— Есть! Там малыш…
И показала пальцем на плоский живот.
— Точно? — вытаращив глаза, спросила Жинетт.
— Я сделала тест: по-ло-жительно!
— Ты знаешь, что нужно сделать еще один тест, у врача, иногда так бывает, тест положительный, а ты не беременна…
— Правда? — расстроилась Жозиана.
— Ну вообще-то один случай из тысячи… Но все же лучше убедиться.
— Понимаешь, я его чувствую. Он может и знаков не подавать, я и так знаю, что он там. Посмотри на мою грудь: разве она не выросла?
Жинетт улыбнулась.
— Марселю скажешь?
— Думаешь, стоит подождать, когда я буду уверена?
— Не знаю…
— Ладно, подожду. Непросто это будет. Нелегко скрывать радость.
Малыш, младенец Иисус, сладкий херувимчик! Ах! Ему-то не придется страдать! Уж я-то его, любимчика, буду холить да лелеять! Он всю жизнь будет как сыр в масле кататься, и благодаря кому? Благодаря мне! Представив себе, как возьмет на руки любимого младенчика, она разрыдалась, и Жинетт пришлось обнимать ее и успокаивать.
— Ну давай, красавица моя, приходи в себя! Это ведь хорошие новости, а?
— Ой, я так волнуюсь, ты себе не представляешь! Вся прям дрожу. Еле дошла до тебя. Хотя тут идти-то два шага. У меня, знаешь, ноги словно отнялись! Ну а чего ты хочешь: столько времени я ждала этого, уже вся изверилась.
В приступе внезапной тревоги она вцепилась в стол.
— Лишь бы он не удрал от меня! Говорят, что до трех месяцев велик риск выкидыша! Ты представляешь, как будет горевать Марсель, если я раскокаю его яичко?
— Ну хватит бросаться в крайности. Ты беременна, это хорошая новость, вот и все.
Жинетт взяла кофейник и налила ей кофе.
— Хочешь бутерброд? Тебе теперь надо есть за двоих.
— Ох! Да я готова есть за четверых, лишь бы он у меня был кругленький и пухленький! Сорок лет уж на носу! Представляешь? Ну не чудо ли, а?
Она поднесла руку к груди, чтобы унять сердце, выстукивающее чечетку.
— Так… Ты должна взять себя в руки, ведь еще восемь месяцев ждать, а если ты будешь так реветь, у тебя будут красные глаза.
— Да-да, ты права. Но так приятно плакать от радости, со мной такое не часто случалось, уверяю тебя.
Жинетт ласково улыбнулась и погладила ее по руке.
— Знаю, подружка, знаю… У тебя сейчас начинается лучший период в жизни; вот увидишь, твой Марсель будет пылинки с тебя сдувать.
— Да, вот уж он обрадуется! Даже, думаю, надо его как-то заранее подготовить, чтобы у него не случился разрыв сердца.
— Ну, он теперь столько занимается спортом, что сердце, думаю, выдержит. Ладно, иди работать и попробуй несколько дней держать язык за зубами.
— Да мне придется узлом его завязать, не иначе.
Она вернулась к себе в кабинет, припудрила нос и стоило ей положить на место пудреницу, как она услышала на лестнице шаги Анриетты Гробз. Ну и походочка! Коленями так шаркает, что наверно уж мозоли натерла.
— Здравствуйте, Жозиана, — бросила Анриетта, глядя на секретаршу мужа как-то более любезно, чем обычно. — Как поживаете?
— Здравствуйте, мадам, — ответила Жозиана.
С какой стати эта стерва в шляпе приперлась в офис ни свет ни заря? И с чего бы такой бархатный голосок? Явно хочет попросить о какой-нибудь услуге.
— Милая моя Жозианочка, — начала Анриетта неуверенно, — я хочу вас попросить кое о чем, но это должно остаться строго между нами, мой муж ни в коем случае не должен ничего знать. Он может обидеться, что я пытаюсь через его голову что-то выяснить о его business…
Анриетта Гробз любила пересыпать речь английскими словечками. Она видела в этом особый шик.
