— Ничего, я принесу табаско, — смеюсь я его милым шуткам. — Заварить тебе кофейку покрепче?
Он не буркнул «нет», значит — «да».
Половину пиццы мы съели в молчании.
— Есть одно маленькое новшество, — заговаривает Руди. — Я хотел бы внести его в нашу операцию.
— Слушаем внимательно, — откликается Джером.
— Маргарита должна встречать меня с бригадой уборщиц у служебного подъезда, а не дожидаться в зале.
— Не понимаю причин, — отвечаю я.
— Именно поэтому планирую операции я. Ты никогда не понимаешь причин, а я понимаю. Слушай и запоминай. Ты стоишь у входа и ждешь нас. Все уборщицы расходятся по своим залам. Мы идем в зал Делакруа. Как обычно, подменяем картину, натираем пол и возвращаемся к служебному подъезду. Проходим через охрану. Какая тебе разница?
Джером выковыривает креветки из расплавленного сыра.
— Туда и анчоусов положили, что ли? Ты в последнее время много тусуешься с эрмитажниками.
— Значит, тем меньше подозрений вызовет мое появление!
Руди продолжает, размахивая бутылкой над бокалом.
— Это и есть стиль от Руди. Вот почему у моей фирмы такая репутация. Вот почему Грегорский заключил контракт на уборку именно со мной. Вот почему он поручил операцию именно мне. Не Киршу, не Чехову, не Конюхову, а мне. Вот так-то. Есть вопросы?
Джером с равнодушным видом качает головой. Ему что — его миссия выполнена. Ему хорошо живется — целый день забавляйся с красочками, а денежки капают на банковский счет. На персональный счет, замечу.
— Руди, солнышко, — открываю я рот.
— Ну, что еще?
— Я только не понимаю, когда же мы обсудим… Ты знаешь, что я имею в виду…
— Что ты имеешь в виду?
— Ну, помнишь, мы говорили…
Все эмоции Руди отражаются на лице. Он и не пытается от меня ничего скрывать. Это одна из причин, почему я люблю его. Он швыряет тарелку на стол, пицца падает.
— Черт подери! Опять! Не доставай меня, Маргарита. Ты принялась за старое? Хватит пилить меня, будто тебе сто лет и ты уже прям вся в морщинах и в маразме. Иногда мне кажется, что я сплю с собственной бабушкой.
Я люблю Руди. Но я его ненавижу, когда у него вот так блестят глаза. Это все проклятый кокаин.
— Скажи, на что нам эти деньги, если мы не можем их тратить?
— Чего тебе надо? Машину? Шубу? Чего? Ты опять залезла в долги? Кому ты должна? Кому? Говори!
— Никому, никому! Мне ничего не надо…
Джером вздыхает и удаляется в мастерскую с чашкой кофе.
— Мне нужен только ты. Я хочу уехать с тобой в Швейцарию.
— Курочка, которая несет золотые яички, живет здесь, а не в Швейцарии, Маргарита. Будь благоразумна, не руби сук, на котором сидишь. Собирай яички в корзиночку.
— Да меня тут ради этих золотых яичек трахают каждую неделю!
— Всем нам приходится идти на жертвы.
— Лично я не знаю, сколько еще смогу выдержать. У нас на счету уже достаточно денег, чтобы…
— Недостаточно. На взятки таможенникам за последнее время ушло целое состояние. И потом, Грегорскому причитается львиная доля. Это он все устроил, не забывай.
— Как же можно забыть о Грегорском! Его бронированный «мерседес» напомнит. Ответь, солнышко, на простой вопрос. Скажи точно: сколько денег у нас на счету?
— У тебя критические дни, я угадал? Потерпи, золотко. Теперь они затягиваются на целую неделю. Хоть бы уж вообще прекратились.
— Сколько денег у нас на счету?
— Много. Но недостаточно.
— Много — это сколько? Назови сумму.
