Ни у Туловицкого, водителя Рори, ни у Силлмэма, водителя Грегорских, не брали кровь на анализ, пока со дня похищения не прошло изрядное время, и какое бы то ни было остаточное присутствие севофлурана у них в организмах осталось незамеченным.
Сколько бы ни было в них общего, исчезновение Марты Грегорской и похищение Рори МакКомберса никогда не связывали между собой.
У этих двух случаев общим было еще одно обстоятельство: никого из детей больше никто не видел.
ХэверхиллКрис МакКуин ушел от них той осенью, когда Вик перешла в среднюю школу.
Первый год у нее с самого начала не заладился. Она получала C[43] по всем предметам, кроме рисования. Учитель рисования вписал в ее табель за четверть замечание, пять поспешно нацарапанных слов: «Виктория одарена, ей надо сосредоточиться», — и поставил ей B.
Вик рисовала во всех учебных кабинетах. Маркером «Шарпи» она сделала себе татуировку, раздражавшую мать и впечатлявшую мальчиков. Подготовила отчет о прочитанной книге в виде комикса, что позабавило всех других детей, сидевших с ней в задней части класса. За развлечение остальных лоботрясов Вик заслуживала A+. Вместо «Роли» у нее появился «Швин»[44] с серебряными и розовыми кисточками на руле. Этот «Швин» она ни во что не ставила и никогда на нем не ездила. Он ее смущал.
Когда Вик вошла в дом, вернувшись с обычной задержки после занятий, мать, сгорбившись, сидела на оттоманке в гостиной, уперев локти в колени и обхватив голову руками. Она плакала… все еще плакала, слезы сочились из уголков ее налитых кровью глаз. Она, когда плакала, становилась уродливой старухой.
— Мам? Что случилось?
— Звонил твой отец. Сегодня он не придет домой.
— Мам? — сказала Вик, давая рюкзаку соскользнуть с плеча и упасть на пол. — Что это значит? Где же он будет?
— Не знаю. Не знаю где, и не знаю почему.
Вик уставилась на нее с недоверием.
— Как это ты не знаешь, почему? — спросила Вик. — Он не придет домой из-за тебя, мама. Потому что он тебя не выносит. Потому что ты только и знаешь, что пилишь его, станешь вон там и давай пилить, когда он устал и хочет, чтобы его оставили в покое.
— Я же так старалась. Ты не представляешь, как я старалась угодить ему. Я могу держать в холодильнике пиво, могу разогревать ужин, когда он поздно приходит. Но я не могу больше быть двадцатичетырехлетней, а именно это ему во мне и не нравится. А его последней было как раз столько, понимаешь? — В голосе у нее не было никакой злости. Он звучал устало, вот и все.
— Как это понимать — его последней?
— Последней девице, с которой он спал, — сказала Линда. — Но я не знаю, с кем он теперь, не знаю, почему решил к ней уйти. Не то чтобы я когда-нибудь ставила его в такое положение, чтобы ему приходилось выбирать между семьей и девушкой на стороне. Не знаю, почему на этот раз по-другому. Должно быть, какой-то очень лакомый кусочек.
Когда Вик снова заговорила, голос у нее был приглушенным и дрожащим:
— Ты мерзко лжешь. Ненавижу тебя. Я тебя ненавижу, и, если он уходит, я уйду вместе с ним.
— Но, Вики, — сказала мать этим странным, безвольным голосом, полным крайнего утомления. — Он не хочет, чтобы ты жила с ним. Он оставил не просто меня, понимаешь? Он нас оставил.
Вик повернулась и бросилась прочь, захлопнув за собой дверь. Она вбежала в октябрьский день, начавший приближаться к вечеру. Свет под низким наклоном сквозил через дубы на другой стороне улицы, золотые и зеленые, и как же любила она этот свет, в целом мире не найти такого света, какой бывает в Новой Англии в начале осени.
Она вскочила на смущавший ее розовый велосипед, она ехала, плакала, но едва это осознавала, дыхание у нее было прерывистым, она обогнула дом и оказалась под деревьями, она поехала под гору, и в ушах у нее завыл ветер. Десятискоростную машину не сравнить было с «Роли» — под тонкими ее шинами она чувствовала каждый камень и корешок.
Вик сказала себе, что найдет его, сейчас же поедет к нему, отец ее любит и, если она хочет остаться с ним, найдет для нее место, а она никогда не вернется домой, никогда не вынуждена будет слушать, как мать пилит ее за то, что она носит черные джинсы, одевается как мальчишка, зависает с лоботрясами, ей надо лишь съехать по склону, и там будет мост.
