Плач по уехавшей учительнице рисования (сборник) - Майя Кучерская 17 стр.

Быстро светлело, рядом спал философ, лежал кротко сопящей горой. Писатель снова поднялся, выглянул в окно – вид был не ахти какой. Снизу торчала крыша подъезда общаги, выше пол-обзора загораживала серая неловкая новостройка, восьмиэтажный дом – правда, поодаль, на другой стороне улицы все-таки стояли два «настоящих», неказистых домика-брата, одноэтажных и приятных уже тем, что старые, построены давно. Каждый – с маленькими окошками в белых наличниках, с чердаком, треугольником-крышей. Один темно-зеленый с узорным крыльцом, другой кирпичного цвета, совсем простак, хотя наличники были кружевными. При виде этих домишек у писателя потеплело на сердце.

Вдруг хлопнула дверь – из общаги кто-то вышел. Вгляделся… вчерашняя! Она шла в платке, спрятав под платок кудри, опустив глаза. Куда в такую рань? Захотелось свеситься, крикнуть погромче: знаешь, какой ты мне снилась? Но тут послышался далекий глухой удар колокола, и писатель догадался – оп. Так ходят только в церковь. Русь.

Она перебирала ногами меленько, но двигалась быстро и вскоре скрылась из виду. И тут он вспомнил, где видел ее. Она-то подумала, он так нелепо, пошло кадрится, а он правду говорил – видел. И вспомнил наконец. На картине ж! То ли в Осло?

На картине она стояла полуобернувшись и глядела вот такими же желтыми кудряшками и скромностью, опустив глаза. Художник, здоровенный мужик, сидел спиной к нам, расставив ноги, крепко уперев их в пол, в шапочке широкой, круглой. И рисовал, рисовал ее. Он вспомнил ее лицо. Губы хитрые чуть-чуть. Локоны. И на голове что-то возвышалось, шапка или корона, нет, не корона – с ветками… венок? И все было сплошь желто-синим. Точно как наступающий, наступивший уже сегодняшний день.

Писателю вдруг показалось – кто-то стоит за дверью. Стоит и слушает. Метнулся беззвучно к двери, распахнул резко. Никого. Но поднялся сквозняк, с узкого подоконника слетела книга, бухнулась на пол. Звякнул об пол стакан, разбился точно напополам. Цветочки упали фиолетовые, лежали в воде. Откуда они здесь вообще? Приволок философ? Писатель сразу взбесился, выругался сквозь зубы, длинно, черно. Философ тяжело вздохнул, повернулся к стене, но так и не проснулся.

Это отчего-то писателя успокоило, он все убрал, выкинул стекла, цветы в туалет, вытер пол здешним полотенцем. Пока убирал – раздражение, бешенство истаяли совсем.

И все стало ясно.

Все слои слезли, все эти конференции, переезды, мысли прежние сползли. Откатила и многословная мутная смазь, топившая все эти дни (годы!) в себе.

Забилось вложенное властной рукой Творца, отцом и матерью – запело. Он едва не оглох. И понял, какой напишет роман. Он услышал, как глухо бьют друг о друга мечи и вдруг взвякнут, как кони храпят, родные, живые, жаркие, греющие под ляжками горячим, бурая земля под копытами кипит. Ощутил, как смрадно дышит в лицо татарин, вонючий, кислый, жить ему осталось девять секунд. Как кладет поклоны батюшка в алтаре с распахнутыми вратами, а за ним и весь народ в церкви, ложится и поднимается волной. Бабы, дети, подростки, старики молятся о победе – подняв на миг глаза, батюшка видит: икона Богородицы мироточит, ноздрей касается благоухание, и снова валится на пол – благодарит.

Он все это услышал, увидел, вдохнул. Весь будущий роман сразу – не большой, но и не маленький – со всеми героями – обязательно этой желтоволосой, в темном фартуке, с засученными рукавами, быстрыми худыми руками доброй хозяйки. Подростком Ваней наивным, щенятками под крыльцом. Петухами, охотой на уток по болотам, яблочным цветением в деревенских садах – с криками, вздохами, воплями, запахами – все они уместились в нем, как целая жизнь перед человеком в смертный час. Никакой стилизации, нет, он напишет свободно, просто, и одежда такого языка им придется в самую пору.

