– Нет, конечно же! О чем ты?! Были, конечно же, были и разбитые сердца, и загубленные жизни, и даже пара суицидников на моей совести имеется. Так что скелетами можно наполнить не только этот шкаф, но, пожалуй, и весь дом под завязку. Слушай, а чего ты стоишь? Давай присядем, выпьем. Поболтаем, посплетничаем чисто по-бабьи. Что, нам с тобой обсудить нечего, что ли? Мы же с тобой почти родня. Как-никак одного мужика трахали. Он, идиот, думал, что это он нас имеет, а было-то все как раз наоборот. Поимели его, Сеньку твоего омутоглазого, мы с тобой. Ты, Витуля, и я Дашуля. Давай выпьем!
Она умело расправилась с сургучом и полувековой пробкой, которая с тихим хлопком выпустила наружу стойкий терпкий аромат старого французского вина. Разлила по фужерам вино и, почти насильно усадив меня в плетеное кресло, втиснула ножку бокала в мои одеревенелые пальцы.
Ей все же удалось это сделать. Ей снова удалось выбить почву у меня из-под ног, причем почти без всяких усилий. Так, одна-две ужимки с претензией на дружеское подмигивание. Какой-то безумный набор загадочных слов, потаенный смысл которых мне, видимо, еще предстояло постичь. И что, наверное, самое главное, это полное добровольное признание своей паскудной стервозной сущности. Говорить с таким откровенным равнодушием о несчастных, наложивших на себя из-за нее руки, могла только нелюдь. О таких экземплярах моя подруга Лариска не без содрогания говорила, что у них волосатые сердца. У Дашки, по-моему, его и вовсе не было. Ни каменного, ни волосатого, ни какого иного.
– Ну, Витуля, вздрогнем! – провозгласила она и совершенно неподобающим образом выпила вино крупными звучными глотками. – Уф, прелесть какая. А я чуть от жажды здесь не погибла, дожидаясь тебя, дорогая.
– Это что же, подобными напитками теперь жажду утоляем, милая? – съехидничала я, как мне казалось, удачно. – Смотри, а то яблочко от вишенки недалеко катится.
Она замерла с поднесенной ко рту виноградиной и понимающе усмехнулась:
– Ну Тарасик-Карасик! На жалость, значит, давил. Чертенок! Жертву перестройки из меня сделал. Мать спилась, тетка – монстр, девушка – жертва. Ох-ох-ох, хотелось бы мне, чтобы все это было так.
– А как же на самом деле? Девушка-монстр, готовая вот-вот спиться, а мать и тетка пали жертвами ее порочной сущности? – Я осторожно пригубила вино.
– Почти. – Она вонзила зубы в виноградину, брызнувшую соком, и забубнила. – Ну что это мы все обо мне да обо мне? Расскажи хоть немного, как жила все это время? Отчего так долго не показывалась? Я, если честно, ожидала тебя увидеть здесь несколько раньше. А ты ни в какую не хотела приезжать. Уже почти весь свой город перетрахала в поисках достойной замены этому порочному альфонсу. Несколько книг выпустила, где с каждой страницы изливается твоя нерастраченная желчь. А все не едешь и не едешь. Ну, думаю, вот сейчас, сейчас осмелеет. Захочет посмотреть правде в глаза, приоткрыть черный занавес добровольного забвения... так, кажется, у тебя в одном из твоих романов было написано... Дура ты, Витка! Ты даже представить себе не можешь, какая ты дура! Слепая, безвольная кукла. Марионетка чертова. Которой манипулирует каждый, кому не лень. И ты послушна! Ты исполнительна! Ты делаешь все так, как от тебя того требуют! И ты даже не способна понять, что каждый из этих кукловодов приводит тебя в движение только для того, чтобы извлечь для себя выгоду...
