– Не смейся. Не надо смеяться.
– Что ты говоришь? – вмешалась женщина. – Ведь брат он тебе.
– Да, брат. Поэтому и говорю. Для вас это человек не от мира сего. Особенно теперь. Мертвых все умеют любить. А для нас Он просто Иисус. И были у Него обыкновенные человеческие недостатки. И достоинства. И были у Него завихрения. А что касается меня, то я далеко не во всем с Ним согласен. Случалось с Ним и поспорить. Скажем, по вопросу…
– Любопытно, о чем же вы спорили? – спросил римлянин.
– Ну, это наши внутренние дела, – уклонился старший брат. – Во всяком случае, если бы Он был жив, Он и сам не захотел бы причинять неприятности своей семье.
Мария посмотрела на него с жалостью:
– Тяжко тебе будет жить. Ох, как тяжело…
– Ну, Мария, я вижу, ты тоже научилась предсказывать. Почему же это мне будет тяжко жить?
– Считаешь, что вокруг тебя глупые люди. Трудно тебе будет с глупыми-то всю жизнь.
– Не понял.
Тем временем в дом вошел человек в пыльной дорожной одежде. У него ясное, сильное лицо. Это один из учеников Иисуса. Мария бросилась к нему:
– Что? Что?
– На дорогах ни души. Иду по улицам Галилеи – никого, тишина, никто не работает, лавки заперты, все сидят по домам. Выглядывают в окошки, чего-то ждут. А чего ждать? Все, что должно было произойти, уже произошло.
– А что произошло? Слухи ходят, а толком никто ничего не скажет…
– Для того я пришел сюда, чтобы сообщить, что произошло. Потому что тебе теперь предстоит совсем другая жизнь. Теперь, Мария, ты будешь жить иначе.
– Ты уж не пугай меня…
– Вечером все мы, Его ученики, собрались как прежде за трапезой, чтобы вместе вспомнить учителя. Двери были заперты.
Как вдруг Он появился среди нас – никто и не заметил как, когда – и сказал: «Мир вам». Только два слова, больше ничего не сказал. На руках и ногах Его были раны от гвоздей. Но мы ничего не смогли сказать Ему в ответ. Мы растерялись. Хотя Он сам говорил нам при жизни: там, где соберутся во имя Его, Он будет между ними.
– Мне думается, он сказал это все же в переносном смысле, – заметил старший брат.
– И стол не накрыт, мало ли что, – заволновалась Мария, – вдруг заявится голодный. А то всегда так: забежит, нашлось что-нибудь – поест, а не сообразишь сразу – уже куда-то дальше пошагал.
Женщина бросилась к Марии, опустилась перед ней на колени. Мария испугалась:
– Ты что? Вставай сейчас же, что это тебе в голову взбрело!
– Мария, ты, Его мать, поймешь меня. Прости за просьбу такую… Мальчик мой, сын мой болеет. Все говорят, надежды нет. Устала я, устала. Укрепи меня в моей надежде! Благослови!
– Вот о чем я тебе говорил, – сказал ученик. – Теперь к тебе многие придут, Мать Божья. И те, кто не верил в Него, попозже, но придут.
– Да что мне делать с ней? Так и будем стоять?
– А ты возложи ей на голову руки и пожелай добра.
– Ну вот, возложила…
– Пожелала добра?
– А как же.
– Вот и все. А теперь, женщина, вставай и можешь идти. И рассказывай всем то, что я рассказал. И ссылайся прямо на меня.
Женщина поднялась с колен.
– Ну, Мария, думали ли мы… Вчера еще… Могли ли мы думать?! – обращаясь к сестре. – Что, девочка, можно ли было подумать?
Поцеловала ее.
– А вы ссоритесь. Разве можно сейчас ругаться?
Подошла к старшему брату, поцеловала трижды.
– Сейчас все должны в мире жить.
Поцеловала мальчика, тот смутился.
– Отворачивается… Да что ты отворачиваешься, твой брат воскрес! В такой день все могут целоваться! Иисус воскрес!