— Маргарита, если ты не перестанешь безобразничать, я прекращу этот дурацкий разговор. Пожалуйста, успокойся и веди себя прилично.
— Я совершенно спокойна. Я задаю простейший вопрос, Руди. Сколько денег мы получили за пять бесценных шедевров, которые проданы на данный момент? Ну, Руди? Назови сумму.
— В долларах США? Шестизначное число.
— Конкретней!
Руди меняет тактику.
— Финансами распоряжаюсь я. Твоя работа — обеспечивать нам допуск и прикрытие! Или ты считаешь, что справишься с моей работой лучше меня? Считаешь, да? Тогда валяй!
Во всем виноват проклятый кокаин. И постоянный стресс, конечно. Сохраняя внутреннее спокойствие, я надуваю губки. Маргарита Латунская играет на мужских чувствах, как опытная скрипачка. Когда я хочу добиться чего-нибудь от женщины, я использую натиск и напор. Когда имею дело с мужчиной, мое оружие — недовольная гримаса.
— Понимаешь, солнышко, главный хранитель Рогоршев лапает меня неделю за неделей. Сил больше нет… Ведь я так люблю тебя…
Я делаю вид, что всхлипываю.
Руди рычит и оглядывается, как бы ища, во что бы вонзить зубы.
— Хочешь выйти из игры? Ну давай, отправляйся к Грегорскому и заяви: «Так, мол, и так, дядя Грегорский, большое вам спасибо за денежки от украденных картинок, но мне разонравилась моя работа. Уезжаю. К празднику пришлю открытку». Одумайся, женщина! Он съест тебя вместо каши!
Мне показалось — сейчас он меня ударит.
— Но ведь мы потому и выбрали Швейцарию, что там нас никто не достанет…
— Как бы не так! У Грегорского длинные руки.
— Я тоже знала кое-кого из длинноруких…
— Знала кое-кого из длинноруких, — передразнивает меня Руди. — Ты про тех, что ли, которые трахали тебя? Партийная канцелярская крыса? Вояка на кривых подагрических ножках?
— Он был моряк.
Руди фыркает.
— А что ты знаешь о переводе средств? Об отмывании денег? Я в любой момент выдам тебе твою долю, ради бога. Но что ты будешь делать, когда в Швейцарии — едва пересечешь границу — у тебя спросят: что за чемодан с наличкой? Мы играем в команде! И ты не можешь так просто выйти из игры, когда тебе вздумается!
— Когда мы сможем уехать?
— В свое время! Отвяжись! С тобой бесполезно разговаривать, когда ты в таком настроении. Мне пора!
И он уходит, хлопнув дверью.
Из мастерской выглядывает Джером:
— Он не разбил мой веджвудский фарфор?
— У него нервы сдают. Ничего удивительного — отъезд на носу, — объясняю я.
Джером бурчит что-то по-английски.
Сегодня мой день рождения.
Ноги ноют. С чего бы это в мои годы?
Поднимаясь по лестнице, слышу в квартире телефонный звонок. Взбегаю, поворачиваю ключ, бросаюсь к телефону. Я понимаю Руди, поэтому всегда прощаю. Не то что другие женщины, которые просто используют его.
— Алло, — говорю, задыхаясь.
— Добрый день. Госпожа Латунская? Простите, что беспокою вас. Говорит Татьяна Макух из музея. Что с вами? Может быть, я не вовремя?
Пытаюсь отдышаться и скрыть разочарование.
— Нет, что вы. Просто я бежала и не успела отдышаться.
— Бежали? Вы бегаете трусцой? В парке?
— Нет, бежала по лестнице. К телефону, чтобы взять трубку.
— Вы сегодня заняты?
— Да. Нет. Пока не знаю. А что?
— Мне так одиноко. Я подумала, может, встретимся, угощу кофе? Или поедем в мою конуру, и я приготовлю вам настоящий варшавский борщ.
