— Ну и как, подружка, нравится тебе это зрелище? — повернулся он к застывшей посреди зала Светлане.
— Мне-то нет, Константин Андреевич, — севшим шепотом ответила девчонка. — Но не забывайте, что есть и другая сторона медали — и этим людям, находясь по ту сторону, очень даже неплохо.
В том и проблема взаимоотношений современной молодежи с белым зельем… Насколько можно было судить, вместительный зал являлся в квартире смежным помещением. Позади осталась кухня, а впереди, за бледными шторами, виднелись две двери. Не в зале же им ночевать… Максимов распахнул одну из дверей и сморщился от отвращения. Ничем не лучше. Грязь по самые колени. Четыре парня в отключке. Две девицы — одна что-то тихо мурлыкала, ласково глазея на Максимова, а другая по пояс голая, выгнулась дугой, задурманенно таращилась в потолок.
— Верка Закидуха, — вполголоса пояснила Света, — стриптизершей работала. Так ее теперь на людях всегда тянет раздеться. Для кого вот только, непонятно…
Жарко дышащие прелести никого из присутствующих не заводили. В виртуале свои прелести…
Максимов раздраженно хлопнул дверью, сунулся в соседнее помещение. Грязи вроде не так. Обитателей — трое. Парень, девушка и что-то аморфное, полуживое, без ярко выраженных половых признаков. Он поднял с кушетки девушку — она безжизненно повисла на руках — отволок в зал и положил между двумя надежно вырубленными волосатиками. Вернулся за парнем. Тот как раз зашевелился — обозрел Максимова диковатыми глазами, оскалился.
— Прогуляйся, — подтолкнул его в проем Максимов. — Супца грибного на кухне покушай — как раз поспевает.
— Не-е, — разболтанно замотал конечностями парень. — Кушать не хочу. Пойду я лучше груши околачивать. Инструмент при себе… Анжела, ты где, ласточка?..
Максимов вытолкал «маньяка» за дверь. С «гермафродитом» пришлось повозиться. Выслушать историю о полной абсурдности так называемого «реала», о том, что никому это не нужно, о том, что жизнь дается только трижды, и «почему вы меня все время роняете?» Злость брала уже нешуточная. Забыв, что наркомания болезнь, Максимов отвесил существу хорошую затрещину и выставил в зал. Распахнул окно, замкнул дверь на сомнительную задвижку, а для надежности подпер колченогой кушеткой. Потрогал разлохмаченные пружины, торчащие из рваного дивана. Аппликатор Ляпко?
— Безобразные условия, — пожаловался ворчливо. — Под мост надо было идти. Послушался тебя.
Светлана попрыгала на кушетке.
— Подумаешь, какой вы нежный, Константин Андреевич. Идите на кушетку, здесь мягче, а я могу и на диване.
— Домой позвони, — огрызнулся Максимов. — Скороговоркой скажи, что с тобой все в порядке, ночуешь у знакомых, и никаких соплей.
Послушный ребенок. И дочь, наверное, образцовая. Включила телефон, изобразив страдальческую мордашку, дождалась ответа, выпалила пулеметную тираду… и не смогла оборвать разговор: Максимов слышал, как нечеловеческим голосом орала мама, а Светлана покрывается мертвенной бледностью. Порывалась что-то сказать, но всякий раз не удавалось. Наконец собралась с духом, выпалила:
— Перестань, мама, говорю же, со мной все в порядке, и ничего я такого не делала! — швырнула телефон на диван. Максимов швырнул его обратно.
— Отключи. О чем говорила мама?
— Люди какие-то приходили. — Светлана уперлась глазами в пол. — Дважды. Документы показывали. Орали, что я совершила преступление и меня теперь посадят в тюрьму. А потом отец выносил мусор — видел, как они дежурили в подъезде.