Он понял, что бедой его были метафоры, – долой! И детали. Он слишком вглядывался, он все договорить, дообъяснить хотел, до самой морщинки, до последнего уложенного на верхушку ведра рыжика, до поломанного крылышка подстреленной птицы. Вот за это его и хвалили критики – за меткий глаз. Уроды, это был недостаток! Никуда не уйдет меткий глаз, не выколешь все равно (писатель засмеялся), а теперь нужно впустить в строчки волю. Прозрачность. Ветер, свет. Людей и их дела. Вот этих разбойников соседнего помещика. Подземелья, где стонут предатели. Тайный монетный двор. Храм ненужно громадный, жен, законных и нет, визгливых дворовых девок, домишки. Пустить, резкими, чистыми красками, краткими мазками – без полутонов, переходов, точек и деления на века, другое совсем дать разрешение, наполнив просветы волей и волнением, которое хватит прятать! Пусть обвиняют в сентиментализме – уже хватит бояться их. Ты сам свой высший суд. Писать четко, просто, короткими предложениями, так, как будто никто до тебя вообще не писал. Будто не было всей этой русской литературы, психологизмов, метафор, субверсий и дериватов, А.К. и Л.Н. Толстых, Одоевского и даже А.П. Чехова, гения, не было никогда.

Была только жизнь человека, разлитая в склянки: «родился», «женился», «родил», «убил», «заболел», «умер». Вернуть прозу к адамовой ясности, к наречению имен.

Писатель внутренне собрался, чувствуя, как отмирают один за одним лепестки прилагательных, наречий, уточнений, увидел, как мелеют потоки бесконечных размышлений литературоведов, на которых, чего там, пусть себе, он не станет писать сатиру – пылает с легким треском одна ясная, желтая сердцевина.

Философ давно проснулся и говорил ему что-то, он не слышал, как ни напрягался, видел только, что за философом в конце концов затворилась дверь. Как слепой, писатель оделся, чтобы идти на заседание. С трудом вспомнил, что должен не забыть еще в Москве распечатанный доклад, – еле-еле вынул и с усилием вышел, будто кто-то не хотел его отпускать. Он опоздал – выступал лингвист в баках, мелькали таблички на экране, лингвисту долго задавали вопросы два слушателя, единственные, кто его здесь понял, хотя и все та же, заполошная из Тамбова – тоже спрашивала о чем-то, на этот раз не к месту уже совсем. Вежливый лингвист и ей отвечал. Она угомонилась наконец. Тут писатель услышал свое имя.

Выйдя на кафедру – положил перед собой листы с докладом.

– Уважаемые коллеги! За прошедшую ночь и утро тема моя несколько изменилась. Блок, Пушкин, нет. Хотя строчки «Ты в синий плащ печально завернулась, в сырую ночь ты из дому ушла» даже помогли мне. Но теперь мой доклад будет называться «Маргиналии будущего романа. Не блоковского стихотворения, как в первом варианте, а будущего романа, моего, прошу это учесть».

Раздались смешки – кто-то решил, что он шутит. Но писатель не шутил – он начал рассказывать о том, что увидел, ощутил по краям вот этого городка, утра, колокольных ударов, облетевших подсолнухов. На их глазах он заполнял этим первые страницы, превращая всех их в собственных персонажей.

Все смотрели на него с любопытством, и только Жрец – с презрительной усмешкой, но писатель задержал на нем взгляд, и усмешка сейчас же сошла с лица. Так он и думал – Жрец был, конечно, трусом. Но и то понял: все они, как и весь сегодняшний день, – его, писателя, собственность.

Всем он владеет и управляет, сгибая змеей железную дорогу, оголяя от зелени и забрасывая золотом овраги, подымая в небо крикливых уток.

Бестолочь из Тамбова писатель вырубил сразу же – отправил поговорить по мобильному в коридор. Стерев усмешку с лица Жреца, поднял его и поставил посреди аудитории вверх головой на книжку вместо коврика, пусть послушает так, одновременно с занятиями йогой.

Аспирантку оставил глядеть восторженными, счастливыми глазами.

Лингвисту вручил обоюдоострый меч, поставил на беззвучный режим и обрушил на него фрукты с потолка – лингвист обреченно резал киви, бананы, гранаты, апельсины напополам, постепенно заполняя ошметками пол вокруг себя.

