– Встретиться для того, чтобы: а) – выжить, б) – умереть, в) – умереть в муках, – скороговоркой принялась я бормотать, попутно загибая пальцы на правой руке. – Вариант «а», пожалуй, самый приемлемый, но маловероятный. Два остальных – гарантированные, но неприемлемые. Черт! Зачем я вообще сюда притащилась, идиотка?! Ты не знаешь?!
Тарасик-Карасик оперся локтями о колени, присовокупил к прежним своим плевкам еще парочку и наконец сказал то, что думал. Хотя думать подобным образом для пятнадцатилетнего подростка, по моим понятиям, было недопустимым насилием над юношеской непосредственностью. Эта его способность схватывать все на лету и затем с ходу анализировать и была, очевидно, тем самым рекомендательным письмом в наш взрослый говенный мир, в который его насильно выперли еще в десятилетнем возрасте, заставив приноравливаться к чудовищным условиям выживания.
– Ты приехала сюда для того, чтобы увидеть ее еще раз. У тебя для этого есть все шансы.
– А как же револьвер? Ты не хочешь его отобрать у меня? – опешила я от его проницательности, в очередной раз загнавшей меня в тупик. – Ты не боишься меня вести к ней с оружием?
– С оружием? – Тарас повернулся ко мне и, наморщив брови, попытался скрыть от меня плутоватый блеск в глазах, выплеснувшийся ненароком наружу. – Нет, не боюсь. Ты же не дура.
– Не дура, – кивнула я, обрадованная его неожиданной лестной оценкой. – Но тем не менее...
– Ерунда, идем. – Тарас поднялся и сделал два шага в сторону, похлопывая себя ладонью по правой ноге. – К тому же я кое-что скрыл от тебя при продаже.
– И что же?
– И хотя это заведомый обман покупателя, и настоящие бизнесмены так не поступают, я все же подстраховался, может быть, сподличал и втулил тебе холостые патроны. Думаю, что это для твоей же пользы.
– Что за дерьмо?! – Это единственное, что я смогла выпалить ему в ответ.
Отдать пятнадцать тысяч рублей за бесполезную железку с такими же бесполезными кусочками металла в ее барабане...
На такое могла купиться только такая дура, как я. Купиться, так и не сумев понять до конца всей чудовищности дикой игры этого фантасмагоричного города. Его даже на карте не было, этого географического объекта. Он не мог существовать в разумном прагматичном мире современных людей. Взрослые здесь ведут себя как психически озабоченные, радуясь предстоящей кровавой вакханалии, словно грядущему рождественскому празднику. Дети ведут себя как взрослые, пытаясь исправить те ошибки, что те наворотили.
А может быть, все не так уж страшно? Возможно, кто-то нарочно нагнетает драматизм момента? Налицо имеет место сговор группы лиц (как было бы сказано в правовом документе), пытающихся заставить меня катиться по чужим рельсам.
Я сверлила глазами худенькую спину подростка, ведущего меня окольными путями на встречу с моим заклятым врагом, и не могла избавиться от ощущения, что снова становлюсь одним из действующих лиц какого-то бредового представления.
Кажется, такое со мной уже бывало прежде. Только вот я все никак не могла вспомнить – когда...
Глава 9
Двухэтажный особняк вынырнул из зарослей бузины неожиданно: только что ничего не было – и вот он, это чудовище. Огромное разлапистое здание, облепленное серой мраморной крошкой, выглядело устрашающе. Назвать это домом язык не поворачивался.
Мне невольно стало жаль его обитателей. Постоянно жить здесь и оставаться нормальным человеком?.. Нет, такое вряд ли возможно.
Каждое утро смотреть на зарождающийся день сквозь узкие бойницы зарешеченных окон. Выходить затем в унылый запущенный сад, где каждое дерево, каждый кустик были оплетены хищными щупальцами дикорастущего хмеля и засохшего винограда. Облупившиеся, давно не крашенные скамейки. Полуобвалившийся фонтан, забывший, что такое вода.