— Невесело, — признал Максимов. — Но главное, что с родичами все о’кей. Ложись спать, Света. Давай я тебе куртку постелю…
Он дождался, пока она уснула, свернувшись в клубочек, сделавшись сразу маленькой, бедненькой, затворил окно. Взгромоздился на скрипящие пружины и, прежде чем уснуть, активировал мобильник.
— Ты! Папахен! — вознегодовала Маринка. — Я звоню тебе каждые три минуты! Что за фигня, папахен?! Где ты находишься?!
— Гм, — сказал Максимов. — В наркоманском притоне.
— Ой, — сказала Маринка. — А чего ты там делаешь?
— Как все. Курю, колюсь, кайфую. Супец из мухоморов чавкаю.
— Ага, — задумалась Маринка. — Счастье и гармония. То есть, в сущности, у тебя все нормально.
— В сущности? — рассмеялся Максимов. — Меня разносит по разным сущностям, дочь. Ни в одной из них не вижу ничего нормального. Сама-то где?
— У подруги. Она уже похрапывает. В школу завтра, пап.
— Не вздумай ходить, — испугался Максимов. — Школьных дней в году не счесть, а дочь у меня одна. Поняла?
— Поняла, пап. Я у тебя одна.
— И запомни, дочь: никому, даже лучшим друзьям, учителям и президенту, твоя подруга не должна сообщать, где ты находишься. Уяснила?
— Могу повторить, папа.
— Спокойной ночи, Мариша.
— Приятных глюков, папахен.
Он выключил трубку и несколько минут смотрел, как посапывает, обняв рюкзачок, Света. Свалилась ему на голову и уселась незаметно на шею… Но он не в претензиях — потерпит.
21 апреля. Среда
Утро разукрасило нежным светом засморканную занавеску, и Максимов подпрыгнул, как образцовый новобранец. 7.30. Светлана не спала — лежала, обхватив ручонками рюкзачок, смотрела на него как на бога и что-то беззвучно шептала.
— Бежим, пока ломка не началась, — схватил он ее за руку. — Надышались мы тут с тобой.
— Сейчас. — Она оставила рюкзак и сладко потянулась.
— Никаких «сейчас», дома потягиваться будешь! — Он отодрал джинсы от пружин и спрыгнул с дивана. Чувство опасности проснулось вместе с голодом.
— Какой вы жесткий, Константин Андреевич, — прошептала Света.
— Да я мягкий, как подушка! — возмутился Максимов, стаскивая Свету с кушетки и отодвигая ее от входа. — Уходить нам надо, детка, рассвело уже…
В иной ситуации он бы охотно посетил и ванну, и туалет. Ох бы как охотно… Где тут ближайшая остановочная платформа? У наркоманов спросить?
В зале полумрак, вонь ужасная, час побудки еще не настал. Ворочалась девица, прощаясь со сладкими иллюзиями. С наступающей вас ломкой, господа… Не напрасны были опасения. Противник на полшага обходил сыщика, и каждый раз приходилось проявлять чудеса изворотливости. Проводилась «ковровая зачистка» — всех, кто может иметь потенциальное отношение к разыскиваемой! Они выбежали из подъезда одновременно с машиной, подскочившей со стороны Воинской. Грязный «Опель» с вдавленным бампером. Двое выпали и остолбенели. На что рассчитывать сыщику, кроме реакции? Рукоятка уже в руке, палец чуть подрагивает…
— Ой, мамочка, — пролепетала Света.
— Здравствуйте, мужчины, — радуясь своей проворности, сказал Максимов. — Очень вовремя, согласен. А теперь лапки в гору, стоим, не шевелимся.
— Блин… — ругнулся хорек в кожаной обдиргайке. — Не было же у него ствола…
— Вроде не было, — согласился желтолицый азиат — почему-то со светлым волосяным покровом. — На понт берет.
— Пукалка газовая, — криво усмехнулся хорек, медленно опуская конечности. Кореец напрягся, пошевелил пальцами, Брюс Ли недоношенный…
Пуля взбила землю под ногами азиата. Парень подпрыгнул, сильно озадаченный. Эхо от выстрела погуляло по дворам, улетело в небо.