Поцеловала и римлянина.
– Иисус воскрес!
– Ладно, иди, – сказал ученик. – Только будешь рассказывать – не путай ничего. А то сейчас начнут добавлять своего, кто во что горазд, что было, чего не было. Иди и говори громко, не бойся, теперь пускай они боятся!
Женщина пошла. Ученик в двери провозгласил:
– Люди, выходите! Распахните двери, теперь бояться нечего!
Слышится голос женщины:
– Люди, выходите! Теперь бояться нечего! Теперь пусть они боятся! Иисус воскрес! Теперь все переменится! Теперь всем воздастся! Иисус воскрес!..
Ученик обратился к Марии:
– Людей не бойся, кому нужна помощь – помоги.
– Как я могу. Я не умею ничего…
– Сумеешь.
– Да уж поверь, что не сумею. Если он больной. Или она бесплодная. Что же я могу поделать? Только позориться. Я и сказать им ничего не могу.
– Но Он ведь твой сын.
– Ну, мой.
– Бог почему-то именно тебя избрал для этого?
– Ну, меня…
– Почему так случилось? Мы, сознаться, думали над этим. Пытались постичь. Некоторые, честно говоря, дивятся. Действительно, есть женщины и поумнее, и покрасивее. Этого ты не будешь отрицать?
– В том-то и дело. Я и сама, сознаться, думала да и бросила. Но теперь-то что делать? Ты говоришь, надо что-то делать.
– Но, с другой стороны. Посмотри на себя. И вы посмотрите. Тебе сколько лет? Уж под пятьдесят, наверно.
– Да, уж скоро.
– Ну. А ты все такая же, как прежде.
– Когда – прежде?
– Когда ты его родила.
– А правда. Я как-то не обращала внимания, – сказала сестра.
– Это не чудо?
– А я обращал внимание. Думаю, что такое? – сказал мальчик.
– Вам пятьдесят лет? – удивился римлянин. – Хотя, конечно… Ну да, меньше и быть не может… Да вас надо показывать римским дамам!..
– Вы скажете, – смутилась Мария.
– Не нам с вами найти ответ на эту загадку. Она еще будет привлекать к себе лучшие умы, – сказал ученик. – А пока – прощай, Мария.
– Остальные для тебя уже не существуют, – сказала сестра.
– Стараешься меня в чем-то уличить. Конечно, я попрощался бы со всеми и с тобой.
– Значит, я не поняла. Думала, ты все забыл, дорогой.
– Нет, я не забыл.
– А ты хочешь, напомню, милый.
– Не стоит.
– Может быть, я тебя обидела, любимый?
– Нет.
– Или ты успел в кого-нибудь влюбиться, ненаглядный?
– У меня были другие заботы.
– А ведь грешил, грешил, друг мой!
– Если глаз твой соблазнит тебя, вырви его и брось от себя. Вот что Он говорил.
– Но любовь – она разве не от Бога? Бог и сам любил.
– Но не так, как ты думаешь.
– Что я думаю – это для тебя темная ночь, тебе этого не понять. Значит, ты решил совсем покончить с этим, нежный друг?
– Да, решил.
– Ради чего же, свет мой?
– А ради того лишь, чему Он учил: оставьте дом, и братьев, и сестер, и жену ради меня и взамен получите во сто крат больше.
– Теперь поняла. Желаю тебе получить побольше, сладостный мой!
– Если бы я хотел получить побольше житейских благ, ты могла бы надо мной посмеяться. Но ты видишь, я нищ. И так проживу до конца своих дней. Не земных удовольствий мы ищем. Земную жизнь мы посвятим Ему. Хватило бы сил нести Его учение людям.
– И детей у вас не будет?
– Значит, не будет.
– Кто же примет Его учение из ваших рук, когда вы состаритесь?
– Человеческий род не вымрет.
– А вдруг за вами все пойдут? Все станут такие же праведные, как вы?
– Все, положим, не пойдут.
– На это, значит, рассчитываете… В общем, понятно.