– Н-да... Пейзаж не впечатляет, – причмокнула я губами, когда мы остановились у калитки заднего дворика. – Это и есть апартаменты голубков? Что-то уж больно мрачно. Особняк «Красной розы» – да и только. Жить здесь и не тронуться умом может только человек недюжинных возможностей.
– Тихо ты, разжужжалась, – вновь по-взрослому прикрикнул на меня Тарас. – Это не их дом.
– А чей же?
– Это дом ее матери.
– Веры Ивановны?
– Нет, а ты откуда знаешь Верку? Хотя это не так важно. Верка – это тетка ее. Вот она точно сука, спорить не буду. А Даша... Нет, здесь ты что-то напутала.
– Мал еще судить о том, что и кто скрывается под масками добра и зла, сынок. – Не хотелось мне того, но тон наставника-воспитателя резанул его слух. Да так, что паренек аж вздрогнул.
– Пошла ты знаешь куда!.. – смачно выругавшись, он сплюнул мне (!) под ноги. – Приехала тут, а я возись с ней! Если бы не Даша, я бы все сделал для того, чтобы Васька тебя в расход пустил.
– Ладно, не сердись. – Моя ладонь примирительно похлопала его по ощетинившимся лопаткам. – Лучше скажи, что там с мамой-то приключилось? Запущение такое кругом. Она умерла?
А мама Остряковой Даши, как оказалось, жива, но не совсем здорова – алкоголичка со стажем. Занимая в не столь далеком прошлом пост первого секретаря райкома партии, мамочка использовала свое служебное положение на всю катушку. В одиночку, без мужа, давно умершего, растила и воспитывала доченьку, поражая любопытных горожан разнообразием ее гардероба и масштабностью развернувшегося строительства. Дочка выросла. Дом был построен, отделан с шиком, обставлен. Затем заложили сад, соорудили фонтан. Справили новоселье, перерезав ленточку у арки входных ворот, и стали жить-поживать да добра наживать, которого с каждым годом ее пребывания в райкомовском кресле становилось все больше и больше.
Но тут, как кара божья для всех партийных и беспартийных мздоимцев, грянула перестройка. Людишки пошустрее принялись расползаться в разные стороны от монументального остова компартии, пристраиваясь кто куда. Одни быстро нашли себя в коммерческих структурах, благо материальная база для этих последователей дела Ленина по кубышкам была припрятана. Кто-то самый удачливый вовремя впрыгнул на платформу дрезины, вильнувшей на стрелке с коммунистических рельсов на демократические. И только Дашкина мама оказалась не у дел.
– Я не перевертыш! – била она себя кулаком в грудь при каждом удобном случае. – Я истинный служитель партии и народу!..
О том, что столько лет самым бесстыдным образом этот самый народ обирала, она скромно умалчивала...
Без работы она оказалась уже через год. Долго ждала предложений от нового руководства города. Затем пошла по организациям, уверенная в том, что ее примут с распростертыми объятиями. Но, помня ее крутой и алчный нрав, господа работодатели лишь разводили руками и отказывали, отказывали ей раз за разом.
Позднему ребенку – Даше – пришлось несладко. Было ей в те времена чуть меньше, чем сейчас Тарасику. Возраст сложный и противоречивый. Амбиции, внушенные мамочкой, то и дело разбивались об острые края жизненного многогранника. Вот тут-то и выплыла монументальная фигура ее тетушки, сестры ее покойного отца. И все мгновенно определилось, встало на свои места. Мамочка за полгода, не без усилий все той же Веры Ивановны, покатилась по наклонной в ряды шатающихся по городу безработных алкоголиков. Дашка, правда, успешно окончила школу и даже институт. Но тлетворное влияние тетки не обошло стороной и ее. Она превратилась в законченную, прожженную, циничную суку. И хотя Тарасик усиленно подбирал слова, пытаясь в более лояльных выражениях определить ее сущность, я-то уже доподлинно знала, кого выпестовала Острякова Вера Ивановна...
