— Привет, — сказала она.
— Привет.
— Мне нужно поехать с Гарриет, — сказала Бренда. — Так что совершить утреннюю пробежку нам не удастся. Если, конечно, ты не хочешь побегать в одиночестве.
— Нет. Я лучше почитаю или займусь чем-нибудь еще. А куда вы едете?
— В Нью-Йорк. За покупками. Гарриет хочет купить себе свадебный наряд. И еще что-нибудь — чтобы было во что переодеться после свадьбы. Ну и для медового месяца какое-нибудь платье.
— А ты что будешь покупать?
— Я ведь подружка невесты — мне тоже нужно праздничное платье. Если я поеду с Гарриет, то смогу отправиться в «Бергдорф» безо всех этих разговоров с матерью о преимуществах Орбахов.
— Купи и мне чего-нибудь, а? — попросил я.
— Опять ты начинаешь, Нейл?! Мы же договорились!
— Да шучу я, шучу! Я про это и думать забыл.
— Тогда почему ты об этом говоришь?
— О, Господи! — простонал я, выбежал на улицу, сел в машину и поехал завтракать в «Милбэрн».
Выпив кофе и съев пару яиц, я вернулся назад. Бренда уже уехала, и мы остались в доме втроем: я, Карлота и миссис Патимкин. Я изо всех сил старался избегать комнат, в которых находились дамы, но в конце концов мы с миссис Патимкин оказались сидящими друг против друга в телевизорной комнате. Миссис Патимкин держала в руке лист бумаги и сверялась с каким-то длинным списком, время от времени заглядывая в два тоненьких телефонных справочника.
— Ни минуты покоя, — вздохнула она.
Я широко улыбнулся, выказывая свое расположение — будто миссис Патимкин отчеканила только что нетленную фразу.
— Может, вам помочь? — предложил я свои услуги. — Давайте я проверю список.
— Нет-нет, — миссис Патимкин мелко затрясла головой. — Это списки «Хадассы».
— Ах, вот оно что, — понимающе сказал я.
Какое-то время я молча наблюдал за миссис Патимкин. Потом она спросила:
— А твоя мама состоит в «Хадассе»?
— Не знаю, как теперь. Когда мы жили в Ньюарке, то состояла.
— Она была активисткой?
— Наверное. Она все время сажала деревья в Израиле.
— Да?! — удивилась миссис Патимкин. — А как ее зовут?
— Эстер Клюгман. Она сейчас живет в Аризоне. Там есть отделение «Хадассы»?
— «Хадасса» есть всюду, где живут еврейки.
— Ну, тогда мама, наверное, и сейчас в «Хадассе». Они с отцом в Аризоне. Уехали туда из-за астмы. А я живу в Ньюарке у тети. Она не активистка «Хадассы». Зато другая тетя — Сильвия, — вот она активистка. Вы знакомы с Сильвией и Аароном Клюгман? Они состоят в том же клубе, что и вы. У них есть дочь, Дорис, — меня прорвало, я не мог остановиться: — Они живут в Ливингстоне. Может быть, тетя Сильвия вовсе и не активистка «Хадассы». Может, она член какого-нибудь противотуберкулезного общества. Или противоракового. Я знаю, что ее интересует какая-то болезнь.
— Это замечательно, — сказала миссис Патимкин.
— О да.
— У этих обществ благородная миссия.
— Да, конечно.
Миссис Патимкин, похоже, немного потеплела; ее лиловые глаза перестали вглядываться — она вдруг стала просто смотреть на мир, не оценивая его.
— А ты не интересуешься «Бнаи Брит»? — спросила миссис Патимкин. — Рон вступает в «Бнаи Брит» сразу после свадьбы.
— Я, пожалуй, тоже подожду до свадьбы.
Миссис Патимкин помрачнела и снова уткнулась в свои списки. Я понял, что допустил величайшую глупость, позволив себе легкомысленно отнестись к ее вопросу. Речь ведь шла о еврейских делах! Я напрягся и спросил, изо всех сил симулируя заинтересованность:
— Вы, наверное, активная прихожанка?