Преподавательницу со стажем трогать не стал, пусть просто послушает, покивает ему, троечнику, наконец-то выучившему урок. Остальных тоже оставил без изменений – только наполнил вниманием, радостью слышать. Так они и слушали его. Розенкранц – тихо доя кулаком бороду. Желтоволосая – опустив глаза, да потом еще закрыв лицо руками. Философ – проснувшись наконец и моргая. В шали была сегодня без шали, просто в светлой блузе, подперла ладонью щечку – и смотрела на него из своего резного окошка. Серега восхищенно и подбадривающее кивал. Валерыч чуть насупился, веря и не веря. Патриарх блаженно улыбался.

Все подчинялись его воле, все были только глиной творца – восторг переполнял писателя, он готов был вскочить на стол, закричать, запеть, затопать, палить из револьвера в люстру, но сдержал себя. Зачем?

В стекла бились тяжелые ветви сирени, горстями бросая в приоткрытую фрамугу тяжкий сладкий аромат, потому что снова пришла весна, пропустив конец осени и долгую зиму, ворвалась – юная стерва. Шагала, не разбирая пути, топя в паводке огороды, избы, дороги, заборы. Солнце жгло, стремительно, красно двигаясь по небу, осушая землю на быстром ходу.

Сражение близилось к развязке, воины разъезжались, колокол все звонил.

Он наконец закончил, но звон, ор, хрипы недавно завершившегося боя еще стояли у всех в ушах, но нежный фиолетовый запах, но несущий все это ветер.

Легкий, молодой, под грохот аплодисментов он вышел из зала, мотнул головой – сойдя с лестницы, успел даже потрепать за ухо щенят и Ване махнуть рукой.

Отвязал от столба уздечку.

Вскочил на истомившегося по ветру и бе́гу коня, обнял за шею, сквозь город скакали неторопливо, никого не раздавить, но как кончились улицы – пустил рысью. Пронизанный сквозняком блаженства, бесконечностью потянувшихся за городом зазеленевших полей. Конь мчался все быстрее, копыта уже не всегда опускались на землю, всадник все крепче обнимал его, вжимаясь щекой в жесткую гриву. От круглых блестящих боков наконец отделились упругие, прозрачные крылья, расправились, напряглись. Когда они взмыли, писатель удивился, до чего ж ненапряженно они поднялись, как легко преодолели притяжение земли. И как свежо и сильно здесь, наверху, дует, хотя на земле стояло безветрие, тишь. Вниз он больше не смотрел, только вперед и вверх. Синева. Облака. Ветер. Свет.

ВЕРТОГРАД МНОГОЦВЕТНЫЙ

Часть 1

1.  Мама. Тепло.

А-а-а-а-а-а-а!

Ааааа! Аааа! Аааа!

Тттттть. Те.

Ммм.

Ммм. Ммм. Ммм. Ммм.

А! А! А!

Ммм. Ть. Ммм.

2.  Ночь.

Ммм. Ммм.

Лль м. Лль. Мм.

Уууу.

Бо-бо! А-а-а-а! Бо! Мммм.

Тепло. Темно.

Кач-кач. Мм.

Спи.

3.  Утро.

Светло. Бело. Свет бел.

Ма. Ма. Ам.

4.  Вечер. Балкон. Звуки улицы. Дождь.

Хлад. Темь. Ясн.

Шшшшшь. Жжжжж. Ыгм, ыгм, ыгм. Тык-ы-тык-ы-тык. Вввь. Пиу-пиу-пии. Зьзьзьзьзь. Бых. Бых. Бых. Шшшь. Кап-кап-кап-кап. Буль. Тук-тук. Буль. Чпок. Пук. Шшшь.

Мама!

Кач-кач, кач-кач, кач-кач, кач-кач.

Баю-бай. Баю-бай.

5.  Колокольчик. Баба. Вода.

Длинь-динь. Тсс.

Длинь-динь. Тсс.

Длинь-динь.

Ах! Баба! Динь-длинь еще!

Бо-бо! Пук. А-а. А-а. А.

6 . Моцарт. Flute Quartet in A Major К. 298.

А-А. А-а-А-а-Ди-Ди-а-а-а-а-а-а-ля-ля-си-ля-соль-ля-си-ми.

А-а. А-а-А-а-Ди-ди-а-а-а-а-а-а.

Тинь-тинь-тинь-тинь-ди. Тюм-тюм-ля-тя.

Дю-дЮ-дю-дю-дЮ.

О! Ах!

Ля-Тютю-мама-тятя-мА-ма-ма.

А-А. А-а-А-а-а-а-а-а-а.

Диди-диди-диди-ди, Ди-ди…

Тсс.

7.  Вечер.