– Она нас здесь ждет. Сюда Васька Черный не заходит. Здесь ему запрет. Хотя его ребят я рассмотрел в джипе на дороге... – шептал мне Тарасик, старательно прижимаясь к одичавшим кустам малины и делая мне знак с такой же аккуратностью следовать за ним.
– Ишь ты, следопыт. Я вот ничего не сумела рассмотреть. Слушай, а Вася Черный отчего такой идиот? Он что же, не догадывается, что на своей груди иуду пригрел? Не делай таких глаз, это я про тебя, про тебя. – Малиновый куст, выпущенный моим проводником, больно стеганул меня по лицу, заставив выругаться. – Или ты наврал мне все, Тарасик-Карасик?
– Я вот тебя сейчас брошу здесь и уйду, а ты как хочешь, так и выбирайся из всего этого навоза, дура! – зашипел он гневно. – К тому же я его ни в чем не предал. Велено было пушку тебе продать – продал. Велено было на Дашку вывести – я тебя к ней через пару минут доставлю. А то, что я тебе тут наговорил по дороге... Это, знаешь ли, все такая херня, что откреститься от нее мне как два пальца об асфальт. Кому он поверит, по-твоему? То-то же! Ты в его глазах всего лишь самоубийца истеричная, которую мужик бросил в кризис межсезонья...
– Как-как-как?! – У меня даже ноги подкосились при этих его словах. Эту фразу частенько любил говаривать мой Незнамов, в то время еще мой. Шутил, целовал меня, заставлял встряхнуться, называя старушкой, застрявшей в межсезонье бабьего века... – Ты где это слышал?! Кто с тобой говорил об этом?!
– Как-как-как?! – У меня даже ноги подкосились при этих его словах. Эту фразу частенько любил говаривать мой Незнамов, в то время еще мой. Шутил, целовал меня, заставлял встряхнуться, называя старушкой, застрявшей в межсезонье бабьего века... – Ты где это слышал?! Кто с тобой говорил об этом?!
– Даша, – лаконично ответил он, и почти тут же прямо перед нами возникла дверь черного хода. – Все, пришли...
Тарас толкнул тяжелую дверь, и она легко подалась. Не видя из-за его спины, что там, за дверью, я изо всех сил вытянула шею и судорожно попыталась сглотнуть. Но лишь корябнула сухим языком по небу. Надо же, как я волнуюсь. Кто бы мог подумать, что моя решимость так быстро испарилась по мере приближения к опасной особе по имени Дашка. Даже ненависть моя, прежде вспыхивавшая всеми цветами радуги, конфузливо перешла на черный и белый цвета, предавая меня и все то, ради чего я сюда приехала...
– Чего ты? – позвал меня Тарас из глубины бездонного затхлого зева темного коридора. – Иди сюда!
Я вошла. Минуты три стояла зажмурившись, пока глаза попривыкли к темноте. Затем принялась оглядываться по сторонам, пытаясь рассмотреть, куда судьба сподобилась спровадить меня на сей раз.
Холл был огромным. На другом его конце виднелась фронтальная входная дверь в окаймлении стрельчатых окон, занавешенных грязноватым, давно не знавшим стирки тюлем. Никакой мебели, даже стула или колченогой табуретки. Только голые стены с выцветшими обоями. Двери комнат, которых я насчитала четыре. И крутая лестница, ведущая наверх.
– Тебе туда, – проследил Тарас за моим взглядом. – А я ухожу.
– Как уходишь?! – Если честно, то мне было боязно оставаться одной в этом жутковатом месте. Пусть паренек и был из вражеского стана, но на настоящий момент даже его присутствие мне было приятно. Какая-никакая, а все живая душа. – А как же я?!
– Тебе наверх. Тебя там ждут. Иди. – Тарасик потоптался на пороге, теребя кованую ручку тяжелой дубовой двери, и как-то нехотя, скороговоркой пробормотал: – Не будешь дурой, завтра уже будешь смеяться надо всем этим. Это все покажется тебе анекдотом, не более того. Все, иди и глаза на меня не таращь...