— Да, — ответила миссис Патимкин. И тут же поинтересовалась: — А вы к какому приходу принадлежите?
— Раньше мы ходили в синагогу на Гудзон-стрит. Но после отъезда родителей я не очень-то часто там появлялся.
Не знаю, уловила ли миссис Патимкин фальшивые нотки в моем голосе. Лично мне кажется, что печальное это признание получилось у меня великолепно — я ведь при этом вспомнил дикий языческий загул, в который ударился сразу после отъезда родителей.
Не обращая внимания на мои слова, миссис Патимкин тут же спросила — похоже, с дальним умыслом:
— Мы ходим в синагогу по пятницам. Почему бы тебе не присоединиться к нам? Ты ортодокс или традиционалист?
Я стал лихорадочно соображать:
— Вообще-то я давно уже не был в синагоге… Отошел от этого… — улыбнувшись, я добавил с самыми добрыми намерениями: — Я просто еврей.
Миссис Патимкин снова уткнулась в свой список. Я судорожно пытался сообразить, каким образом убедить миссис Патимкин в том, что я не безбожник. И в конце концов спросил:
— А вы читали Мартина Бубера?
— Бубер… Бубер… — стала вспоминать миссис Патимкин, глядя в список. — Он ортодокс или традиционалист?
— Он философ.
— Обращенный? — спросила миссис Патимкин, досадуя то ли на мою увертливость, то ли по поводу того, что этот Бубер, возможно, ходит в синагогу без головного убора, а у миссис Бубер на кухне только один сервиз.
— Ортодокс, — еле слышно вымолвил я.
— Это замечательно.
— Да.
— Разве синагога на Гудзон-стрит не ортодоксальная?
— Не знаю.
— Но ты же туда ходил?
— Я там прошел через обряд бар-мицвы.
— И ты не знаешь, что обряд бар-мицвы совершают только в ортодоксальных синагогах?
— Конечно, знаю. Да.
— Значит, ты должен быть ортодоксом.
— Ну да. Так оно и есть, — сказал я. — А вы? — неожиданно выпалил я и покраснел.
— Ортодоксалка. А муж — традиционалист, — добавила миссис Патимкин, подразумевая, что мистера Патимкина это не волнует. — А Бренда атеистка, как ты уже, наверное, знаешь.
— Да?! — удивился я. — Нет, я этого не знал.
— У нее в школе были лучшие отметки по ивриту, — сказала миссис Патимкин. — Но потом она, конечно, вообразила из себя невесть что…
Миссис Патимкин посмотрела на меня. Я не знал, требуют ли правила приличия во всем соглашаться с нею.
— Не знаю, что и сказать, — отважился я, наконец, на невнятный ответ. — Я бы сказал, что Бренда традиционалистка. Ну, может быть, немного обращенная…
В это время раздался спасительный телефонный звонок, и я вознес благодарственную ортодоксальную молитву Господу.
— Алло! — сказала миссис Патимкин в трубку. — …Нет… я не могу… мне надо обзвонить всех членов «Хадассы»…
Я сделал вид, будто слушаю птичьи трели, хотя закрытые окна не пропускали в комнату ни единого звука с улицы.
— Пусть их Рональд привезет… — продолжала говорить в трубку миссис Патимкин. — Но мы не можем ждать, если хотим успеть вовремя…
Тут она посмотрела на меня, прикрыла трубку рукой и спросила:
— Ты не мог бы съездить в Ньюарк?
Я вскочил со стула:
— Конечно. Нет вопросов.
— Дорогой? — сказала в трубку миссис Патимкин. — Нейл за ними заедет… Нет, Нейл… Приятель Бренды… Да… До свидания, — она обернулась ко мне: — Мистер Патимкин отобрал образцы столового серебра и хочет, чтобы я на них взглянула. Можешь ты заехать к нему и привезти их сюда?
— Конечно.
— А ты знаешь, где находится наш магазин?
— Да.
— Вот, — сказала миссис Патимкин, протягивая мне ключи. — Возьми «фольксваген».
