– Видишь, Миша, у меня получилось.
– Ну и что? Один раз не считается.
– Один раз не считается, но она теперь всегда будет приходить, когда я позову.
– С чего ты взял? Я тебе говорю, она только в этот раз пришла.
– Ты говорил, что она вообще не придет.
Миша думает. Миша умеет играть в шахматы. Когда он выигрывает, он не показывает своей радости, когда проигрывает – спокойно анализирует позицию.
– Что ты ей сказал?
– Правду.
– Перестань. Зачем ей твоя правда?
– Я сказал ей ее правду.
Миша молчит. Он не сдался, он всего лишь просчитывает варианты. Если его не остановить, он может просчитывать варианты бесконечно.
– Миша, все проще, чем ты думаешь.
– Все сложнее. Если я чего–то не учел, значит, все сложнее, чем я думаю.
– Тогда ты не учел, что я дурак.
– Я знаю, что ты дурак.
– Ты знаешь, что я дурак, но не учел этого, когда просчитывал варианты. Я – дурак, но она тоже не профессор. Два дурака быстрее договорятся, чем дурак с умным.
– Что ты ей сказал?
– То, что она могла понять. Я вывалил ей все, что она могла принять за правду.
– Что конкретно ты ей сказал? Ты можешь ответить на простейший вопрос?
– Не могу. Я много чего наговорил, тебе же надо обязательно знать, что именно на нее подействовало.
– Расскажи все, я сам выберу, на что она могла клюнуть.
– Нечего рассказывать. Я доказал ей, что я хуже цыгана, то есть буду приставать к ним, пока они к тебе не придут. Но я все–таки думаю, что подействовало не это.
– Что?
Выражение лица Миши не меняется. Миша умеет играть в покер.
– Посчитай, сколько ей лет. Подействовало не это.
– Посчитал, при чем тут ее возраст?
– Она была ребенком после войны. Тогда не было конфет. Я сказал ей, что ты делился со мной подсолнечным маслом. После войны взрослые давали детям хлеб с сахаром или хлеб с подсолнечным маслом. Хлеб с сахаром был редкостью. Поэтому я и рассказал про подсолнечное масло. Я мог еще про шоколадки рассказывать, но шоколадки не вызвали бы прямых ассоциаций.
Миша смотрит на меня недоверчиво.
– Ты сильно стучал в дверь?
– Я сильно стучал в дверь, но это не важно.
– Это важно. К ним в дверь не многие стучат.
– Нет, Миша. Если бы она мне не поверила, она бы не пошла.
– Ты стучал в дверь. Она могла пойти ко мне, чтобы от тебя отделаться.
– Она могла пойти к тебе, чтобы от меня отделаться и подсадить тебя кое–как. Все проще. На нее подействовало подсолнечное масло.
– Ты все равно дурак.
– Я знаю.
Миша смотрит на меня, но взгляд его опять пропадает. Миша думает. Все. Теперь он будет думать долго. Миша не верит мне, он не верит в простые решения. Миша никогда никому не верит.
ШКАФ
Я еду по коридору интерната. Странно – для того, чтобы приблизить мир к себе, его приходится все время отталкивать. Я сильно толкаю от себя колеса, коляска едет вперед. Чем сильнее я отталкиваюсь от колес, тем быстрее приближаюсь к цели. Когда человек идет, он толкает землю под собой назад. Я понимаю, почему так происходит. Я тоже толкаю землю назад, только нижней частью колеса, верхнюю приходится толкать. Все из–за колес, все просто, очень просто, просто, как колесо, но я все равно удивляюсь.
Я заезжаю в нашу с Мишей комнату.
– Слышал, бабушка повесилась? Новенькая. На второй день повесилась, в шкафу, – радостно сообщаю я Мише последнюю новость.
– И чему ты радуешься? – холодно спрашивает Миша.
Я понимаю. У Миши плохое настроение, потому что меня долго не было.