— Сами знаете, мужчины не любят, когда женщины оказываются умней и прозорливей, а мне как раз кажется, что сейчас он вот-вот попадет впросак…
Она пыталась найти нужную формулировку. «У нее, видать, у самой в голове каша, иначе она бы так не миндальничала со мной. Хочет чего-то у меня выпросить, и ходит кругами, как ослепшая курица».
— Не стесняйтесь, говорите, — сказала Жозиана, разглядывая анриеттину сумочку.
Явно не заменитель. Эта старая сучка покупает только натурального крокодила. А что, ей подходит, она и собственную дочь сожрет, если надо будет.
Анриетта достала из сумки фотографию и сунула под нос Жозиане.
— Вы знаете эту женщину? Видели ее когда-нибудь в офисе?
Жозиана взглянула на красивую молодую брюнетку с впечатляющим бюстом и отрицательно покачала головой.
— Вроде нет… Никогда здесь такой не видела.
— Вы уверены? — спросила Анриетта. — Посмотрите повнимательнее.
Жозиана взяла фотографию, и ее словно током ударило. Главного-то она не разглядела. Рядом с красоткой, слегка в тени, стоял довольный, разомлевший Марсель и одной рукой придерживал ее за талию. Сомнений быть не может! Он, точно он. Она узнала кольцо Марселя, перстень с печаткой, который он купил, чтобы отпраздновать свой первый миллиард. Настоящий памятник дурному вкусу: массивный, с огромным рубином, водруженным посреди золотых завитков, образующих инициалы владельца. Марсель им очень гордился. Он постоянно его трогал, щупал, вертел, утверждая, что перстень ему помогает думать.
Анриетта заметила, что Жозиана напряженно вглядывается в фото, и спросила:
— А! Теперь вы узнали ее, да?
— Разве что… Вы позволите, я сделаю копию?
— Конечно, милочка. Но только пусть уж она не валяется, где попало. Конечно, мсье Гробз пока в Шанхае, но не хотелось бы, чтобы он наткнулся на нее по возвращении.
Жозиана встала и подошла к ксероксу. Воспользовавшись тем, что Анриетта стояла к ней спиной, перевернув фотографию, она внимательно изучила обратную сторону и обнаружила там аккуратно прорисованное сердечко и надпись, сделанную рукой Марселя: «Наташа, Наташа, Наташа». Это точно он. Ей не померещилось. Она сглотнула слюну и быстро обдумала ситуацию. Ни в коем случае нельзя, чтобы Анриетта Гробз заметила ее замешательство.
— Пойду посмотрю в своей картотеке, мне кажется, я как-то раз видела здесь эту молодую особу… С вашим мужем…
Анриетта Гробз одобрительно кивала головой, напряженно ожидая продолжения. Она повторяла про себя каждое слово Жозианы.
— Звали ее… звали ее… Не могу вспомнить… Кажется, он называл ее Таша, какая-то там «таша»…
— Может быть, Наташа?
— Точно! Наташа.
— Я не знаю ее фамилии. Но, боюсь, она шпионка, подосланная конкурентами, чтобы выудить из месье Гробза наши производственные секреты. Ох, он такой олух, его в два счета можно облапошить. Только завидит красивую женщину — сразу теряет голову.
«Ну-ну, — подумала Жозиана, — ты помираешь со страху, что он тебя бросит ради этой оторвы, вот и придумала историю про шпионку с Востока. Тоже мне Джеймс Бонд!»
— Послушайте, мадам Гробз, я проверю по картотеке и если найду интересующую вас информацию, тут же вам сообщу.
— Спасибо, Жозианочка, вы очень любезны.
— Ну что вы, мадам, я всегда к вашим услугам.
Жозиана одарила ее сладенькой улыбочкой и проводила до двери.
— Скажите мне, Жозианочка, вы ему ничего не скажете, точно?