– В таком тоне я отказываюсь продолжать разговор. Мария, скажи ей!
В дверях он остановился перед людьми, которые не решались войти.
– Заходите, не бойтесь. Она здесь, она ждет вас!
– Начинается, не пора ли нам восвояси? – сказал римлянину старший брат.
– Нет, нет, не пора.
– Как угодно.
Тем временем люди входили в комнату. Здесь горькие судьбы, скудные жизни, годы болезней, унижения.
– Вы тоже слышали? – сказала Мария. – Пришли порадоваться с нами? Спасибо. Мы и сами только что узнали, никак не опомнимся!
Люди смотрели на нее молча.
– Благослови, Мария, – попросила женщина. – Коснись!
И тут же, поднимая на руки и протягивая к ней детей, стали просить другие:
– Коснись, Мария!
– Коснись своей рукой!
– Коснись, Мария, благослови! Что тебе стоит!
– Боюсь, что не будет толку от этого, – сказала Мария.
– Ты Его мать! Ты не должна отталкивать от себя! – сказал старик.
– Ну, хорошо, если вы просите, вот, коснулась.
– Пустите-ка, незрячий я, никак не подойти.
– Что тебе, вот я…
– Прозреть бы мне, милая.
– Как же я могу это сделать, сам подумай!
– А ты попробуй, вдруг получится.
– Да уж поверь, что не получится!
– Если ты действительно Его мать – быть этого не может.
Люди снова заволновались:
– Благослови, Мария.
– Коснись, Мария.
Они приближались к ней, теснили.
– Благослови, Мария!
– Коснись!
– Не прогоняй нас!
Мария вырвалась, отпрянула от них.
– Не умею я этого! Уходите!
– Тихо все! – вскричал старший брат.
Люди смолкли.
– Не на площади, в доме находитесь! Давайте-ка сначала все выйдем. Потом снова войдете, но уже по одному. Я прав, Мария? Нельзя же так.
– Нельзя так, нельзя, – согласилась Мария.
– Тогда скажи, чтобы все вышли. А потом будут входить по очереди. И ты с каждым поговоришь.
– Я с каждым поговорю.
– Я с каждым поговорю.
– Слышите? Просят вас.
Люди стали выходить из комнаты.
– И договоритесь сами, кто за кем будет входить. А кого уже благословили, те с Богом идите по домам.
Закрыл за последним дверь, придержал ее, обернулся.
– Мария, ты встала бы лучше здесь, посередине.
– Может, ты встанешь вместо нее? – сказала сестра.
– Не можешь успокоиться. Не время, честное слово… Теперь, Мария, слушай внимательно: говори только самое необходимое. Ничего лишнего. Сказала и тут же замолкни. Они сами додумают, что нужно.
– Может быть, ты за нее и скажешь?
– Понадобится – скажу не хуже других. Мария, готова? Впускаю.
Он открыл дверь.
– Кто первый? – Снова прикрыл дверь.
– Опять слепец.
– Не хочу, не хочу! – взмолилась Мария.
– Ты не понимаешь, его нельзя прогнать ни с чем.
– Не пускай его сюда! – Старший брат приоткрыл дверь.
– Придется немного обождать. В сторону, пожалуйста. Кто следующий?
В комнату протиснулся человек с нервным лицом.
– Простите, что я вторгаюсь к вам. Я околачиваюсь около вашего дома со вчерашнего дня.
– Садитесь, пожалуйста, – пригласила Мария.
– Благодарю вас. Мне надо с вами поговорить. Хотя говорить, возможно, и нет смысла. Я несчастлив, живу безрадостно. Почему? В том-то и дело, что причины, пожалуй, и нет. Кроме разве лишь моей собственной глупости. Правда, эта глупость особая, глупость образованного и даже мыслящего человека. Дело в том, что моя жизнь состоит из делания глупых поступков и разнообразных страданий по этому поводу. Просыпаюсь утром, вспоминаю, что было вчера, и сразу же начинаю вот так мотать головой и бормотать: «Нет, нет». То есть не было этого, не было! Но это было, ничего уже не исправить. Вы никогда не мотаете головой?