– Заткнись!!! – Я едва не обезумела от ее откровения. От того ушата грязи, который она пыталась сейчас выплеснуть на меня, не запачкав собственных рук. – Заткнись, сука!!! Ты!!! Ты разбила мне жизнь! Ты уничтожила меня!!! Ты убила меня!!! Ты хотя бы это понимаешь, дрянь?!
Дашка отчаянно замотала головой и вдруг расхохоталась. Не истерично причем, а весело. Я бы даже назвала этот ее смех совершенно счастливым.
Они что, интересно, все в этом городе сдвинутые? Сначала ржет от радостного предвкушения кровавого пира Вася Черный. Затем его заклятый враг, то бишь Дашка, закатывается, похлопывая себя по голым коленкам, видимо, от сознания того, что свое подлое дело год назад все-таки сделала.
Я не выдержала. Поставив бокал на стекло и привстав, я отвесила этой заходившейся в смехе паскуднице увесистую пощечину. Настолько увесистую, что она отлетела на спинку плетеного кресла, едва его не опрокинув.
Смех молниеносно стих. Дашка ухватилась за щеку и глазами, полными какой-то детской скорби, уставилась на меня. – Ты чего дерешься, идиотка?! – Она обиженно засопела. Ну ни дать ни взять восьмилетняя наивная девочка, выпоротая за то, что стянула из буфета припрятанные до обеда сладости.
– Вы что, здесь все безумны?! Вася Черный веселится перед казнью, а ты перед чем? Или от чего? От сознания собственной гнусной значимости? Или в предвкушении еще большего злодейства, чем ты уже успела совершить?! – Мне не хотелось говорить с ней подобным менторским тоном, но годы работы в молодежном центре давали о себе знать, и я выдала ей все это именно так. Хладнокровно, с заметным высокомерным превосходством, давая понять, что ситуация под моим, и только под моим, контролем.
Дашка завелась при первых же звуках моего голоса. Личина милого нашкодившего ребенка сползла с нее, уступила место нездоровому багровому румянцу, на лице появилось выражение неукротимой ненависти.
– Ты, значит, так до сих пор и пребываешь в слепом неведении о моем участии во всей этой истории?! – зашипела она, брызгая слюной. – Ты до сих пор считаешь, что я и только я убила, уничтожила твое счастье, твою любовь и тебя саму?!
– Ты смотри, какая догадливая! – сказала я, невольно радуясь тому, что она наконец-то вышла из образа гостеприимной хозяйки и снова стала сама собой – отъявленной мерзавкой.
– Да знаешь ли ты, дура, что только благодаря мне ты еще жива?! – заорала она, доставив мне удовольствие тем, что ее красивое лицо изуродовала гримаса ярости. – Что мне и только мне ты должна быть благодарна за то, что еще коптишь это небо?! Что ешь, спишь, улыбаешься?! Что именно я помогла тебе избежать гибели, что тебя не утопили, не сожгли, не взорвали, наконец. И все потому, что я отказалась принимать участие в твоем убийстве.
Дашка снова принялась хохотать, но на сей раз несколько иначе. Истерия, плюс горечь, плюс еще что-то жалкое, необъяснимое. На какой-то момент мне показалось, что за ее бесшабашным весельем скрывается обыкновенный страх. Страх перед чем-то диким и ужасным. И причина этого страха не связана с моим визитом. Это было что-то другое. Что-то, о чем я не знала. Что-то, от чего она пыталась укрыться и за своим дурацким смехом, и за этими замшелыми стенами, которые вряд ли могли ее спасти.
– Чего ты боишься? – решилась я озвучить свои мысли и тут же поразилась бледности, хлынувшей Дашке в лицо. – Итак, я угадала. Ты, девочка, чего-то отчаянно боишься. Чего, хотела бы я знать? Отмщения за твои грехи? Или Вася Черный настолько страшен в своей ненависти? Так орудием убийства он выбрал меня, но убивать тебя я не собираюсь, так что меня бояться нечего!
– А я тебя и не боюсь, дура! – Ее красивый рот презрительно скривился. – Тебе и не нужно этого делать, в смысле – убивать меня. Ты своим появлением здесь уже это сделала. Подойди к окну. Только не высовывайся сильно.