Отказать Татьяне? Мой язык сам собой произносит: «Да, конечно!» А как же Руди? Но с другой стороны, почему я должна сидеть как пришпиленная и ждать его? Может, и к лучшему, если он меня не застанет: пусть думает, что не очень-то в нем нуждаюсь. Пусть это послужит ему уроком.
— Отлично! Знаете кофейню возле Пушкинского театра?
— Да, конечно.
— Жду вас там через час.
Ну и ну. Няма вспрыгивает мне на колени, требуя ласки. Я рассказываю ей и про то, что Руди злится на меня, и про то, как славно мы заживем в Швейцарии. Совершенно не понимаю, чего ради согласилась провести вечер в обществе надменной соперницы из Польши.
Когда я открываю дверь, пылинки вспархивают в полосе света. Звенит колокольчик. В пустом кафе пахнет темным деревом и черным кофе. Звучит приглушенная музыка. Татьяны еще нет, хоть я припоздала.
— Привет, Маргарита!
Татьяна показалась из тени, подавшись вперед. Ее волосы отливают золотом. Изящный костюмчик из черного бархата подчеркивает фигуру. Нельзя не признать, что она соблазнительна. Для мужчин типа Рогоршева.
— А я вас не заметила.
— А я вас жду. Ну, сядем? Спасибо, что согласились прийти. Что будете пить? Кофе по-колумбийски очень хорош.
Отчего она старается мне понравиться?
— Тогда буду колумбийский, если только официантка проснется.
Возле столика вырастает мужчина.
— Так вам уходно по-колумбийски? — спрашивает он с сильным украинским акцентом.
— Да.
Он снова исчезает.
Татьяна улыбается:
— Вы удивились моему звонку?
Тон психотерапевта.
— Немного. А что, не следовало?
Татьяна предлагает мне сигарету. Я предлагаю ей свои — «Бенсон и Хеджес». Она берет невозмутимо, не выразив восхищения, как сделал бы русский. Наверное, в Польше все курят «Бенсон и Хеджес». Она щелкает зажигалкой, закуриваем.
— Давно работаете в «Эрмитаже», Маргарита?
— С год.
— Наверное, знакомы с интересными людьми?
Помимо воли подпадаю под очарование ее улыбки. Она проявляет любопытство, но это потому, что хочет установить контакт.
Что ж, Маргарита Латунская умеет общаться с такими особами, как Татьяна.
— Вы имеете в виду главного хранителя? Господи, никак домашняя фабрика сплетен заработала?
— Мне показалось, будто эта сплетня вроде того, что Волга, по слухам, впадает в Каспийское море.
— Мои отношения с главным хранителем ни для кого не секрет. Но они начались уже после того, как я устроилась на работу. А устроилась я благодаря другим знакомствам. У меня связи в мэрии. Не вижу ничего плохого в наших отношениях. Я не замужем, а его жена — не моя проблема.
— Полностью согласна с вами. Наши взгляды на жизнь во многом совпадают.
— Кажется, вы упоминали о том, что замужем?
Татьяна помешивает сливки на кофе.
— Вы умеете хранить секреты?
— Еще как.
— Это людям типа Рогоршева я говорю, что замужем, — чтобы не приставали. На самом деле все гораздо сложнее.
Я жду подробностей, но напрасно.
— Такие дела, Маргарита… Расскажите о себе. Мне все интересно.
Прошло восемь часов. Мы в стельку пьяны. По крайней мере я — точно. Сидим в ирландском пабе на Рубинштейна, за дальним столиком. Кубинское трио наигрывает джаз, кругом деревья в человеческий рост с резиновыми листьями. Освещается зал свечами. Способ сэкономить под маркой оригинальности. Почему-то везде, куда мы приходим с Татьяной, стоит полумрак. Она прекрасно разбирается в джазе и в винах, так что, судя по всему, привыкла тратить куда больше, чем показывает. Она настояла, что платить будет сама. Я трижды пыталась спорить, но она переспорила. Впрочем, так и лучше. Терпеть не могу просить у Руди денег.