— Решайте, парни, пуля найдет героя, — сухо сказал Максимов, мысленно подсчитывая содержимое обоймы. Ракита стрелял трижды, сам он — только что. Восемь минус четыре… То же самое, что три плюс один. Или дважды два.
— Чего ты хочешь, сука? — процедил монголоид.
— Стволы достали, — ухмыльнулся Максимов. — Медленно, красиво и без всякой задней мысли. Бросили в машину.
— А пузо тебе сметаной не намазать? — поинтересовался хорек.
Переводить драгоценный патрон было бы верхом расточительности. Но почему не сделать вид? Ствол опустился, замер, недвусмысленно направленный в мошонку. Хорек непроизвольно заслонился руками.
— Не поможет, хорек кастрированный… Живо стволы выбросили!
Вредные какие попались. Двигая челюстью от нетерпения, он наблюдал, как бандиты вразвалочку выполняют приказ. Хорек забористо выражался — на языке Тургенева и портового грузчика. Азиат недобро косил, выжидая момента. Не видать им удобных моментов!
— А теперь в подъезд — резче! И сидеть, пока не уедем. Считаю до трех, дальше не буду — р-раз!.. Света, падай в машину…
— Вы так сурово двигаете челюстью, Константин Андреевич, я даже засмотрелась…
— А ты втянулась, девочка. — Максимов покосился на сообщницу, оживленно вертящую головой. Машину бросало на ухабах. Объезжать пришлось растянутым частным сектором, подальше от оживленных улиц и непредсказуемых гаишников. Утро выдалось серым, морозным, косматые тучи надвигались с севера, предвещая до обеда снег, после обеда — студеный дождь. Ветер швырял через дорогу незакрепленные предметы, трепал постельное белье, развешенное между столбами.
— Нет, серьезно, Константин Андреевич, вы так не похожи на мягкую подушку… — Он впервые увидел на губах девчонки улыбку — немного робкую, немного вызывающую. — А скажите, Константин Андреевич, куда мы едем? Хорошую машину вы украли, быстроногую… А что мы дальше будем делать? Продолжать тихо пакостить, пока всех врагов не изведем?
Большинство вопросов он оставлял без ответа, полагая их академическими. Всех врагов им вовек не извести — враги никогда не кончаются. Программа на ближайшие часы вырисовывалась с трудом. От машины следовало избавляться — в первую очередь. Ее уже ищут. Остальное поглощал непроницаемый туман. Он выплюнул в окно сигарету, вставил в зубы новую.
— Слишком много курите, Константин Андреевич, — покосилась девчонка. — Этот никотин уже давно убил в вас лошадь…
Она еще и шутить умеет. Максимов удержал улыбку. Ситуация тревожила все больше. Слишком некрасивый след оставляют они после себя. Балансируют на грани криминала. Если дальше так пойдет, вряд ли сыщутся желающие отбелить испачканные честные имена. Но обстановка требовала большего («Время удовлетворять свои непотребности», — как сказала бы Екатерина). Он объехал проселочной дорогой пыхтящую трубами ТЭЦ-5, современный жилмассив, выросший в окрестностях централи, и по отлогим холмам с редкими перелесками начал продвижение к Камышинскому плато — возвышенности на южных подступах к городу, изрезанной гигантскими оврагами.
Поначалу Светлана молчала. Но когда он съехал с разбитого проселка и невесть зачем начал петлять между деревьями, она проявила беспокойство.
— А куда мы едем? — завертела нечесаной головкой.
— На Камышинскую, — буркнул Максимов. — Электричкой поедем.
— Оригинально. — Девчонка окончательно растерялась. — А зачем по оврагам-то?.. Постойте, Константин Андреевич, но у нас же машина есть, зачем нам электричка?…
— Нет у нас машины, — вздохнул Максимов и погнал «Опель» мимо березового околка — к внушительному разлому в плато (по этим головокружительным спускам местные экстремалы зимой на санках катаются). Не доехав до обрыва метров сорока, остановился. Тишина в лесу. Только ветер терзает голые ветки.