Любопытством я особенным не страдала, но тут такой случай...
Окно Дашкиной комнаты выходило на проезжую часть улицы. Аккуратный когда-то дворик ее дома давно порос сорняком и побегами американского клена, настойчиво наступающего на фасад. Асфальтированная дорожка, простреленная побегами травы, вела к кованым воротам с калиткой. И вот прямо перед ней и стоял сейчас красавец джип серебристого цвета, уткнувшись бампером в невысокий столбик, венчаемый почтовым ящиком.
– Стоят? – прошептала Дашка.
– Стоят. Серебристый джип. По-моему, «Мицубиси».
– Не ошиблась. Это его люди.
– Васькины?
– Ага. – И снова в ее голосе прозвучали нотки давно утраченной детской нервозности. – Эта сволочь настолько обнаглел, что среди бела дня дает мне понять, что жизнь моя кончена. Стоило только моему папику отъехать, а тебе заявиться, как он тут же... Козел поганый!!!
Она вскочила с кресла и принялась метаться по комнате, жутко при этом сквернословя. Не скажу, что подобных слов я не знала и никогда не слышала, но некоторые их комбинации меня все же приводили в изумление. Чего-чего, а выражаться со смаком русские люди горазды.
– А чего ты так всполошилась-то? – поинтересовалась я, когда Дашка выдохлась и, снова упав в кресло, шумно заглотила еще один бокал вина. – Что же твой папик, как ты изволила выразиться, никакого веса не имеет?
– Дура ты, Витка, дурой и помрешь, – обреченно хмыкнула она и снова подлила в фужер вина. – Папик – он что? Он всего лишь мужик и бизнесмен по совместительству. Как бы долго он со мной ни задержался, как бы он ко мне ни относился, Васька Черный всегда есть, был и будет для него персоной номер один. Соратник, партнер по бизнесу и верный пес. Папик бизнес с личными делами не мешает. Бабу держит для удовольствия, похоть свою тешит.
– Верный? – с сомнением покачала я головой.
– Верный, не сомневайся. Вернее не бывает. – Дашка тяжело вздохнула. – Я почти пять лет жизни потратила, чтобы вбить клин между ними, все бесполезно. Папик так мне и не поверил, все время отмахивался. А Васька так и не подставился, зато люто меня возненавидел.
– Я разделяю его чувства, – не удержалась я, чтобы не вколоть шпильку. – Ты, Дашка, действительно, такая сука, что любить тебя может только слепой. Видишь, не только Незнамов пострадал от твоего вероломства, оказывается. И у своего теперешнего возлюбленного за спиной интриги строчишь. Кстати, как это так получилось, что он тебя одну отпустил год назад в этот долбаный санаторий?
Я повернулась к ней и с плохо скрытой неприязнью смерила взглядом с головы до ног. Она мне ответила тем же. Глаза же ее при этом, уже изрядно затуманенные выпитым, приобрели зверское выражение и светились откровенным удовлетворением, причину которого я не понимала.
– Так там же моя тетушка заправляла, – прошипела она по-змеиному, уставившись на меня не мигая, отчего мне делалось все более неуютно. – Как же он мог меня к ней под крыло не отправить? Они доверяли друг другу во всем.
– Понятно... – протянула я, хотя в действительности запутывалась все больше и больше, чувствуя себя пешкой в чьей-то хорошо продуманной и с блеском разыгранной шахматной комбинации. – Кстати, зачем я вообще сюда притащилась?
– Я отлично знаю, зачем. – Она облизала губы кончиком языка. – Хотелось на меня посмотреть. Увидеть мое теперешнее состояние. Как я тут и что? Не загоревала ли после гибели Сеньки?..