Она прекрасно разбирается в самых разных вещах. Неф поднялся на сцену и заиграл на трубе с сурдинкой. Татьяна зарумянилась и стала еще прекрасней. Мне почему-то кажется, что в прошлом у нее жизненная трагедия. Беспощадная красота бывает помехой счастью — знаю по себе.
— Больше похож на Майлза Дэвиса, чем Майлз Дэвис, — бормочет она.
— Ты о мужике, который первым перелетел через Атлантику? [46]
Она не слышит меня.
— Медная тарелка солнца спряталась за облаками, — бормочет она.
Мужчины то и дело обращают на нас внимание. Иначе и быть не может. Татьяна — редкостная птица в этих краях. А что до меня, вы уже знаете, каких мужчин до сих пор прельщает Маргарита Латунская. Даже трубач подмигивает мне из-за своей сияющей трубы. Ей-богу, мне не померещилось. Интересно, каково это — заниматься любовью с чернокожим. С арабами, с косоглазыми, с американцами мне приходилось иметь дело, а вот с неграми никогда.
Входит молодежь — три парочки, садятся за столик перед нами. Им не больше двадцати. Юноши в костюмах, взятых напрокат, наверное. Они стараются выглядеть искушенными. Девушки пытаются держаться непринужденно. У всех получается довольно неуклюже.
Татьяна кивает в их сторону:
— Вот она, молодость и любовь.
В ее голосе слышен сарказм.
— Разве ты не хотела бы оказаться на их месте?
— С чего бы?
— Они такие молодые, красивые, увлечены друг другом. В этом возрасте любят искренно и чисто. Разве ты не согласна?
— Маргарита! Ты меня удивляешь! Мы обе прекрасно знаем, что любви на свете не существует.
— А что же тогда существует?
Татьяна выдыхает сигаретный дым. Слегка улыбается.
— Разнообразные потребности.
— Ты шутишь!
— Ничуть. Посмотри на этих детей. Мальчики хотят уложить девочек в постель. Им нужно выбить пробочки из бутылочек, чтобы вылить туда известную жидкость. Когда мужчине надо высморкаться, ты ведь не называешь это любовью. Почему же считают великом таинством опустошение другой части мужского организма? Что касается девочек, то они не прочь поиграть в лошадки либо потому, что рассчитывают взамен что-нибудь получить от мальчиков, либо потому, что им тоже доставляет удовольствие постель. Впрочем, и в этом я сомневаюсь. Я еще не встречала восемнадцатилетних юнцов, которые донесли бы свое сокровище дальше ближайшего удобного забора.
— Татьяна, ты говоришь о сексе! О сексе, а не о любви.
— Секс — это торговля без фокусов. Любовь — тот же товар в приятной упаковке. А прибыль одна и та же.
— Но любовь не имеет ничего общего с эгоизмом. Настоящая, глубокая любовь бескорыстна.
— В настоящей, глубокой любви корысть лежит настолько глубоко, что любовь даже выглядит бескорыстной.
— Я любила. И люблю. Я знаю, что любовь отдает и ничего не требует взамен. Мы не животные, Татьяна.
— Мы всего лишь животные, Маргарита. Что главный хранитель дает тебе?
— Я не о нем говорю.
— Не важно. Подумай сама. За что мужчина тебя любит? Если не будешь лгать себе, то признаешь: это приносит ему какую-то выгоду. Ответь мне. Зачем он любит тебя, а ты любишь его?
— Любовь есть любовь, — Я покачала головой, — Тут нет места для разных «зачем». В этом-то все и дело.
— Для «зачем» всегда есть местечко. Потому что ты всегда хочешь что-то получить от любимого. Иногда — чувство защищенности. Иногда — чувство собственной исключительности. Иногда — выход в прекрасное будущее из серого настоящего. Еще мужчина может стать отцом твоего ребенка. Или служить для престижа. Любовь — это клубок всевозможных «зачем».