— Да я на своей съезжу…
— Возьми ключи, — повторила миссис Патимкин.
«Раковины для кухни и ванной — Патимкин» располагались в самом центре негритянского квартала Ньюарка. Много лет назад, в эру великого переселения, этот район населяли евреи. Здесь до сих пор сохранились лавки, торгующие рыбой и кошерными деликатесами, и турецкие бани, где в начале века мылись мои дед и бабка. Даже запахи еще сохранились — можно уловить пряный аромат рыбы, солонины и маринованных помидоров. Но ароматы эти теперь едва различимы среди вони кожевенных фабрик, кислых паров пивоварни и масляного духа автомобильных мастерских; на улицах уже не услышишь идиш, — здесь теперь раздаются крики темнокожих ребятишек, гоняющих палками изодранные резиновые мячи. Изменилась вся округа: старые евреи отборолись за свое существование и сошли в могилы, их потомство, разбогатев, двинулось дальше на запад, к окраине Ньюарка. Затем — за его пределы, вверх по склонам Оранжевых гор. Достигнув вершины, они перевалили через нее и устремились вниз — вторгаясь на территорию язычников подобно тому, как в свое время ирландцы и шотландцы просочились через Кемберлендский проход. Теперь путь, проделанный евреями, повторяли негры, а те из них, что продолжали влачить жалкое существование в Третьем районе, мечтали по ночам на своих вонючих матрасах о сосновом воздухе Джорджии.
Я вдруг подумал, что мне, возможно, удастся увидеть здесь темнокожего мальчишку из библиотеки. Конечно же, этого не произошло, хотя уверен, что жил он в одном из этих обшарпанных многоквартирных домов, в подъездах которых постоянно снуют собаки, дети и женщины в передниках, а в окнах верхних этажей день-деньской торчат дряхлые старики, не способные уже спускаться по лестнице. Они сидят возле раскрытых окон, лишенных занавесок, и, облокотясь о тощие подушки, свешивают головы, чтобы разглядеть слоняющуюся внизу молодежь, беременных женщин и безработных.
Кто пришел вслед за неграми? Кто там еще остался? «Похоже, смены неграм не будет, — подумал я, — и в один прекрасный день улицы, на которых моя бабушка гоняла чаи, опустеют, и все мы перевалим через Оранжевые горы, и покойники наши перестанут стучаться в крышку гроба.
Я подъехал к огромным гаражным воротам, на которых было выведено:
РАКОВИНЫ ДЛЯ КУХНИ И ВАННОЙ — ПАТИМКИН
«Всех видов — всех размеров»
Я вошел в громадное складское помещение, в центре которого помещался небольшой стеклянный офис. Позади офиса рабочие загружали два трейлера, а мистер Патимкин, зажав во рту сигару, на кого-то орал. «Кто-то» оказался Роном. На нем была белая тенниска с надписью «Ассоциация спортсменов штата Огайо», и хотя Рон был выше мистера Патимкина и так же крепко сложен, — перед отцом он стоял с вытянутыми по швам руками, словно маленький мальчик. Сигара мистера Патимкина так и прыгала во рту. Шестеро негров с бешеной скоростью загружали машину, складывая — у меня свело судорогой живот — раковины одну на другую.
Рон выслушал отца, повернулся и принялся командовать грузчиками. Он размахивал руками, и хотя был, судя по всему, немного смущен, не особо, по-моему, заботился о сохранности раковин. Я вообразил себя на месте Рона. Господи, я уже через час заработал бы язву! Я почти слышал, как с дребезгом разлетаются по полу осколки эмали, — и свой собственный голос: «Внимательнее, ребята! Осторожнее!» Бабах! «Ох, ребята… осторожнее… Ох!» А что, если мистер Патимкин подойдет сейчас ко мне и скажет:
— Ну что, парень, хочешь жениться на моей дочери? Давай-ка посмотрим, на что ты способен.
Ему будет на что посмотреть. Через минуту весь склад превратится в хранилище битой эмали.