– Нет.
– Причем поступки мои не злобные и корыстные, наоборот! Я непрерывно думаю о ближних, как выражается ваш сын, жертвую ради них самым дорогим. Но потом и очень скоро именно из-за этого начинаю тяготиться, бежать именно от тех самых людей. Ваш сын учил: давайте и воздастся вам. Но если ты отдал самое дорогое свое человеку скверному, который надменно принял это и теперь смотрит на тебя сверху вниз? Правда, ваш сын говорил: любите врагов ваших. Но как этого добиться? Вероятно, надо сначала приучиться любить хороших людей, а потом уже попытаться любить и других. Может быть, они до сих пор были обращены к тебе дурной стороной, как и ты к ним. А вдруг обернутся хорошей, как и ты?.. Но я обижаю и самых близких – отца, мать! Потом мотаю головой, а уже поздно. Начинаешь думать: как же так – я одинок и печален, ведь это грешно и глупо! Тогда бросаюсь в соблазны веселой жизни – и опять стыд и похмелье. У вас бывает стыд и похмелье?
– Нет.
– Видите… Чего ради я терзаю себя в этой единственной жизни? Что возместит мне эти дурацкие терзания? Загробная жизнь? В загробную жизнь мне трудно поверить. Я преклоняюсь перед вашим сыном, его учение —
это, в сущности, гениальные уроки практической морали. И служат они не только для того, чтобы делать людям добро, но для излечения своей собственной души, для покоя и гармонии здесь, внутри! Но – загробная жизнь? Вероятно, поверить в нее мне мешает образование, знание конкретных наук… Но предположим, что после этой жизни ничего не будет. Тогда значит, что все это – земля, солнце, птицы – все только временное, несущественное? Я имею в виду тех, кому трудно поверить!.. Да, но ведь можно быть свободным от религиозной веры и все же оставаться нравственным человеком. Делать добро и не терзаться суетой. Разумеется, для этого надо много сердца и ума. Но поначалу хотя бы понять!..
Он вдруг рухнул, уткнулся головой в колени ей. Она с трудом его подняла. Он заговорил не сразу.
– Благодарю вас. Этой беседы я не забуду… – И вышел.
– Видишь, как просто? – сказал Марии старший брат.
– Умный человек.
– Невропат, – сказала сестра.
– А знаете, ваш Бог приносит больше пользы, чем римские конкуренты, – заметил римлянин.
За дверью все громче голоса. Старший брат отправился наводить порядок, но было уже поздно. В комнату опять входил слепой, с ним другие.
– Мы уже договорились – по одному человеку, – сказал старший брат. – А тебя я вообще просил обождать.
– Мы ждали, Мария, но ты не зовешь нас, – сказал слепой. – Очередь все растет, если ты будешь медлить, мы так и не дождемся! Там все здоровые, они могут подождать, а нам трудно.
Мария вскочила.
– Не сумею я этого! Не умею! Говорите – я мать! Ну и что! Своих матерей вы уже не просите, чтобы они вас исцелили!
– При мне к твоему сыну однажды подошел человек в проказе. Иисус очистил его. Все это видели! А мне, незрячему, не удалось приблизиться к нему! Помилуй меня, Мария! Мы верим тебе, почему ты сама себе не веришь?! Сжалься надо мной, попробуй!
– Попробуй, Мария! – сказал старший брат. – Почему не попробовать? Иисус тоже не знал своих возможностей, а потом узнал, и видишь, что получилось?
– Уходите отсюда! Уходите! – кричала Мария.
Из двери на нее печально смотрел ученик.
– Дурные слухи догнали меня в пути. И я вернулся. Говорят, ты заставляешь ждать пришедших к тебе людей за дверью дома.
– Мы прибегли к этому только ради удобства, – оправдывался старший брат.
– Не с тобой говорят. Твой сын, Мария, никогда не заставлял людей ждать за дверью дома. Твой сын попросил бы их зайти.
– Нечего им заходить – у меня дела.