– Как чему? Она же за один день всю кухню нашего заведения раскусила. Поняла, что к чему, и повесилась. Успела.
– Ноги, – говорит Миша.
Мы с Мишей понимаем друг друга очень быстро. Я подъезжаю ближе. Перегибаюсь набок через подлокотник коляски. Перекладываю Мишину ногу чуть в сторону. Нога холодная и очень тоненькая. Вторую ногу тяну за колено чуть на себя. Я не очень сильный, я не смог бы сдвинуть тело здорового человека ни на миллиметр, но здоровому человеку моя помощь и не понадобилась бы.
Миша сегодня немногословен. Но это не особенно важно. Я разгибаюсь. Отодвигаю его правую руку в сторону. Перевожу дыхание. Миша ждет, терпеливо ждет. Он может ждать долго, очень долго. Я собираю все свои силы и тяну Мишу за левую руку. Тяну на себя. Миша кивает головой, я тяну сильнее. Наконец его тело наклоняется чуть вперед, он кивает еще раз, чуть слабее. Я отпускаю его руку.
Миша облегченно вздыхает. Все–таки хорошо, что у него есть я.
Я подкатываюсь к столу, перекладываю из коляски на стол библиотечные книги.
– А знаешь, Рубен…
Миша говорит тихо, я прислушиваюсь. Книги подождут, книги – потом. Возвращаюсь от стола к Мише.
– Ты прав, Рубен. Есть чему радоваться. Ты говоришь, она в шкафу повесилась?
Я смотрю на шкаф, я понимаю. Но Мишу не остановить, Миша должен высказаться до конца. Если его остановить, он обидится, уйдет в себя, загрустит. Я не хочу, чтобы Миша грустил, – пусть говорит.
– Шкафы в интернате стандартные, стенные, – медленно продолжает Миша. – Мы смотрим на наши шкафы. – Потолки у нас два метра двадцать сантиметров, антресоли – шестьдесят сантиметров. Итого на бабушку приходится метр шестьдесят. Пусть даже метр семьдесят. Получается, что она повесилась на коленях. Сильная старушка. Ты это имел в виду?
Я имел в виду совсем не это. Я даже не помнил, какой высоты у нас потолки.
– Нет, Миша. Я не подумал про сантиметры. Оценил только, что она повесилась быстро. И то, что именно в шкафу. В шкафу не сразу найдут, откачать не успеют.
На коленях. Я соглашаюсь с Мишей. Действительно, не слабая старушка. Подвесить свое тело под потолком – дело нехитрое. Каждый может. Всего лишь отбросить табуретку ногами. Тело брыкнет, тело начнет сопротивляться, но будет поздно. Удавиться в шкафу сложнее, зато надежнее. В шкафу найдут не сразу. В шкафу никто не станет искать. Через пару месяцев жизни в доме престарелых я знал про самоубийства все. Я знал, что человек может задушить себя даже лежа на кровати с парализованными ногами. Я знал, что для того, чтобы уйти из жизни, достаточно пары крепких рук, достаточно и одной, даже не очень крепкой, руки. Главное – желание. Пожив в интернате достаточно долго, многие приходили к тому же выводу. Многие говорили о смерти. Многие пытались свести счеты просто и безболезненно. Удавалось не всем, удавалось только тем, кто хотел действительно сильно, кто желал смерти по–настоящему.
Я подъезжаю к шкафу. Открываю его. Шкаф как шкаф – ничего особенного. Вижу перекладину вверху. Прочная перекладина для вешалок. Миша прав: сантиметров сто шестьдесят от пола, если не меньше. Я представляю бабушку с петлей на шее, согнутыми ногами и дьявольским терпением. Прикрываю шкаф, заглядываю в щелочку. В шкафу темно и пыльно. В носу щекотно от пыли. Я стараюсь не чихать, у меня ничего не получается. Тело не слушается меня, я чихаю. Бабушка в шкафу тоже старается. Она старается контролировать согнутые ноги. Ноги слушаются ее последней воли. Бабушка сильная – я слабый. Я бы не смог. Я бы разогнул ноги, ослабил петлю. Мне семнадцать лет, я всего лишь слабый и глупый мальчик, рассуждающий о чужой смерти. Я закрываю шкаф, снова приоткрываю, заглядываю в темноту внутри. Страшно.