— Не волнуйтесь, я умею хранить секреты.
— Вы очень любезны.
«Еще бы, вот только с ним я буду совсем не такой любезной, когда он вернется, — пообещала себе Жозиана, возвратившись на свое место. — Пусть только появится, весь из себя, сияющий и свежий, после утренней пробежки, тут-то и получит сполна, великий махинатор».
Она ткнула ручкой в лицо красивой Наташи, выкалывая ей глаза.
— Останови, здесь, — велела Гортензия, указывая на угол улицы.
— Если захочу…
— Ты хочешь, чтобы мы продолжали встречаться, или нет?
— Глупышка, я пошутил…
— Если мать или Зоэ увидят нас вместе, все, ку-ку, конец.
— Но она меня не знает, она никогда меня не видела.
— Зато она меня знает. И быстро вычислит все, что нужно. Она у меня, конечно, отсталая, но два плюс два сложить сможет.
Шаваль припарковался, выключил машину. Обнял Гортензию за плечи и притянул к себе.
— Поцелуй меня.
Она быстро чмокнула его и попыталась открыть дверцу.
— Ну не так!
— Что ты за прилипала!
— Скажи пожалуйста… Ты так не говорила полчаса назад, когда расплачивалась моей кредиткой.
— Это было полчаса назад.
Он сунул руку ей под майку, пытаясь ухватить за грудь.
— Хватит, Шаваль, хватит.
— У меня есть имя, сто раз тебе говорил. Ненавижу, когда ты называешь меня Шаваль.
— Это ведь твоя фамилия… Она тебе не нравится?
— Мне хотелось бы, чтобы ты была понежней, поласковей.
— Извини, чувак, я не по этому делу.
— А по какому ты делу, Гортензия? Ты ничего не отдаешь взамен, ни грамма своей маленькой персоны.
— Не нравится — можем расстаться. Я у тебя ничего не просила, ты сам приехал! Таскаешься за мной, как хвост.
— Не нравится — можем расстаться. Я у тебя ничего не просила, ты сам приехал! Таскаешься за мной, как хвост.
Он зарыл лицо в ее пышные волосы, вдохнул запах ее кожи, ее духов, и прошептал:
— Ты сводишь меня с ума! Я влип. Пожалуйста, не будь такой злой… Я так хочу тебя. Я куплю тебе все, что пожелаешь.
Гортензия подняла глаза к небу. До чего же он утомителен! Так, глядишь, и от шопинга ее отвадит!
— Сейчас половина восьмого, мне пора домой.
— Когда увидимся?
— Не знаю. Я попробую выбить субботний вечер, но не уверена, что это прокатит…
— У меня есть два пригласительных на показ Гальяно, в пятницу вечером… Ты как?
— Джона Гальяно?
Гортензия сделала круглые глаза, большие, как чайные блюдца.
— Himself! [48] Если хочешь, свожу тебя.
— Хорошо. Я что-нибудь придумаю!
— Но тебе нужно быть со мной очень ласковой…
Гортензия вздохнула, потянулась, как недовольная кошечка:
— Вечно ты ставишь условия! Если ты думаешь, что от этого прибавляется охоты…
— Гортензия, ты уже три месяца водишь меня за нос. У любого терпения есть предел…
— А вот у меня нет предела, представь себе! В этом мое очарование, потому-то я тебе и нравлюсь.
Шаваль положил руки на руль и проворчал:
— Мне надоело, что ты строишь из себя пугливую целочку.
— Буду спать с тобой, когда захочу, а пока и речи быть не может. Ясно тебе?
— Это, по крайней мере, четко, ничего не скажешь.
Она открыла дверцу, высунула длинную стройную ногу, аккуратно опустила ее на тротуар и, задрав юбку до попы, очаровательно улыбнулась ему на прощанье.
— Созвонимся?
— Созвонимся.