– У тебя сейчас нет более важных дел.
– Я три ночи не спала, у меня семья не кормлена, я три дня в доме не убиралась!
– Надо, чтобы было чисто в душе, а не в доме.
– В душе у нее чисто, – сказал старший брат. – Она Иисуса родила! Не забывайте все же, куда вы пришли!
– Ну что я могу сделать, если он от рождения слепой? – сказала Мария.
– А что в таких случаях делал твой сын? – спросил ученик.
– Не знаю…
– Все знают, одна ты не знаешь.
– Я не видела. Дома он этого не делал.
– Кто истинно верит, тому не надо видеть.
Мария молчит.
Ученик задумался, потом сказал печально и сурово:
– Ради твоего сына я хотел молчать. Но теперь скажу. Ради него же.
Пришедшие в дом люди слушали его тревожно.
– Однажды мать Иисуса и братья стояли у дома, где Он беседовал с людьми, и хотели поговорить с Ним. Он же, узнав о том, проговорил: кто мать моя и братья мои? И указал рукой на учеников своих: вот мать моя и братья мои! Ибо кто будет исполнять волю Отца моего небесного, тот мне брат, и сестра, и мать! Было так, Мария?
– Не знаю, в дом нас не пустили… Но кто не пустил, не знаю.
– Кто же, ты думаешь, мог вас не пустить?
– Да вы же и не пустили!
– Зачем же это нам понадобилось вас не пускать?
– Вы Ему даже не сказали, что я пришла! Боялись, что люди увидят Его с нами и скажут: а не плотников ли это сын? Да вот же его мать и братья, мы же их всех знаем, чем же Он от них отличается? И начнут сомневаться в Нем. А Он Божий сын! Он Божий сын! Божий сын!
– В каком смысле? – спросил старший брат.
– Тебе этого не понять. Это только Он знает, и я знаю.
– А я утверждаю, что ученики были ему роднее, чем родственники. Не здесь Его дом, а Там, – сказал ученик.
– А все-таки, когда Он узнал, что за Ним придут стражники, он пожалел нас! Он совершал пасху не дома, а у чужих людей! Это чтобы я не видела, как Его забирают и избивают кольями!
– Не потому Он совершал пасху у чужих людей, а потому, что они были ему роднее, чем родные! Он как говорил? Я пришел разделить человека с отцом его, и дочь с матерью ее, и невестку со свекровью ее! И враги человеку домашние его! Кто любит отца и мать более меня – тот не достоин меня!
– Это неправда! – воскликнула сестра. – Он любил мать. Ты бы умел так любить! Вы говорите, Иисус добрый. А кто Его этому научил? Вы говорите, Иисус смиренный. Откуда это у Него? Восхваляете за то, что Он был тверд и не отрекался от истины. А она? Зачем же ты требуешь, чтобы мать Его говорила не то, что думает!
– А хотите знать? – сказала Мария. – Если бы Он пришел сюда еще раз, вы бы снова предали Его и стояли бы в сторонке и смотрели, как Его распинают!
Тогда ученик сказал голосом сильным и ясным:
– Братья мои! Покиньте этот дом. Здесь нет и следа Того, Кто некогда жил. Здесь не найдем мы Его. Пускай же в этот день, когда всюду праздник, здесь будет пусто, как пусто везде, где Его нет.
– Не осуждай нас за то, что мы сюда пришли, – сказал старик.
– Как я могу осуждать вас, если я сам сюда пришел.
– Не осуждай нас и ты, Мария. Мы просили того, что тебе не по силам.
– Я не осуждаю вас. Хотя все, что он говорит, – клевета. Иисус никогда не стыдился нас. Если бы Он презирал своих близких, разве Он мог бы любить других? – сказала Мария. И, обращаясь к ученику, добавила: – И сестру Он любил сильнее, чем ты любил ее, хотя и не клялся, как ты. Не потому ли и советовал нам: не клянитесь!
– Что же нам делать теперь? Кого слушать? Вы бы решили между собой. Кого нам просить о помощи? – спрашивал старик.