Я закрываю шкаф, отъезжаю от него. Стараюсь не смотреть на шкаф, но у меня ничего не получается.
– Хватит, – перебивает Миша мои мрачные мысли. – Так и будешь шкафом весь день любоваться? Лучше телевизор включи. Сейчас кино будет.
Я подъезжаю вплотную к телевизору, жму на кнопку.
Мы смотрим телевизор. Вернее, Миша смотрит телевизор, я только делаю вид, что смотрю. Я думаю о шкафе.
Шкаф как шкаф. Ничего особенного. Деревянная коробка. Как детский пенал для карандашей. Как гроб.
КОНФЕТЫ
Я подъезжаю к окну. Мне нравится смотреть в окно. В окно видно небо и верхушки деревьев. Окно высоко. Если поднять руки, можно дотянуться до подоконника и взять книгу. Книга тяжелая. Книга такая тяжелая, что я чуть не роняю ее. Кладу книгу боком на сиденье коляски, толкаю колеса. Поднять книгу на стол трудно, но у меня получается с первого раза.
– Миша, – говорю я, – ты не говорил мне, что у тебя есть книги.
– У меня нет книг.
– А это что?
– Книга.
– Но это твоя книга?
– Нет. Но то, что в книге, – мое.
– Ты имеешь в виду текст?
– Я имею в виду то, что сказал. Ты собираешься читать эту муть целиком?
– Собираюсь. «История древнего мира» – откуда это у тебя?
– Из библиотеки. Специально выбирал такую, чтобы никто не раскрыл случайно.
– Я не случайно. Я специально ее раскрыл.
– Тогда раскрой ее специально на странице двести сорок два.
– Зачем?
– Глупый вопрос.
– Зачем?
– Глупый вопрос.
Я раскрываю книгу на нужной странице. Книга толстая и почти не читанная. Странная книга. Год издания – старый, а страницы почти склеенные. Похоже, ее на самом деле никто не читал. В детстве я привык к старым книгам. Мне нравилось перелистывать страницы, думать о тех, кто читал эту книгу до меня. Иногда попадались книги с заметками на полях, иногда – очень ветхие, почти рассыпающиеся, некоторые страницы в таких книгах выпадали, и я любил вкладывать выпадающие страницы на место. Чем интереснее была книга, тем больше людей ее читали. «Три мушкетера» была рассыпана на отдельные листы. Я аккуратно перекладывал листки правой стопки в левую и радовался, что мне в руки попала такая интересная книга. Все книги в детстве были более или менее потрепанные. Иногда попадались и новые, новые книги мне тоже нравились, они пахли типографской краской и не хотели раскрываться. Страницы новых книг часто были склеены, некоторые приходилось разрывать. В старых книгах я читал, что раньше перед прочтением книги приходилось разрезать страницу за страницей специальным ножиком. Ножика у меня не было, и я научился разделять страницы линейкой.
– Миша, я пятьдесят рублей нашел! Здорово. Это твои?
– Я же сказал.
– А почему они в книге лежат?
– Где им еще лежать? Нянечки книг не читают.
– Так ты деньги специально спрятал?
– Догадливый.
– А кто их сюда положил?
– Я.
– Ты не смог бы поднять книгу. Ты даже раскрыть ее бы не смог.
– Не смог бы.
– Но откуда здесь деньги? Кто–то конкретно их должен был сюда положить?
– Кто–то должен, но кто именно – не твое дело. Деньги мои, положил их туда я.