Дашка снова принялась ржать, содрогаясь всем телом. Ох, как велико было искушение вытащить из сумки револьвер и выпустить все пять патронов в ее оскаленную смехом пасть. Заставить ее заткнуться наконец, прекратить ее бездумное никчемное существование на этой земле. Но пять окаянных патронов были бесполезными кусочками металла, втиснутыми в барабан сметливым пареньком. Даже в этом я потерпела фиаско, даже в этом. И как бы ни старался Вася Черный, пытаясь свести счеты с этим отродьем дьявола в обличье ангела, даже он оказался бессилен, подослав ко мне не того человека.
– Прекрати ржать как лошадь, – грубо оборвала я ее и снова села в кресло. – Да, не буду спорить, мне хотелось взглянуть на тебя. Послушать тебя. Узнать, что ты и кто ты. И не потому, что меня гнало к тебе какое-то чувство. Нет. Ни ревности, ни злости, ничего такого...
Боже, как я лгала! Лгала неумело, грубо, фальшиво. Она сразу же это поняла. Свесила голую ногу через подлокотник кресла и принялась ею покачивать, кивая точеным подбородком в такт моим словам.
– Мне нужно было восстановить картину последних минут жизни покойного. – Язык не поворачивался назвать его мужем или каким-то еще словом, дающим мне право застолбить территорию. Потому что это снова было бы фальшью и она снова бы это поняла. – Я начала писать книгу обо всем этом.
– Да?! – Вот тут она действительно поверила и даже с неприкрытым интересом уставилась на меня. – И о чем эта книга, Витуля?
– Обо всем. Обо всех нас. О тебе, обо мне, о нем. Обо всем, что предшествовало его гибели. Но я так мало знаю о том, что происходило тогда вокруг меня. Я была погружена только в свои чувства, не замечая ничего и никого вокруг. Мне были нужны факты, я хотела знать правду.
Наконец-то я поняла, каким ключом открывается ее ледяное сердце. Она любила правду. Ей нравилось, когда с ней были правдивы. Насквозь порочная и лживая, она не прощала людям лжи. Интересное кино...
– Витка! – Она потрясла пальцем у меня перед носом. – Не смей этого делать, слышишь?!
– Чего? – Я не могла не опешить от того страха, которым снова пахнуло на меня из ее глаз.
– Не смей писать эту дурацкую книжонку! Не смей! Не смей!!! – Она даже ногами затопала об пол, отчего стаканы на столе, плотно придвинутые к опустевшей бутылке, дробно задзинькали. – Я не для того спасала тебя год назад, чтобы ты снова ухнула в это болото! Может, я через себя перешагнула, спасая тебя! Может, мне это стоило не знаю какой жертвы, но я это сделала. А ты!.. Ты, дура, снова за свое! Даже думать не смей! Уничтожь все, что успела накропать! Все до последней строчки!
– Почему? – Мой вопрос прозвучал излишне кротко, но я должна была сдерживать свои эмоции, чтобы не нарушать хода нашей беседы, а она сейчас мне начинала все больше и больше нравиться. – Ты считаешь, что моя правда может кому-то не понравиться?
– Твоя правда?! Твоя правда?! Какая твоя правда?! Что ты о ней знаешь?! Ты даже верхушки айсберга не видишь! Даже самой его маковки! О какой правде ты говоришь?! – Дашка тяжело задышала, закрыла лицо ладонями и несколько раз судорожно всхлипнула. – Господи, зачем я позволила втянуть себя во все это?! Зачем?!
– Даша, – я впервые назвала ее по имени с таким относительным спокойствием, – что происходит? Может быть, ты мне попытаешься объяснить? Я хочу понять наконец, что случилось тогда?
– Тогда? – Она отняла ладони от лица, снова порадовав меня отсутствием привлекательности в его искаженных чертах. – Да все это началось намного раньше! Гораздо раньше, чем ты можешь себе представить. Только ты со своей жизненной близорукостью ничего не видела вокруг себя. Ничего не замечала. Утонула в подлых глазах этого ублюдка. Витка, неужели ты ничего не замечала вокруг себя? Не видела его лжи, подлости? Это же было так очевидно. Так... неприкрыто. Мне кажется, что он даже не обременял себя тем, чтобы скрываться. А ты... Ты вела себя словно глупая курица. Позволить уговорить себя на отдых в этом отстойнике для умалишенных! Идиотизм, да и только. Да знаешь ли ты, что раньше этот пансионат использовали для реабилитации пациентов психлечебниц?
