно?
Дурацкий вопрос.
— Он просит не денег.
— А чего?
— Времени.
— Что это значит?
— Он думает, что у вас много лишнего времени, раз вы его тратите зря.
Язык стал сухой и шершавый. Хочется пить… Я выпил бутылку воды вместо завтрака и с тех пор ничего не пил. Обычно я пью кофе или виски. Старик фермер поджигает какие-то палочки. Бамбук? Похоже на фейерверк. Лиловыми завитками дым тянется через дорогу. У меня на глаза наворачиваются слезы. Я сижу под густым раскидистым деревом, веткам которого не удается полностью скрыть небо, как словам не удается полностью скрыть то, что стоит за ними.
Кусты одичавших красных роз разрослись вдоль стены из камня, который осыпается, превращаясь обратно в песок. Собака на привязи зашлась в истерике, когда я подошел. Шквал оскаленных зубов и остервенелого лая. Думает, что я привидение. Матрасики, выставленные проветриваться. Звучит китайская поп-музыка, ужасная, трескучая. Двое стариков сидят неподвижно в комнате без всякой мебели. Над их чашками поднимается пар. Лица ничего не выражают. Ждут чего-то. Как хорошо было бы зайти и сесть рядом с ними. Я бы отдал им мой «ролекс». Они бы улыбнулись и налили мне жасминового чая, и нам было бы хорошо.
Я смотрел, как за стеклом по ночной улице движется поток машин, людей, чужих историй. Неоновые буквы снова и снова посылали свои сообщения. Парнишка японец со своей девушкой незаметно исчезли, как это я прозевал, черт подери. Лайонел Ричи допел, замолчал. Второй гамбургер остыл, затвердевший жир вставал в горле комом, и я не смог доесть. Зазвучала «Богемская рапсодия» [40] в немыслимой обработке, с текстом на кантонском. Пора возвращаться в офис, готовить отчет для господина Вае, а то Аврил разыграет страдания пресвятой мученицы в трех актах. Сейчас, последняя песенка, последняя чашка сладкого, как сироп, кофе, и я буду пай-мальчиком, вернусь на контрольную. Заиграли «битлы», «Черного дрозда» [41]. Никогда раньше не вслушивался в эту вещь. Красота. Просто красота.
— Нил Броуз?
Голос с валлийским акцентом, незнакомый и знакомый одновременно. Парень что твой Мистер Крот, взгляд из-за стекол в роговой оправе.
— Да?
— Меня зовут Хью Ллуэллин. Мы встречались у Тео и Пенни Фрезер на новогодней вечеринке.
— А, да… Хью… Конечно, конечно.
Киваю. Я его отродясь не видывал.
— Не возражаете, если я займу кресло за вашим столиком?
— Конечно, пожалуйста. Если только этот пластиковый стул, привинченный к полу, можно назвать креслом. Простите мне мою дырявую память, Хью. Вы из какой компании?
— Раньше работал в «Жардин-Перл». Сейчас — в Инспекции по перемещению капиталов.
Черт. Ну теперь-то я вспомнил. Тогда у Тео мы поговорили о регби, затем немного о бизнесе. Потом я совершенно выбросил его из головы.
— Браконьер подался в лесники, да?
Хью Ллуэллин в вельветовом пиджаке с кожаными заплатами на локтях, улыбаясь, переставил тарелки с подноса на стол. Овощной бургер и чашка с кипятком, в котором расплывался пакетик чая. Валлиец, мать его так.
— В народе еще говорят: «Чтобы поймать вора, нужно быть вором», — ответил он.
Да, мой отец часто повторял эту поговорку.
— Читал о ваших наездах на эту, как ее… Вроде «Шелковый путь», да?
— Да-да. Не передадите ли мне кетчуп, будьте любезны.
— До меня дошли кое-какие занятные слухи о том, что они отмывали деньги для крупнейших наркодельцов из Кабула. Это правда? Можете смело со мной поделиться, я никому не скажу.
Хью откусил кусок овощного бургера, пожевал немного, улыбаясь, и проглотил.
— А до меня дошли кое-какие занятные слухи касательно счета один три девять ноль девять три один.
М-мать. Я чуть не сблеванул съеденный дерьмо-бургер.
— Не понимаю, о чем вы! — рассмеялся я.
Глупо, преступники всегда говорят именно эту фразу.
— Можете смело со мной поделиться, я никому не скажу, — Хью, улыбаясь, подцепил вилкой чайный пакетик.
— Это что, шифр кодового замка?
— Нет. Это секретный счет холдинга «Кавендиш», к которому имеете доступ только вы.
Итак, он раскрыл карты.
— Это проверка на вшивость или у вас есть ордер на мой арест?
— Я предпочел бы, чтобы у нас с вами состоялся дружеский разговор.
— Мистер Ллуэллин, вы даже не представляете, во что впутываетесь.
— Мистер Броуз, Андрея Грегорского я знаю гораздо лучше вас. Уж поверьте. Вас подставили. На моих глазах это происходит не впервые. Как вы думаете, почему его имя нигде не фигурирует? Ни в одном документе, ни в одном файле. Так же, как и имя Денхольма Кавендиша. Потому что они к вам нежно привязаны? Исключительно вам доверяют? Для них вы просто очередной пуленепробиваемый жилет.
Много ли ему известно?
— Это самый обычный счет, предназначенный для…
— Я не хочу, чтобы вы ложью загоняли себя в угол, мистер Броуз. Я знаю, что у вас и в личной жизни сейчас сложный период. Но если вы откажетесь от сотрудничества со мной, к концу недели дело примет совсем плохой оборот. Я ваша последняя соломинка.
— Мне не нужны соломинки.
Он пожал плечами, проглотил последний кусок овощного бургера. Я даже не заметил, как он с ним расправился.