Но его не было. Старая грунтовая дорога закончилась у ограждения, выходившего на реку Мерримак. Выше по течению вода была черной и гладкой, как дымчатое стекло. Внизу она бурлила, разбиваясь о валуны в белую пену. От «Короткого пути» оставались только поднимающиеся из воды три пятнистых бетонных столба, раскрошившиеся до арматуры.
Она покатила к ограждению, усилием воли приказывая мосту появиться. Но за миг до того как ударилась бы о перекладину, она нарочно опрокинулась вместе с велосипедом и понеслась по земле, пачкая джинсы. Даже не задержавшись, чтобы посмотреть, не поранилась ли где, она вскочила, схватила велосипед обеими руками и бросила его за ограду. Он ударился о длинный склон насыпи, отскочил и упал на мелководье, где и застрял. Одно колесо высовывалось из воды и бешено крутилось.
В сгущавшихся сумерках пикировали летучие мыши.
Вик захромала вдоль реки на север, не имея в виду какого-либо определенного места назначения.
Наконец на набережной у реки, под шоссе 495, она упала в колючую траву, забросанную мусором. Бок у нее болел, а над ней завывали и жужжали автомобили, порождая тупоголовую дрожащую гармонику на массивном мосту через Мерримак. Она чувствовала, как массивно они проносятся где-то вверху, как успокоительно и мощно вибрирует под ней земля.
Вик не собиралась засыпать под этой громадиной, но на некоторое время — минут на двадцать или около того — она задремала, приведенная в состояние полубессознательной мечтательности громовым ревом мотоциклов, проносившихся мимо по два и по три, целой бандой ездоков за город последним теплым осенним вечером, направлявшихся, куда повезут их колеса.
Различные места 1993–1995 гг.Когда вечером 9 мая 1993 года Джефф Эллис повел своего спрингер-спаниеля на обычную прогулку после ужина, в Чесапике, штат Виргиния, шел сильный дождь. Никто не хотел выходить на улицу: ни Эллис, ни его собака, Гарбо. На бульваре Бэттлфилд дождь лил так сильно, что капли отскакивали от бетонных тротуаров и мощенных булыжником подъездных дорог. В воздухе густо пахло шалфеем и остролистом. На Джеффе было большое желтое пончо, которое хватал ветер, неистово им хлопая. Гарбо, чья вьющаяся шерсть свисала мокрыми прядями, раздвинула задние ноги и с несчастным видом присела помочиться.
Выходя на прогулку, Эллис с Гарбо проходили мимо старого тюдоровского дома Нэнси Ли Мартин, богатой вдовы с девятилетней дочерью. Следователям чисапикской полиции он сказал, что взглянул на ее подъездную дорогу, потому что услышал рождественскую музыку, но это было не вполне правдой. Тогда из-за громкого стука дождя на дороге он не слышал рождественской музыки, но Эллис всегда проходил мимо ее дома и всегда смотрел на ее подъездную дорогу, потому что был немного влюблен в Нэнси Ли Мартин. В свои сорок два она была на десять лет старше его, но все еще выглядела заводилой болельщиц Виргинского политеха, которой когда-то и была.
Он посмотрел на дорожку как раз вовремя, чтобы увидеть, как Нэнси выходит из входной двери, а впереди спешит ее дочь, Эми. Над ней и дочерью держал зонт какой-то высокий мужчина в черном пальто; на матери и дочери были облегающие платья и шелковые шарфы, и Джефф Эллис вспомнил, как его жена говорила, что Нэнси Ли собирается к сборщикам средств для Джорджа Аллена, который только что объявил, что выставляет свою кандидатуру на пост губернатора.
Эллис, владевший дилерской конторой фирмы «Мерседес» и разбиравшийся в автомобилях, опознал присланную за ней машину как ранний «Роллс-Ройс», то ли «Фантом», то ли «Призрак», что-то из 30-х годов.
Он крикнул и поднял руку в знак приветствия. Нэнси Ли Мартин, возможно, помахала в ответ, он не был в этом уверен. Когда водитель открыл дверь, хлынула музыка, и Эллис мог бы поклясться, что слышал мелодию «Маленького барабанщика» в исполнении хора. Странно было слышать это весной. Может, даже Нэнси Ли это показалось странным — она, казалось, помедлила, прежде чем сесть в машину. Но шел сильный дождь, и колебалась она недолго.
Эллис пошел дальше, а когда вернулся, автомобиля уже не было. Нэнси Ли Мартин и ее дочь Эмми так никогда и не прибыли к сборщикам средств для Джорджа Аллена.
Водитель, которому поручили ее привезти, Малкольм Акройд, тоже исчез. Его автомобиль нашли рядом с Бейнбридж-роуд, у воды, с открытой водительской дверцей. В сорняках обнаружили его шляпу, пропитанную кровью.