Я разглядываю купюру. Никогда в жизни я не видел таких больших денег. Купюра красивая, красивее, чем пятирублевка.
– Что ты делаешь?
– Разглядываю.
– Спрячь. Денег никогда раньше не видел?
– Не видел.
– Тогда быстро посмотри и спрячь.
– Зачем? Это ж деньги, на них купить можно что–нибудь.
– Что конкретно?
– Конфет, например, шоколадных.
– Можно, – тихо говорит Миша, потом набирает в грудь воздуха и медленно выдыхает.
Миша всегда старается глубоко дышать, когда нервничает. Я не понимаю, почему он нервничает.
– Тогда я сейчас. Передвину тебе ноги и поеду.
Я подъезжаю к Мишиной коляске, передвигаю его ноги, сдвигаю чуть в сторону его правую руку. Мне уже не надо объяснять, что нужно двигать и куда тянуть. Я слежу за Мишиными глазами и делаю все, как он хочет.
– Ты зачем деньги на столе оставил?
– Чтобы тебе ноги поправить.
– Надо было спрятать в книгу.
– Я ж только на пять минут.
– Никогда не оставляй деньги на видном месте. Понял?
– Понял.
Я беру купюру за угол в правую руку и толкаю коляску к двери. Деньги в руке не мешают мне ехать, все равно я могу толкать колеса только кулаками.
– Ты куда?
– За конфетами.
– Совсем с ума сошел?
– Ты же разрешил, сказал, что можно.
– Я сказал, что на пятьдесят рублей можно купить конфет, но я не говорил, что конфеты нужно покупать прямо сейчас.
– Так бы и сказал, что жалко денег, я бы понял.
Миша не нервничает. Первая волна раздражения у него уже прошла, и он разговаривает со мной совершенно спокойно.
– Посмотри на меня. Я похож на человека, которому жалко денег?
– Нет. Но я все равно ничего не понял. Я могу купить конфет или нет?
– Не можешь.
– Почему?
– Дурак потому что. Почему ты дурак, я тебе уже объяснял.
– Меня не волнует, почему я дурак, мне нужно знать, почему я не могу купить конфет или чего–нибудь другого, если ты не хочешь покупать конфеты.
– Что ты собирался сейчас делать?
– Конфет купить.
– Подробнее.
– Открыть дверь, выехать из комнаты, подъехать к лифту, подождать лифт, спуститься на первый этаж, выехать из корпуса, подъехать к воротам. Там всегда дедушки околачиваются. Попросить кого–нибудь из них сходить в магазин.
– Кого–нибудь, – повторяет Миша тихо, и я догадываюсь, что сказал очередную глупость. – Если даже предположить, что тебе удалось бы добраться до ворот интерната без происшествий, то план замечательный. Еще с деньгами в руке. При этом, наверное, ты собирался громко кричать: «Посмотрите на идиота, у которого есть деньги»?
– Нет. А что тут такого? Подумаешь, деньги в руке. Это же заведение для взрослых, здесь деньги не запрещены.
– Да уж точно не детский сад. И что бы ты стал делать, если бы кто–нибудь подошел к тебе и вытащил деньги из твоей руки? Ты же так любишь эти слова: «Когда–нибудь, где–нибудь, кто–нибудь, что–нибудь».
– Не знаю, кричать, наверное. Да зачем ему отнимать у меня деньги?
– Чтобы они были у него и их не было у тебя.
– Но это же нечестно.
– Тогда у тебя был бы шанс не только кричать, но и прочитать лекцию о честности. Начинай.
– Что начинать?
– Читать лекцию о том, как нечестно отнимать деньги у инвалида. Заодно можешь покричать. Только погромче кричи.
– Смысла нет. Зачем мне кричать на тебя и читать лекцию тебе?
– Смысл есть. Во всяком случае, я думаю, гораздо логичнее кричать с деньгами в руке, чем без денег. И лекцию гораздо логичнее читать мне, чем бывшему зэку или психохронику. Только не забудь еще про свободу, равенство и братство добавить. Я давно не слышал этой ерунды. И про справедливость не забудь.