— Выходи, — приказал девчонке. Та пожала плечами, но вышла. Непонимание усилилось. Он не стал устраивать долгих прощаний (лишние слезы), втиснул сучковатую корягу между сиденьем и педалью газа, проводил машину в последний путь и застыл на вершине склона.
— Да что ж вы делаете? — подлетела Света.
Не самый объяснимый в смысле жадности поступок. Но в плане логики — если учесть, какой автомобиль кинутся искать люди Харитонова… Автомобиль промчался, разгоняясь, по крутому склону, пробуравил кустарник. А дальше пропасть стала почти отвесной, колеса оторвались от земли, машина красиво, словно в замедленной съемке, ушла капотом под себя и по-киношному, бешено вращая колесами, хряпнулась крышей об острые камни! Оторвалась колесная пара, прогремел взрыв — столбик огня взметнулся со дна оврага, дымок окутал место падения. «Любопытно», — подумал Максимов. Он всегда считал, что взрывы при падении автомобилей в пропасть — исключительно выдумка режиссеров (для красной, так сказать, сценки).
— Ёксель-моксель… — потрясенно пробормотала Светлана. — Я красивее ничего в жизни не видела…
— Ты знаешь, я тоже, — поддержал Максимов. — Хотя, пожалуй, вру. Когда в канун Нового года на Инской взорвался вагон с китайской пиротехникой — зрелище было ва-аще отпадное. Полночи бабахало. Хорошо, на запасных рвануло — пострадавших не было. Зато какое гулянье! Народ сбегался со всех окрестностей, детишки ликовали… Эй, — потряс он девчонку. — Ты что, остолбенела? Подумаешь, потеря. На электричке поедем, говорю же тебе. Тут ходу двадцать минут…
Пригородный поезд нужного направления долго ждать не пришлось. Подъехало — зеленое, дребезжащее. Дачный сезон еще не начался, но сидячие места процентов на семьдесят были заняты. Нашлись два места у окна напротив — рядом со спящим дедушкой и глухой бабушкой. Сорок минут покоя — неплохая передышка. Если люди Харитонова начнут обследовать каждую электричку, это будет вообще что-то несусветное.
Он обратил внимание, что, невзирая на петлю, скребущую по горлу, холод, голод и усталость, Света стала чаще улыбаться. Он так и подозревал — улыбка кардинально меняет ее лицо. Хорошеньким становится. Серая мышка способна расцвести и в два счета очаровать. Не его, конечно, уж он-то эти университеты давно проехал, но вот сверстников — сплошь и рядом. Как Диму Шабалина, например. Понятно, почему он запал на эту девчонку. И кто вообще сказал, что вслед за нами растет убогое поколение? Убогие люди были всегда, во всех поколениях, а в целом — ничего страшного. Нормальные ребята. Читать серьезную литературу стали меньше? Зато любую технику без инструкции осваивают…
— Чего вы на меня так смотрите, Константин Андреевич? — Она свела к переносице нещипаные брови.
— Просто. — Он пожал плечами. — Интересно стало.
Захлопали вагонные двери. Появилась тетушка с коммунистическим листком, отпечатанным на промокашке. Громогласно объявила цель партийной организации — разоблачить евреев-олигархов, свергнуть президента-подкидыша, вернуть сбежавшие республики и все начать заново — с кровавой диктатуры пролетариата. Тетку быстренько послали — спать мешает. Затем прошли выгнанные с городских улиц работники «сетевого маркетинга» — унылые, потому что никто у них ничего не покупает. Прошла девушка со скрипкой, слепой с булкой, нищий без ничего. Последний наклонился над Максимовым, обдал угарной вонью и шепотом предложил купить боевой патрон.
— Девять миллиметров есть? — на всякий случай поинтересовался Максимов.