Она взяла с заднего сиденья большой белый пакет «Колетт» и вышла. Шла, как модель по подиуму; он посмотрел ей вслед и выругался. Вот сучка! Она сводит его с ума! Ничего ему в жизни не нужно, только бы целовать ее нежные губы — как же это будоражит кровь! И ее язычок, танцующий в его поцелуях… Он закрыл глаза и откинул голову. Она его видит насквозь и обдирает как липку. Не могу больше, пора уже ее обработать.
Их роман начался в июне. И весь июнь она давала ему надежду: он всю ночь останется с ней, разденет ее, начнет ласкать… Из-за нее он все выходные проводил в Довиле. Оплачивал каждый ее каприз, платил за всех ее приятелей, и в Париже эта игра в кошки-мышки возобновилась. Казалось, она уже у него в руках — но в последний момент всегда ускользывает из-под носа. Он ругал себя: «Мудак, чемпион мудаков, она тебя динамит! Она виляет хвостом, когда дело доходит до серьезных вещей! Чего ты от нее добился, а? Да ни фига. Несколько поцелуев да разок-другой дала себя пощупать. Чуть рука спускается пониже, все, оскорбленная невинность. Она с удовольствием светится со мной в модных ресторанах, шляется по магазинам, ест мороженое, смотрит киношку, но все остальное за железной дверью! Никакой отдачи. Если сложить все шмотки, которые я ей купил, все мобильнки, которые она как бы невзначай посеяла, все гаджеты, которые ей надоели или которые она отправила в помойку, потому что не удосужилась прочесть инструкцию — глаза на лоб вылезут! Ни одна девушка в жизни так со мной не обращалась. Ни одна! Обычно они сами мне пятки лижут. А эта вытирает туфли о мои брюки, капает мороженым на сиденье моей машины, лепит мне жвачку на бардачок и долбит сумкой „Диор“ по капоту, когда чем-то недовольна». Он посмотрелся в зеркальце заднего вида и спросил себя, чем же он заслужил такое отношение. Вроде не сын Франкенштейна, плесенью не воняет, вполне даже ничего себе, а она плевать на него хотела! Шаваль вздохнул и нажал на газ.
Как будто прочтя его мысли, Гортензия обернулась, перед тем как свернуть за угол, и послала ему воздушный поцелуй. Он в ответ мигнул ей фарами и пропал из виду, вымещая ярость на безвинных покрышках.
Как же просто вертеть мужчинами! Тупость физического желания! Ловушка любви! Они проваливаются туда, как в подвалы с чудовищами, и еще потом этим кичатся! Даже такие старики, как Шаваль. Он вымаливает свой кусочек удовольствия, клянчит, трясется. «Тридцать пять лет, с ума сойти! — думала Гортензия. — Должен наверняка иметь немалый опыт. А ведь нет! Расплывается розовой лужицей. Достаточно поманить смутными обещаниями или чуть-чуть приподнять юбчонку, и он уже мурлычет, как старый беззубый кошак. Переспать с ним или нет? Мне не особенно хочется, но иначе он может сломаться. И копилочка захлопнется. Хотелось бы, конечно, сделать это с кем-то, к кому чувствуешь хоть немного сердечного влечения. Особенно в первый раз. С Шавалем это все будет выглядеть как-то слишком меркантильно. А потом он такой приставучий, это совсем не сексуально, вот липучка!»
Надо переодеться, прежде чем идти домой. В клетушке под лестницей, где сложены всякие швабры и пылесосы, она сняла мини-юбку, надела джинсы и длинный свитер, чтобы скрыть коротюсенькую маечку, стерла с лица косметику и вновь стала маленькой маминой дочкой. А эта дура ни о чем не догадывается, надо же! Гортензия спрятала тряпки за бидон с мастикой и заметила раскрытую газету с лицом ее тетки на развороте и заголовком: «До и после: рождение звезды». Фотографий было две: на одной Ирис с длинными волосами, на другой — с прической а-ля Жанна д’Арк и подписью: «Я всего лишь следую советам Андре Жида юному писателю…» Гортензия раскрыла рот и даже присвистнула от восхищения.