– Я могу деньги в карман спрятать.
– Можешь. Ты же умный, почти гений. Спрятать деньги в карман – это ты сам догадался?
– Не сам. Но если деньги спрятать, то их никто не отберет, правда?
– Правда.
Я прячу деньги в карман трико.
– Правильно, – говорит Миша. – Деньги всегда лучше прятать в штаны.
– Все. Я все понял. Теперь можно ехать?
– Куда?
– К воротам.
– Можно. Куда хочешь можно ехать, только деньги на место положи.
– А конфеты?
– Да не нужна нам эта водка в таком количестве. Когда понадобится, я куплю, но одну бутылку, а не пять.
– Ты с ума сошел? При чем тут водка? Я же не за водкой еду.
Миша делает вид, что не слушает меня. Миша говорит спокойно, и я знаю, что когда он говорит, его лучше не перебивать. Если Мишу перебить, он также спокойно начнет монолог с самого начала.
– Бутылка водки стоит девять рублей десять копеек, – тихо продолжает Миша, – на пятьдесят рублей можно купить пять бутылок водки. Сдачу с водки продавщицы обычно не дают. Никто не станет ссориться с продавщицей из–за девяноста копеек. Тем более, что она в любой момент может позвонить директору интерната. Продавать водку обеспечиваемым запрещено распорядком заведения. Но тут случай особый. Сдача составит четыре рубля пятьдесят копеек. За такую сумму можно и поспорить. Это ж полбутылки водки. Четыре рубля она, конечно, не отдаст, но на рубль может и расщедриться. Так что при хорошем стечении обстоятельств ты получишь пакетик карамели. Горсть конфет за пятьдесят рублей – это круто. Сделка века.
Миша замолкает. Миша делает паузу, чтобы до меня дошло.
– Миша, я не понимаю.
– Бывает.
– Но мне не нужна водка.
– Мне тоже.
– При чем тут водка вообще? Мы говорили о конфетах.
– Расскажи про пирамиду Хеопса.
– Не буду. Достал ты меня. Не можешь просто объяснить, тогда молчи. И подавись своими деньгами.
Миша не обижается. За все время, пока я его знаю, Миша никогда на меня не обижался. Вслух он говорит, что на дураков не обижаются, но я знаю, Миша думает, что если я чего–то не понял, то это его вина. Если я не понимаю, то это он не смог объяснить.
– Но что такое пирамида Хеопса и кто ее строил ты знаешь?
– Знаю.
– И когда ее строили тоже знаешь?
– Тоже знаю, но не понимаю, какое отношение имеет пирамида Хеопса к деньгам.
– Я тоже не понимаю, какое отношение вся эта муть про фараонов имеет к тебе, ко мне и к ситуации, в которой мы находимся. Зачем тебе все это знать, ты представляешь? Ты же даже элементарных вещей не понимаешь. Почему дедушки стоят около ворот?
– Не знаю. Гуляют, наверное. Свежим воздухом дышат.
– Свежим воздухом они могли бы и на лавочке дышать.
– Тогда не знаю. Просто так стоят.
– Просто так только идиоты вроде тебя могут про древний мир читать. Остальные люди делают все с определенной целью. Ты у ворот долго стоял?
– Я не стоял у ворот, я издалека на ворота смотрел.
– И что ты там увидел?
– Ничего особенного. Одни дедушки быстро входят и выходят. Бабушки тоже. Другие стоят возле ворот.
– Вывод?
– Да никакого вывода.
– И куда они выходят?
– В магазин, наверное. Они с сумками возвращаются.
– Шерлок Холмс. Итак. Одни дедушки стоят возле ворот, другие выходят и возвращаются с сумками. Твой вывод?
– Не знаю. Может быть, они раньше сходили в магазин, может, потом пойдут.