Он беззвучно прикрыл дверь. Я снова крепко зажмурилась и почти тут же услышала легкие шаги над своей головой.
Тихие, вкрадчивые, напоминающие скорее шелест листвы, тронутой легким ветром. Но это были шаги. Они завораживали монотонным постукиванием каблучков по половицам, словно огромный бубен шамана, чарующий и зовущий к столбу жертвоприношений. Они звали меня наверх, заклинали прислушаться к их магическому ритму.
И я, словно жертвенная овца, поплелась на этот колдовской перестук. Спина взмокла, влепив в себя тонкую ткань футболки, словно вторую кожу. Сердце отчаянно колотилось, отдаваясь почти болезненными толчками крови в висках, запястьях и под коленками.
Господи, я прошу тебя только об одном!.. Только об одном... Не дай мне показать своей слабости, что накрыла меня сейчас адреналиновой волной, заставляя дышать с подсвистом и ненавидеть уже самое себя, а не всех виновников моего теперешнего состояния. Откуда такая слабость?! Откуда это постыдное желание развернуться и бежать сломя голову прочь?!
Забыть обо всем. Начать все сначала. Забыть, забыть, забыть...
Помоги мне, господи! Помоги преодолеть мою слабость, трусость и еще ты знаешь что, ведь ты все видишь, все знаешь обо мне!.. Даже больше, чем я сама о себе знаю! Только помоги мне вновь обрести силы!!!
Это случилось. Силы вновь вернулись ко мне. Они вытеснили из меня всю эту паточную обволакивающую дрянь, называемую малодушием. Это случилось молниеносно, шарахнув яркой вспышкой по глазам и бешеным выплеском крови в лицо. Это случилось при первых же звуках ЕЕ смеха. Мелодичного, до отвращения и до тошноты благозвучного. Он прозвенел рождественским колокольчиком над моей головой, заставив застыть на месте с поднятой для очередного шага ногой. И почти тут же я поняла, зачем я притащилась в это чудовищное место, где были погребены несколько лет назад все радужные мечты о светлом будущем двух женщин: зрелой и совсем юной. Я поняла это и почти тут же вздохнула с облегчением.
Убить я ее не смогу, это точно. К тому же юный провидец подсуетился и лишил меня подручных средств. Но вот стереть с ее лица улыбочку, заставить захлебнуться своим гнусным зазывным смехом и забыть его на веки вечные – это, думаю, в моих силах.
Итак, все снова встало на свои места. Моя растревоженная ненависть снова дала о себе знать, вернув мне утраченные было силы и заставив поднять подбородок повыше.
Я была готова к бою и совершенно искренне надеялась, что на этот раз я его не проиграю...
Глава 10
– Ты все такая же линялая истеричка, – самоуверенно начала Дашка, стоило мне подняться на площадку второго этажа и встать напротив нее. – Год прошел, а все то же. Тусклые волосы. Макияж никакой. Прикид тинэйджера вшивого. Витка, ты никогда не научишься быть женщиной. Никогда.
Мне бы очень хотелось возразить ей, ответив чем-нибудь таким же хлестким и по поводу макияжа, и по поводу волос, и по поводу всех остальных прелестей. Но я не могла. Не потому, что слова завязли в горле, нет. А потому, что это было бы неправдой. Грубой, по-детски мстительной ложью.
Дашка была по-прежнему прекрасна.
Она была по-прежнему совершенна, и в душе каждой видевшей ее женщины рождалось мерзкое чувство собственной неполноценности. Я тут же мысленно прошлась и по своим распущенным по плечам волосам, которые уже недели три слезно молили о покраске. И по блеклому лицу с запавшими от бессонницы глазами, потрескавшимися от переживаний губами и горькими складками, окаймляющими их скобками. Я еле уговорила себя не спрятать за спиной руки с облупившимся маникюром. Не станешь же объяснять этой ухоженной сучке, что мой визит в маникюрный зал был назначен именно на сегодня на два часа дня. Пыльные кроссовки, измятые джинсы и прилипшая к груди и спине потная футболка...