Она уже почти дошла до двери в квартиру, как вдруг обнаружила, что держит в руках белый фирменный пакет «Колетт». Курточка «Прада»!
Мгновение поколебавшись, она решила оторвать этикетку и рассказать, что купила ее в прошлые выходные на барахолке в Коломб.
Антуан смотрел на крокодила, нежившегося на солнышке прямо перед ними. Они остановились в тени огромной акации, и Антуан уставился на эту тварь, лежавшую на солнцепеке с закрытыми, словно на молнию, глазами: какой огромный, мерзкий, скользкий. «И кто ты такой? — вопрошал про себя Антуан. — Наследник динозавров? Бревно с двумя прорезями желтых глаз? Будущий чемодан? Издеваешься надо мной, следишь своими полузакрытыми глазами? Мало тебе, что я целыми днями только о тебе и думаю?»
— Ох! Посмотри, какой хорошенький! — воскликнула Милена. — Как он сверкает на солнышке! И выглядит таким мирным, домашним. Прямо хочется его обнять.
— И он тебя схряпает своими восьмьюдесятью зубами!
— Ну почему? Он тоже за нами наблюдает. Мы ему интересны. Знаешь, я научилась любить их! Я их больше не боюсь!
«А вот я их ненавижу!» — подумал Антуан и выстрелил в воздух, чтобы отпугнуть зверя. Тот даже не шевельнулся: Антуану показалось, что он ему улыбается. После крокодильего бунта и гибели двух китайцев Антуан всюду ходил с оружием. Таскал ружье под мышкой, рассовывая патроны по карманам шорт. Это напоминало ему о прекрасных временах «Ганмен и Кº», когда все было так понятно и чудесно, когда дикие звери были лишь заманчивой добычей для тщеславных миллиардеров.
Мистер Вэй теперь регулярно платил ему. В конце каждого месяца Антуан получал зарплату. «Прямо-таки швейцарская аккуратность, — думал он, раскрывая конверт с чеком. — Хотел меня облапошить, но я оказался упрямей. Я тоже могу показать зубы, если надо».
Однако проблем у Антуана становилось все больше. Он должен был принять команду ученых, проводивших исследования крокодильей крови для изготовления нового антибиотика. У этих мерзких тварей была потрясающая сопротивляемость организма. Их раны не воспалялись и не гноились, на удивление быстро заживали и рубцевались, а переболевшие звери делались еще сильней и выносливей. Какая-то молекула в их крови делала их неуязвимыми. Так вот, ученым нужно было предоставить жилье, еду, персонал и так далее. Еще одна головная боль для Антуана. Лишняя статья доходов для мистера Вэя. «Всегда одно и то же, сил моих больше нет», — злобно подумал Антуан и выстрелил еще раз.
— Хватит! — возмутилась Милена. — Бедные звери не сделали тебе ничего плохого…
Да просто старый китаец все под себя гребет! Сразу позвонил Милене, как только узнал о ее бизнесе. Предложил ей сотрудничать и совместно выпускать линию косметики «Парижские красавицы». Продукция будет упаковываться во Франции, и тогда на коробках будет стоять «Made in France». Это обеспечит ей успех на китайском рынке. «У него прямо дар, — бесился Антуан, перезаряжая ружье. — К чему не прикоснется, все обращает в золото!»
Не то, что он.
Его мечты стать королем сумок и чемоданов постепенно развеялись, как дым. Крокодилы оказались ненадежным сырьем: жирные, ленивые, требовательные. Они желали жрать только курятину или, на крайний случай, человечину. Все, что им было не по вкусу, сгнивало на солнце. «Можно подумать, они привыкли к пятизвездочным отелям», — бранился Антуан, тачками вывозя на помойку специальный корм, сделанный из риса с морепродуктами и водорослями, который он заказал в Сан-Паоло. Они к нему даже не прикоснулись. Уток и рыбное фрикасе также не пожелали есть. Они требовали куриц. От всего остального воротили нос.