Встреча с цветным звенящим шариком .

Свет. Лампа. Тепло.

Качи-кач. Качи-кач. Качи-кач.

Папа! Дай.

Красно. Желто. Бел. Красно. Желто. Бел. Кругл. Красно. Желто. Бел. Динь. Красно. Желто. Бел. Динь. Красно. Желто. Бел. Динь. Красно. Желто. Бел. Ох!

Папа!

Не! Не! ААААААА!

Дай!

ААААААААААА!

Мама. Да. Ам. Ам.

А-а. А-а. А-А.

Фу-у! Плохо.

Буль-буль. Буль-буль. Вода. Попа. Арош. Тепло.

Бай-бай.

8.  Боль.

Бо-бо. Бо-бобобоо! Ооооооо! Ааааааааааааа!

Мама, бо-бо. Мама – тут. Мама, тут!

Там – бо-бо. Так. Тепло. Сися. Так. Ммммм. Ам-ам-ам.

9.  Котик.

Котик играет с оброненным шариком.

Мяу. Мяхк. Мурр. Мяхк. Не! Кыш!

10.  Как коровка говорит?

Му-у. Му-му. Му-у!

Кря-кря.

Хрю. Хрю.

Тпру! Фыр! Тпру! И-и-и-и!

Ав-ав! Ав-ав! Ам!

Мяу, мяу.

Бе-бе-бе!

Кукареку.

Не-не! Не, мама!

11.  Прогулка: Небо, облака, ветер.

Свет.

Синь.

О! Там. Бел кот там. Корова бела. Шар бел. Жираф. Там.

Плывут.

Много! Ах! Синь. Свет.

О.

Уууууу! Ду-ууу.

Ду. Ет. Дует ве.

12.  Папа играет.

Папа. Усы. Щщщ. Ой! Круг. Круг. Холод.

О! Папа! Папа – большой. Папа – ах!

Прыг! Прыг! О! о! Ах-ха-ха-ха! Па-па.

Баба се

ела горо!

ох!

Аба лился

папа ок! Ох!

Прыг-прыг! Прыг!

13.  Прогулка: голуби.

Гули-гули. Гули-гули. Баба. Ам! Ам!

Кыс-кыс-кыс! Мяу. Кыш!

14.  Весенняя гроза.

Ой! Гро. Ой! Гро. Мама! Ба! Мама. Баба. Не.

Дь. Вода. Буль-буль.

Кап-кап. Свет! Синь! Гро! Ой! Кап-кап.

15.  Мама и папа.

Мама. Нос. Рот. Тпру. Тпру. Му. Прр. Да. Гладко.

Мокро. Мама, мама! Бо-бо? Не. Мама, не! бобо! Ааааааа! Мама!

Ням-ням. Мама. Льль.

Папа. Усы. Щщщщ. Жжжжжж. Стекло. Динь-динь. Не мяч. Жжжжж. О!

Папа! Мама – нет! Папа.

Кач-кач.

16.  Прятки и прочие игры.

Ку-ку. Мама нет. Ку-ку. Мама. Хи-хи!

Еще! Мама, ку-ку.

Альчи – ку-ку! Ха-ха-ха!

Ням. Ням. Ням. Мама. Тепло. Лллллль.

Спи. Бай-бай. Папа! Не! Прыг! Прыг-скок. Прыг-скок. Аба лила папа ок. Прыг-скок. Прыг-скок. Аба лила папа ок. Да.

Бай-бай! Не! Не!

Пить. Так. Пить. Буль.

Пи-пи. Пипа. Попа. Пальчики. Не мама. Баба. Лль.

Ладушки-ладушки, где были, у бабушки. На головку сели. Ха!

Дай бебе. Так. Да. Бебе. Бе! Пум. Пум.

Не бери в рот.

17.  Яблочный сок.

Яблочна. М-м!

Еще! Ммммм. Да. Ам. Да! Баба. Дай!

18.  Марш-бросок ползком.

Туда!

Пол. Пол мяхк. Шкаф там. Стол тут. Нога – ох! Нога – бум! А-а! Тверда. Туда! Мяч – кыш! Тапки – кыш! Кря-кря. Желта. Жевать. Ам-ам. Ж-ж-ж. Бо-бо!

Чмок, чмок. Баба. Соска.

19.  Ангел.

Тот.

Пел. Плыл. Был.

Белый. Уууу. Лль.

20.  Переезд на дачу.

Синь. Небо. Ах!

Дышать.