– Нет, не знала. – Снова непонятное спокойствие в голосе. Интересно, что будет дальше со мной. – Кротов что-то такое мне говорил, кажется, но я отмахивалась. К чему было ворошить, когда Незнамова больше не было?
– Вот-вот, в этом ты вся! – Она принялась тыкать в меня пальчиком. – Отмахивалась, отмалчивалась, прятала голову в песок, не влезала, не вникала... Хотя... Хотя, может, это и продлило тебе жизнь. Хочешь бесплатный совет, Витуля?
– Валяй!
– Сваливай ты куда-нибудь подобру-поздорову. Собери несколько смен белья, возьми зубную щетку. Впрыгни в свою тачку и укати куда-нибудь, куда глаза глядят. Забудь обо всем и обо всех. Начни все с чистого листа. Тебе это будет необременительно. Зная тебя, я в этом практически уверена. Ну? Что скажешь?
– Не получится. – Я впервые за последний час пожалела, что Дашка ограничилась в своем угощении французским десертным. Хорошенький стаканчик водочки мне бы сейчас совсем не помешал. – Во-первых, тачки нет. Васька Черный подсуетился и отсек мне возможные пути к бегству. Во-вторых, нельзя выпрыгнуть из ямы с нечистотами на чистый лист и не оставить на нем следов. Понимаешь, о чем я? То, о чем ты мне не хочешь рассказать, так и будет бесконечно тянуться за мной неотвязным шлейфом. Оно будет преследовать меня если не наяву, то уж во сне – это точно.
– Нет! – Дашка категорично рассекла воздух ладонью и следом провела ее острием себе по шее. – Понимаешь, что это? Нет?! Я тебе скажу! Это – кранты! Если я хотя бы слово вымолвлю, то меня не будет!
– Тебя и так не будет, – нашлось у меня вполне резонное возражение, прервавшее ее истерическую жестикуляцию. – Если верить тебе, то парни на «Мицубиси» настроены вполне решительно. Кстати, а как они смогут объяснить твоему папику свое пребывание у ворот твоего дома?
Ответить она мне не успела. За нее это сделал Тарасик, он же – Карась, он же – беспринципный говнюк, сумевший нагреть меня на полштуки баксов, набив барабан револьвера холостыми патронами.
Он громко хлопнул дверью черного хода на первом этаже, заставив нас одновременно вздрогнуть и испуганно переглянуться, и тут же оглушительным шепотом позвал:
– Даша! Даша, ты здесь?!
– Тьфу ты, Карась, мать твою! – отозвалась она совсем некорректно. – Поднимайся сюда живее! Напугал насмерть!
Карась предстал перед нами минуту спустя. Взмокшая от пота футболка, пыль на драных кедах и грязные потеки на висках красноречивее всяких слов свидетельствовали о том, что парнишка последний час провел весьма и весьма хлопотно.
– Ну! – требовательно воскликнула Дашка, так же, как и я, подвергнув тщательному осмотру гостя. – Что у тебя? Есть чем утешить?
– Это вряд ли. – Карась стащил с головы бейсболку и взъерошил пятерней спутанные пряди белокурых волос. – Вася Черный веселится, а это плохой знак. Не мне тебе рассказывать. Уже почти весь город знает, что сюда заявилась некая особа, желающая с тобой поквитаться. – На этих словах он скользнул по мне неприязненным взглядом. – Надо же было при посторонних рот открывать... Все замерли в ожидании, словно перед телевизором.
– А Вася веселится... – Дашкины глаза хищно сузились. – Ребята у ворот наверняка для охраны приставил?