Эллис пошел дальше, а когда вернулся, автомобиля уже не было. Нэнси Ли Мартин и ее дочь Эмми так никогда и не прибыли к сборщикам средств для Джорджа Аллена.
Водитель, которому поручили ее привезти, Малкольм Акройд, тоже исчез. Его автомобиль нашли рядом с Бейнбридж-роуд, у воды, с открытой водительской дверцей. В сорняках обнаружили его шляпу, пропитанную кровью.
В конце мая 1994 года десятилетний Джейк Кристенсен из Буффало, штат Нью-Йорк, в одиночку прилетел из Филадельфии, где учился в школе-интернате. Его должен был встретить водитель, Билл Блэк, но с тем случился смертельный сердечный приступ в гараже на стоянке, и он был найден мертвым за рулем своего лимузина. Личность того, кто встретил Джейка в аэропорту — и кто его увез, — не была установлена.
Вскрытие обнаружило, что сердце у Билла Блэка отказало после вдыхания почти смертельной дозы газа, называемого севофлураном, которым любят пользоваться стоматологи. Однократное приложение маски выключает у человека чувствительность к боли и делает его весьма внушаемым… иначе говоря, обращает в зомби. Раздобыть севофлуран не так просто — для его получения нужна лицензия на медицинскую или стоматологическую практику, — и это казалось перспективной линией расследования, но допросы челюстно-лицевых хирургов и тех, кто у них работал, проводившиеся по всему штату, ровным счетом ничего не дали.
* * *В 1995 году Стив Конлон и его двенадцатилетняя дочь Чарли (на самом деле Шарлин, но Чарли для друзей) собирались на танцы отцов и дочерей. Они заказали лимузин, но вместо этого к их порогу приехал «Роллс-Ройс». Мать Чарли, Агата, перед уходом дочери поцеловала ее в лоб, пожелала хорошо повеселиться — и никогда ее больше не видела.
Но вот мужа она все же увидела. Его тело с пробитым пулей левым глазом нашли за кустами в зоне отдыха рядом с межштатным[45] шоссе 87. Несмотря на поврежденное лицо, проблем с идентификацией у Агаты не возникло. Несколько месяцев спустя, как-то ночью, чуть позже половины третьего ночи, в доме Конлонов зазвонил телефон, и Агата, лишь отчасти проснувшись, сняла трубку. Она услышала шипение и треск, словно при очень удаленном соединении, а затем несколько детей начали петь «Первое Рождество» — высокими, сладкими голосами, подрагивающими от смеха. Агата уверилась, что среди них слышит голос своей дочери, и стала кричать ее имя: «Чарли, Чарли, ты где?» Но ее дочь не ответила, а через мгновение дети повесили трубку.
Однако в телефонной компании заявили, что в указанное время на ее номер никаких звонков не поступало, и полиция списала это на ночную фантазию обезумевшей от горя женщины.
* * *Ежегодно в Америке происходит около 58 000 несемейных похищений детей, и исчезновения в начале 90-х Марты Грегорской, Рори МакКомберса, Эми Мартин, Джейка Кристенсена, Шарлин Конлон и взрослых, которые пропали вместе с ними, — при малочисленных свидетелях, в разных штатах, при различных обстоятельствах — не связывались между собой вплоть до гораздо более позднего времени… наступившего после того, что случилось с Вик МакКуин в руках Чарльза Таланта Мэнкса III.
Хэверхилл, штат МассачусетсВ конце марта того года, когда Вик училось в 11-м классе, мать в час ночи вломилась к ней в спальню, где она уединилась с Крейгом Харрисоном. Не то чтобы Линда застукала их, когда они занимались любовью или хотя бы просто целовались, но у Крейга была бутылка рома «Бакарди», и Вик изрядно опьянела.
Крейг пожал плечами, улыбнулся и ушел: «Спокойной ночи, миссис МакКуин, извините, что мы вас разбудили», — и на следующее утро Вик не разговаривала c матерью, прежде чем отправилась на свою субботнюю смену в закусочной «Тако Белл»[46]. Ей не очень хотелось возвращаться домой, и она, конечно, не была готова к тому, что ждало ее, когда она пришла.
Линда сидела у Вик на кровати, аккуратно застеленной свежим бельем и со взбитой подушкой, в точности как кровать в отеле. Только мяты и не хватало.
Все остальное пропало: альбом Вик, книги, компьютер. На столе лежала пара каких-то вещиц, но Вик не сразу их разглядела. Увидев свою комнату, убранную как номер отеля, она задохнулась.
— Что это ты устроила?
— Ты сможешь заработать свои вещи обратно, — сказала Линда, — если будешь соблюдать мои новые правила и мой новый комендантский час. Отныне я буду отвозить тебя в школу, на работу и в любое другое место, куда понадобится.