— Клюгман! Что ты за работник?! Ты работаешь, как ешь!
— Так точно! Я воробышек. Отпустите меня, пожалуйста!
— Ты что — не умеешь грузить машины?
— Мистер Патимкин, даже вдохи и выдохи даются мне с трудом, я устаю во время сна, пустите меня, пустите…
Мистер Патимкин между тем отправился в свой «аквариум» — там надрывался телефон. Мне каким-то образом удалось выдернуть себя из забытья, и я пошел за отцом Бренды. Мистер Патимкин поднял на меня глаза и приветственно махнул свободной рукой, в которой дымилась сигара. Из-за стеклянной перегородки доносился голос Рона:
— Вы не можете уходить на обед все сразу. Так мы никогда не закончим!
— Присаживайся, — сказал мне мистер Патимкин, на секудну отвлекшись от телефонного разговора. Я огляделся— в офисе был только один стул — тот, на котором сидел мистер Патимкин. Тут не принято рассиживаться — тут нужно зарабатывать деньги тяжелым трудом. Я принялся рассматривать календари, развешанные на картотечных шкафах; на них были изображены женщины такой фантастической красы, с такими неземными бедрами и грудями размером с вымя, что никому бы и в голову не пришло принять это за порнографию. Художник изобразил на фирменных календарях «Строительной компании Льюиса», «Мастерской Эрла» и компании «Гроссман и сын. Картонные коробки» особей неизвестного мне третьего пола.
— Да, да, да! — кричал в трубку мистер Патимкин. — Что значит — завтра?! Завтра мир может взорваться к чертовой матери.
Ему что-то ответили на том конце провода. Интересно, с кем он беседует? С Льюисом из строительной компании? Или с Эрлом из мастерской?
— У меня работа, Гроссман. Я не занимаюсь благотворительностью!
Ага, значит, мордуют Гроссмана.
— А мне насрать! — заорал мистер Патимкин. — Ты у нас не единственный, мой дорогой друг! — добавил мистер Патимкин и подмигнул мне.
Ага! Заговор против Гроссмана. Мы с мистером Патимкином заодно! Я постарался улыбнуться как можно более заговорщицки.
— Вот это другое дело, — сказал мистер Патимкин в трубку. — Будем ждать до пяти, не дольше.
Он что-то написал на листке бумаги. Как выяснилось, изобразил мистер Патимкин простой крестик.
— Сын будет здесь, — продолжал он. — Да, вошел в дело.
Не знаю, что ему ответил Гроссман, но мистер Патимкин расхохотался и повесил трубку, не попрощавшись. Потом оглянулся — посмотреть, что делает Рон.
— Четыре года проучился в колледже — и не может разгрузить машину, — прокомментировал он действия своего сына.
Я не знал, что сказать, но в конце концов предпочел правду:
— Боюсь, и я бы не сумел.
— Всему нужно научиться. Я что, по-твоему, — гений? А научился. От тяжелой работы еще никто не умирал.
С этим я согласился.
Мистер Патимкин посмотрел на свою сигару:
— Кто работает, тот и зарабатывает. Будешь сидеть на заднице — ничего не добьешься… Все самые богатые люди сколотили состояния благодаря усердному труду, поверь мне. Даже Рокфеллер. Успех так просто не приходит… — тираду он произнес задумчиво, обводя взглядом свою вотчину.
Мистер Патимкин был не мастак разговаривать, и мне показалось, что подвигнули его на этот залп очевидностей мы с Роном — сын своей неуклюжестью, а я тем, что был чужаком, который однажды может стать членом семьи. Действительно ли мистер Патимкин рассматривал такую возможность? Я не знаю. Могу сказать только одно: сказанные им слова не передавали того удовлетворения, которое он испытывал от той жизни, что обеспечил себе и своей семье.
Он еще раз взглянул на Рона:
— Ты только посмотри! Если бы он так же играл в баскетбол, его бы выгнали с площадки к чертовой матери! — сказал он. Но при этом улыбался. Встав со стула, мистер Патимкин подошел к двери: — Рон, отпусти их на обед.