— Пять сорок пять есть, — деловито перечислил бродяга. — Семь шестьдесят два есть. Двенадцать и семь — для тульской самозарядки… А девять миллиметров — только холостой. Будем брать?
«На кой мне холостой?» — подумал Максимов.
— Почем?
— Пятьдесят… — виновато дыхнул бродяга.
— По-божески… — пробормотал Максимов, вынимая из кармана затрюханную купюру. Взамен откуда-то из недр обносков бродяга произвел что-то в кулаке (или просто пустой кулак) и жестом предложил Максимову поднести ладошку.
— Я опущу, а ты сожми.
Это жутко напоминало одну детскую игру — проходит девочка с кулачком по ладошкам: кто найдет у себя в кулачке, например, гайку, тот и избранник…
Максимов осторожно разжал пальцы и обнаружил на ладошке холостой патрон девятого калибра. Чудеса. Глуховатая бабка напротив вытянула шею, но пальцы уже сжались. Он перехватил настороженный взгляд Светланы, пожал плечами.
— Вооружаемся.
Она со вздохом уткнулась в окно, где мимо вагона пробегал переезд с «оранжевой» тетушкой. Вереницы машин выстроились по обе стороны шлагбаума.
— Долго ехать? — спросила Света.
— Уже не очень. Отдыхай, пока есть возможность.
— Непривычно как-то. — Она смущенно посмотрела ему в глаза. — Я сегодня впервые за два года не пошла на занятия. Сначала Димка, потом я…
— Ты сильно любишь своего Димку?
Она задумалась. Потом, мрачнея на глазах, вытянула ручонки из карманов, обняла себя за плечи.
— Не знаю. Наверное… Молокососы они все… Но Димка ласковый такой… И в спортзале штангу тридцать раз в упоре жмет…
— А учитесь-то нормально? — Вопросы из Максимова полезли какие-то «родительские», что и не преминул отметить удивленный взлет бровей.
— А что такое «нормально», Константин Андреевич? Преподы злые, пацанов стращают армией, над девчонками ехидничают, предметы непонятные, термодинамика — это вообще тайга и зона… Теория машин и механизмов — в ней даже преподы не разбираются. По пять «пар» в день — это каково? Десять уроков, между прочим. А не придешь на лекцию — обязательно отметят. И зубрить приходится не поймешь что — хорошо вот Димке, у него память феноменальная, картинки в учебнике посмотрит — а потом экзамен на «отлично» сдает…
— Ну, знаешь, — фыркнул Максимов. — Это то же самое, что хоккеисту жаловаться на гололед. Сама выбирала. А теперь из «троек», поди, не вылезаешь.
— Не вылезаю, — согласилась Света. — А если вылезаю, то редко. Нормальная оценка — «удовлетворительно». Удовлетворяет всех — меня, преподов… Не надо, Константин Андреевич, про то, что меня ожидает недалекое будущее, про завод с пьяными мастерами. Для этих лекций существуют мама с папой.
— Ах да, — спохватился Максимов. — Я для тебя выполняю другую миссию. Спасаю от бандитов и вношу в твою застоявшуюся жизнь свежую струю. Попутно слежу, чтобы тебя не убили.
Оставшуюся часть пути преимущественно молчали. Светлана обиженно дулась и смотрела в окно. Пассажиров в вагоне убыло. В обратном направлении протащился нищий без ничего. Налили добрые люди, синяк попутно приделали: бродяга блаженно улыбался и смущенно трогал съехавший набок глаз. Память не работала совершенно: наклонившись к Максимову, он предложил купить боевой патрон. Максимов отвернулся — как честный, добропорядочный гражданин. А дальше все пошло в обратном порядке — слепой с булкой, девушка со скрипкой. Протащились унылые представители «канадской компании». Поймав отсутствующий взгляд мужчины, один из них буквально ожил, распахнул улыбку, уронил в проходе баул, но сыщик вовремя изобразил доходчивый жест — прибью, если хоть слово скажешь.