— И что же в этом плохого?
— А я разве говорю, что это плохо? Человеческие потребности — двигатель истории. Вот почему я улыбаюсь, когда слышу, что людьми движет якобы большая и чистая любовь. «Любить кого-то» означает «хотеть чего-то». Любовь заставляет людей совершать эгоистичные, идиотские, жестокие и бесчеловечные поступки. Ты спрашиваешь, поменялась бы я местами с этим молодняком? Хорошо бы украсть у них молодость. Но в молодое тело я согласилась бы переселиться, только сохранив свой нынешний ум. В противном случае лучше поменяться местами с обезьяной в зоопарке. Влюбиться — это значит стать заложником желаний любимого. Получить свободу можно, только если его кто-нибудь пристрелит.
Мне представилась ужасная картина: из груди Руди вынули пробку, и кровь хлынула, как вода из ванной.
— Если моего любимого кто-нибудь пристрелит, я своими руками расправлюсь с убийцей.
Бар закружился слишком уж сильно, от музыки пульсация в глазах — не сфокусировать взгляд.
— Пойдем отсюда, — предлагает Татьяна.
И вот на нас обрушиваются, как водопад, огни вечернего города. Улицы, то ярко освещенные, то темные, ступеньки и леденцовая пестрота огней рекламы, трамвайные рельсы и порхающие ласточки. Никогда раньше не обращала внимания на окна наверху капеллы Глинки, до чего красиво. Джером сказал бы, как эти штуковины называются, аркбутаны, что ли? Звезд на небе совсем немного. Между ними скользит яркая точка. Может, комета, может, ангел, а может, это падает на землю последняя советская обветшалая орбитальная станция. Прохожие неодобрительно косятся на меня, и я стараюсь идти как можно ровнее. Фонарь покачивает длинной шеей, как жираф. В дирекции Эрмитажа горит одно окно. Главный хранитель кого-то хочет, но, слава богу, на этот раз не меня и не Татьяну.
— Эй, крошки, сколько за обеих? — кричит парень из автомобиля, когда мы проходим мимо.
Я плюю в окно и разражаюсь самыми грязными ругательствами, какие знаю. Татьяна оттаскивает меня.
— Пошли, пошли, — говорит Татьяна. — Давай зайдем ко мне, выпьем кофе. Можно и перекусить. Сделаю хот-доги. Будешь хорошо себя вести, не пожалею французской горчицы.
Куда ни посмотришь — любой вид вставляй в рамку и вешай на стену. Это вам не мазня Джерома. Настоящий шедевр. Гораздо более настоящий, чем те картины, которые мы крадем. Потому что даже они — копии. А Джером делает копии копий. А тот парень не дурак. Потребности у него правильные. В милицейской машине стайка девушек с сильно подведенными глазами и густо нарумяненными щеками. Их отвезут в отделение милиции, соберут с каждой по пятнадцать долларов и отпустят. Значит, им придется поработать сверхурочно, чтобы возместить ущерб. На этом месте взорвали царя, так мне говорила мама. Теперь я говорю это Татьяне, но она не слышит, потому что мои слова растеряли все звуки. Через квартал от нас какие-то хлопки — фейерверк, а может, это выстрелы? Вот была бы картина. Машина с кирпичами, подставленными вместо колес. Крыша наподобие фабричной, трубы из закопченного кирпича. Картина из закопченного кирпича. Лошадь скачет по аллее. Как ей удалось сойти с пьедестала? Мальчишка катается на роликах, прическа — гребень, как у динозавра. Бомж спит на скамейке, под голову вместо подушки подложил мешок с газетами. Туристы в ярких футболках — так и манят «ограбьте нас». Каналы, купола, перекрестки… И даже слякоть внизу у реки…