Линялая истеричка... Что же, может быть, она и права, называя меня так. Но я явилась не на конкурсный отбор претенденток на звание «Мисс города, которого нет на карте», а с вполне определенными намерениями, к которым мой внешний вид не имеет никакого отношения...
– Здравствуй, во-первых, – произнесла я, умоляя себя говорить ровнее и без вибрации в голосе. – Кто тебя воспитывал, невежа?
– Хм... – Дашка сняла с перил руки, которыми грациозно опиралась о полированное дерево, поджидая меня. – Ну здравствуй, коли не шутишь.
– Нет, не шучу, я вполне серьезна. Хотелось бы надеяться на встречное понимание с твоей стороны. – Голос все же предательски посипывал. Немного так, совсем почти незаметно, но все же посипывал.
– О, Витуля, чего-чего, а понимание в моем лице ты обнаружить сумеешь безграничное. Кстати, я всегда тебя понимала. Всегда, чего не скажешь о тебе. Я даже понимаю твой порыв, заставивший тебя спустя год искать встречи со мной.
Эта вальяжная сука хотела сбить меня с толку. Лишить меня сил и обретенного самообладания, которое не позволяло мне ринуться на нее с воплями и запустить когти в ее совершенную ухоженную физиономию. Нет, сегодня праздник на моей улице, хотя и заказан в ее доме...
– Да что ты? – вложив как можно больше сарказма в свою ухмылку, я обошла девушку стороной и заглянула в одну из приоткрытых дверей. – О, как вижу, чувство вины тебя все же глодало. Еще как глодало, раз ты так тщательно подготовилась к встрече. В каком из бокалов яд, госпожа Сальери?
Ее комната. Это, несомненно, была когда-то ее комната. Светлые полуистлевшие обои в смешных мультяшных человечках. На стенах акварельные рисунки с загнувшимися пожелтевшими краями. Нежно-кремовые шелковые шторки, посеченные солнцем и временем. Узкая деревянная кровать, застеленная сейчас наспех куском гобелена. Два плетеных кресла у огромного окна, выходящего на улицу. И между ними такой же плетеный столик со стеклянной столешницей, сплошь уставленной угощениями. Виноград, бананы, цитрусовые. Коробка конфет. Бутылка десертного вина, заплавленная сургучом, сбежавшим лет пятьдесят назад по пузатому боку посудины. Тарелка с сыром и малюсенькими бутербродиками.
Слева от двери в комнату – плательный шкаф. Повинуясь инстинкту самосохранения, я вдруг метнулась к нему и с грохотом распахнула его створки.
– Наемника ожидала увидеть? С бо-ольшим револьвером, да? – вкрадчиво поинтересовалась Дашка, подлетев ко мне сзади и обдав мое ухо жарким дыханием.
– Нет, – в тон ей ответила я. – Ищу скелеты. Сколько их у тебя, Дарья Острякова? Скольким еще людям ты разбила жизни и сердца? Никогда не поверю, что ты ограничилась лишь мною. Что твой послужной список включает в себя лишь мою жалкую, линялую, как ты изволила выразиться, жизнь.
– Нет, конечно же! О чем ты?! Были, конечно же, были и разбитые сердца, и загубленные жизни, и даже пара суицидников на моей совести имеется. Так что скелетами можно наполнить не только этот шкаф, но, пожалуй, и весь дом под завязку. Слушай, а чего ты стоишь? Давай присядем, выпьем. Поболтаем, посплетничаем чисто по-бабьи. Что, нам с тобой обсудить нечего, что ли? Мы же с тобой почти родня. Как-никак одного мужика трахали. Он, идиот, думал, что это он нас имеет, а было-то все как раз наоборот. Поимели его, Сеньку твоего омутоглазого, мы с тобой. Ты, Витуля, и я Дашуля. Давай выпьем!