— Ты не… ты не имела права… — задыхаясь, сказала Вик.
— Я нашла кое-что у тебя в ящиках, — продолжала мать, словно Вик ничего не говорила. — Хотела бы услышать, как ты это объяснишь.
Линда кивнула, указывая в другую сторону комнаты. Повернув голову, Вик теперь как следует рассмотрела то, что лежало у нее на столе: пачка сигарет; жестянка из-под «Алтоидс»[47], содержавшая что-то вроде красных и оранжевых леденцов, раздаваемых в День святого Валентина; несколько сувенирных бутылочек джина; два фиолетовых пакета — презервативы с банановым запахом. Один из пакетов был надорван и пуст.
Вик купила эти пакеты в автомате, стоявшем возле отеля «Говард Джонсон», и вскрыла один, чтобы сделать из него шар-персонаж, надув его и нарисовав на одной из сторон лицо. Она назвала этот персонаж Перцеголовом и забавляла им одноклассников на третьей паре, водя его по своему столу, пока не было учителя. Когда мистер Джеффи вернулся из мужской комнаты, в классе стоял такой сильный банановый запах, что он спросил, не угостит ли кто-нибудь и его бананом, из-за чего все так и прыснули.
Сигареты забыл Крейг, когда заходил однажды вечером, и Вик оставила их у себя. Она не курила, но ей нравилось вытряхивать сигарету из пачки и лежать в кровати, сладко пахнущей табаком: запахом Крейга.
Таблетки экстази Вик принимала, чтобы преодолеть те ночи, когда невозможно было уснуть, когда мысли кружились у нее в голове с пронзительными криками, как стая обезумевших летучих мышей. Иногда по ночам, закрыв глаза, она видела мост «Короткого пути», кособокое прямоугольное отверстие в темноту. Обоняла аммиачную вонь мочи летучих мышей, запах заплесневелого помета и древесины. В темноте, в дальнем конце моста, имела обыкновение мигать пара фар: два круга бледного света, установленных близко друг к другу. Фары эти были яркими и ужасными, и порой она по-прежнему видела их горящими перед ней, даже когда открывала глаза. Из-за этих фар ей хотелось кричать.
Маленькая «экс» всегда все сглаживала. Маленькая «экс» дарила ей ощущение, будто она скользит, а ветерок обдувает ей лицо. Это таблетка приводила мир в состояние гладкого, едва приметного движения, как будто она сидела на заднем сиденье отцовского мотоцикла, кренящегося на повороте. Когда она принимала экстази, ей не нужно было спать, она была слишком влюблена в мир, чтобы спать. Вместо этого она звонила своим друзьям и рассказывала им, как сильно их любит. Не ложилась допоздна и делала эскизы татуировок, которые помогли бы ей преодолеть зазор между девушкой-соседкой и прожженной стриптизеркой. Она хотела, чтобы над грудью у нее красовался мотоциклетный двигатель: пусть знают парни, какую великолепную поездку она дарует, и не беда, что в свои семнадцать она, как это ни трогательно, была последней девственницей в классе.
Крохотные сувенирные бутылочки джина вообще ничего собой не представляли. Джином она всего лишь запивала экстази.
— Что хочешь, то и думай, — сказала Вик. — Мне по фигу.
— Полагаю, мне надо быть благодарной, что ты хотя бы предохраняешься. А принесешь в подоле, не жди, чтобы я тебе помогала. Меня такой ребенок вообще никак не будет касаться. Как и ты сама.
Вик хотела было сказать ей, что это прекрасный аргумент, чтобы как можно скорее забеременеть, но вышло совсем другое:
— Я с ним не спала.
— А вот и врешь. 4 сентября. Я думала, что ты ночевала у Виллы. А в твоем дневнике говорится…
— Так ты что, совала нос в мой чертов дневник? — вскричала, едва не возопила, Вик.
— …что ты спала с Крейгом всю ночь напролет в первый раз в жизни. Думаешь, я не знаю, что это значит?
А это значило, что они спали вместе… в одежде, под одеялом, на подвальном этаже у Виллы, вместе с еще шестью друзьями. Но, когда она проснулась, он лежал, прильнув к ней сзади, обхватив ее за талию и дыша ей в затылок, и она подумала: «Пожалуйста, не просыпайся», и несколько мгновений испытывала такое счастье, что едва могла его вынести.
— Да, мама. Это означает, что мы трахались, — мягко сказала Вик. — Потому что мне надоело сосать его перец. Не вижу в этом ничего особенного.
Те немногие краски, что оставались в лице матери, улетучились.
— Я буду держать твои личные вещи под замком, — сказала она. — Но если ты последуешь новой программе…