— Я хотел половину отпустить сейчас, а остальных — попозже! — крикнул в ответ Рон.
— Почему?
— Чтобы не было простоев…
— Ты брось свои штучки! — закричал мистер Патимкин. — На обеденный перерыв все уходят одновременно!
Рон обернулся к рабочим:
— Все, ребята, заканчивайте! Обед! Мистер Патимкин сказал мне с улыбкой:
— Вот умник, да? — Он постучал себе по темечку. — Мозги, понимаете ли… Никакого вкуса к бизнесу. Он идеалист…
Тут мистер Патимкин, похоже, сообразил, с кем разговаривает, потому что поспешно поправил себя:
— Конечно, если ты учитель, или там… студент… то там без знаний не обойтись. Здесь же важно, чтобы в тебе был гониф. Знаешь, что означает это слово?
— Вороватость, — ответил я.
— Ты знаешь больше моих детей. Они смыслят в еврейском не больше гоев. — Мистер Патимкин, увидев проходящих мимо офиса грузчиков-негров, крикнул им вслед: — Эй, ребята, вы знаете, сколько длится час? Чтобы через час были на месте!
В офис зашел Рон. И, конечно же, поздоровался со мной за руку.
— Вы приготовили образцы для миссис Патимкин? — спросил я.
— Рон, принеси столовое серебро, — попросил сына мистер Патимкин. Тот ушел, а мистер Патимкин повернулся ко мне и сказал: — Когда я женился, мы взяли на время вилки и ножи в одной забегаловке. А этим золото подавай!
Но в голосе его не было злости. Совсем наоборот.
Я отвез серебро миссис Патимкин, пересел в свой автомобиль и поехал в горы посмотреть на оленей. Я стоял возле проволочного ограждения, наблюдая за тем, как резвятся олени, как они застенчиво едят с рук многочисленной ребятни, не обращающей никакого внимания на табличку «ОЛЕНЕЙ НЕ КОРМИТЬ». Ребятишки хихикали и радостно визжали, когда олени слизывали с их ладоней воздушную кукурузу. Путаясь этого визга, оленята убегали в дальний угол загона к своим рыжим мамам, которые грациозно смотрели на поднимающиеся по горному серпантину машины. Позади меня юные белокожие мамы — вряд ли они были старше меня, — беззаботно болтали друг с другом, уютно устроившись на сиденьях своих автомобилей с откидным верхом, и время от времени поглядывая, чем заняты их детишки. Мне уже доводилось видеть их, когда мы с Брендой приезжали сюда на пикник: небольшими компаниями они сидели за столиками в многочисленных кафетериях, разбросанных по территории заповедника. Их дети пожирали гамбургеры и бросали монетки в музыкальные автоматы. И хотя никто из этих малышей еще не умел читать, и потому не мог выбрать нужную песню — все они тут же начинали горланить, подпевая выбранной наугад песне. Они знали слова всех песен! Матери же их — среди которых я узнал нескольких моих школьных подружек, — матери рассказывали друг другу о том, где они провели отпуск, сравнивали, чей загар лучше и делились адресами супермаркетов. Они казались мне бессмертными. Волосы у них всегда будут такого цвета, какой они пожелают; одежда — из модной материи и модного же фасона; в домах — шведский модерн, а когда этот стиль выйдет из моды и на смену ему вновь придет громоздкое, уродливое барокко, то длинный, приземистый кофейный столик с мраморной столешницей уйдет со сцены, а на его место водворится «Людовик XIV». Они были похожи на богинь, и будь я Парисом — не смог бы отдать предпочтение кому-то из них, столь микроскопичны были различия. Общность судеб превратила их в женщин на одно лицо. На общем фоне выделялась лишь Бренда. Деньги и комфорт не убили в ней ее индивидуальность — или уже все-таки убили? «Что же мне в ней так нравится?» — подумалось мне, а поскольку я из тех, кто не любит препарировать собственное эго, то я протиснул пальцы сквозь ограду и позволил маленькому олененку слизать все мои мысли.