Жевать. Свет. Дух. Зелень. Ветики. Ве-Ты.

Вет ы. Желты красны лиловы. Огнёвы. Синь. Пень. Пена. Нена. Нинь. Баба Нина. Динь. Свет.

21 . Огонь.

Ясн. Красн. Жив. Ой-ой! Горяч.

Жив. Тссс. Тут. Тут! Нееее! Тут. Так.

Ясн. Красн. Жив.

22.  Свет.

Мама, не уходи. Боль.

Папа, не уходи. Баба, не уходи. Тот , не уходи! Мальчи ароши.

Тот – свет.

Мама – свет.

Баба – свет.

Папа – свет.

Кот – свет.

Мама. Папа. Баба. Кот. Шарик. Круг. Динь-динь. Пальчик один. Веты. Кач-кач. Небо. Синь. Гули-гули. Люблю.

Родимая. Теплая. Вкусная.

Смотрит в меня. Глазами. Носом. Дырочки темны. Губы говорят «му-у-у». Волосы волною. Смеюсь. Руки тяну. Любишь играть в коровку, любишь играть в лошадку, и я. Но сейчас не надо, сейчас я скажу тебе что-то важное, мама. Не говори «му». Нет, нет, и «тпру» не говори пока, и «мяу» не.

Ма-ма.

Опять улыбаешься, «фрр…». Это жеребенок фырчит, да?

Я говорил с ними там, беседовал длинно, и мы играли. Мама, их язык другой. Сколько их, мама! Они – дивны. Рыжи, белы, шоколадны, пестры. Вороные. В пятнышко на палевом поле мохнатом. В крапинку легкой мороси, в оранжевое кольцо. Жираф, мартышка, гиппопотам, фламинго, воробушек Вася. Тигр-бык-свинка-тюлень-коза. Олень, лисица. Барс. Кенгуру. Морская свинка. Мамонт, овца, черепаха. Мы резвились, болтали. Баловались, смеялись и понимали друг друга с полузвука, полувзмаха хвоста.

Я и теперь помню этот язык. Сегодня на улице, пока баба Нина крошила хлебные крошки, я слышал явно, как наш котик, совсем не взрослый, увязался с нами гулять, подкрался к лавке, шепча голубице: «Ах! ты моя сладкая, сейчас я тебя…» Она тихо клевала, сыпала баба крошки, но тут встрепенулась, хохотала: «Не успеешь сделать и шага, взлечу!» И взвилась, и хлопала крыльями звонко! Котик визжал: «Вырасту, съем-м!»

Видишь ли, все это так ясно, так чисто они говорили, совсем непохоже на «курлы», «мяу», на «гав» и «гули», похоже только на «ыгм», на «ау» – да? Но это беседа – только смех, шелест перьев, беззвучие лап, котик лишь играть хотел, он не есть ее собирался, и она знала. Он шутил – и эти стеклянные шарики (не бери в рот!) врассыпную – ее голубиный голос.

Мама, но я хочу сказать тебе о другом.

Первое, самое важное, что я скажу тебе, слушай. Умом младенец, но сердцем нет, однако умом… мысль – прозрачный ручей. Журчит, льется, разливается на новые ветки, нити, сети, не потеряю ни одной. Но самое важное вот, скорее! а то отвлекусь опять. Мама!

Любовь – это ветер. Он живет в высоком и близком небе. Дышит вольно в сияющих облаках. Пьет их плотность. Чуть тяжелеет. Скользит вниз на землю и задувает в люди. Задувает в сердце. Мама, сердце иных – роща. Белые дерева, зовут березы, чуть подросли, юны, чисты, безмятежны. Ветер гуляет, трепещут листья, сребристый шелест и счастья вздох. Есть другие сердца – дубовые чащи, крепки, кудрявы, есть и сосновый бор, высокий, легкий, выстланный снизу ковром иголок и тоненькой травкой сквозь. Есть и рябины молодые, пурпурным по зеленому сбрызг. Но перед ветром беззащитны все.

Он веет вольно, летит сквозь все, только легкий скрип раздается, вдох, выдох, смех. Всюду этот сквозняк. Что ты включала мне, что повторяла? «моцарт»? Не знаю, что это, «моцарт», – но сквозняк любви напоминает «моцарт». Музыка, знаю, это музыка под куполом светлым, высоким куполом неба, где все мы живем, и движемся, и ползаем, и летаем, и скачем – в любви. Любви – свободном ветре.