— Да, мама. Это означает, что мы трахались, — мягко сказала Вик. — Потому что мне надоело сосать его перец. Не вижу в этом ничего особенного.
Те немногие краски, что оставались в лице матери, улетучились.
— Я буду держать твои личные вещи под замком, — сказала она. — Но если ты последуешь новой программе…
— Это вот так ты делала, если тебя разочаровывал папа? Запирала не несколько месяцев свою киску, чтобы посмотреть, справится ли он с новой программой?
— Уж поверь, будь у меня в доме пояс целомудрия, я бы тебя заставила его носить, — сказала мать. — Шалава мелкая, с грязным языком!
Вик рассмеялась, и это прозвучало дико и мучительно.
— Какая же ты внутри уродка, — сказала она — это были самые злобные слова, которые пришли ей в голову. — Я ухожу.
— Уйдешь — имей в виду: дверь будет заперта, когда явишься обратно, — сказала мать, но Вик не слушала, уже направляясь к двери спальни.
* * *Она шла пешком.
Дождь, смешанный с мелким снегом, просачивался сквозь ее военно-морскую куртку и покрывал ей волосы хрустящей ледяной коркой.
Отец со своей подругой жили в Дареме, штат Нью-Гемпшир, и до них можно было добраться с помощью MBTA[48] — доехать на поезде до Северной станции, а затем пересесть на «Амтрак», — но все это стоило кучу денег, которых у Вик не было.
Тем не менее она подошла к железнодорожной станции и какое-то время там слонялась, укрываясь от дождя. Она пыталась придумать, кому бы позвонить и попросить денег на проезд. Потом решила: черт с ним, она просто позвонит отцу и попросит его за ней приехать. Она, если честно, не совсем понимала, почему не подумала об этом раньше.
В прошлом году она наведывалась к нему только раз, и все обернулось очень плохо. Вик подралась с его подругой, швырнула в нее пульт дистанционного управления, который по дикой случайности посадил ей синяк под глазом. Отец в тот вечер отправил ее обратно, даже не поинтересовавшись ее точкой зрения на случившееся. С тех пор Вик с ним не разговаривала.
Крис МакКуин ответил на втором звонке и сказал, что оплатит разговор. Но обрадованным он не казался. Голос у него был скрипучим. Когда она видела его в прошлый раз, в волосах у него появилось много серебра, которого год назад не было. Она слышала, что мужчины заводят молоденьких любовниц, чтобы самим оставаться молодыми. Это не действовало.
— В общем, так, — сказала Вик, и ей вдруг потребовались усилия, чтобы снова не расплакаться. — Мама меня выставила, в точности как тебя.
Случилось, конечно, совсем другое, но это казалось верным способом начать разговор.
— Эй, Пацанка, — сказал он. — Ты где? В порядке? Звонила твоя мать, ты, говорит, ушла.
— Я здесь, на нашей станции. Совсем без денег. Пап, ты можешь за мной приехать?
— Я могу вызвать тебе такси. Мама заплатит, когда доберешься домой.
— Я не могу домой.
— Вик. Мне потребуется час, чтобы туда доехать, а сейчас уже полночь. У меня завтра работа на 5 утра. Я бы давно уже лег, но вместо этого вынужден сидеть у телефона и волноваться о тебе.
На заднем плане Вик услышала голос подруги отца Тиффани: «Она сюда не явится, Крисси!»
— Тебе сейчас надо все уладить с матерью, — сказал он. — Я не могу становиться на чью-то сторону, Вик. Ты же знаешь.
— Сюда она не явится, — снова сказала Тиффани резким, сердитым голосом.
— Вели этой суке заткнуть свой поганый рот! — крикнула, почти завопила Вик.
Когда отец заговорил снова, голос него был жестче:
— И не подумаю. А учитывая, что ты избила ее, когда была здесь в прошлый раз…
— Хрень!
— …и до сих пор не извинилась…
— Я эту безмозглую суку пальцем не тронула.
— …ладно. Я кладу трубку. Разговор закончен. Ничего не поделать, придется тебе провести эту чертову ночь под дождем.
— Значит, ты ее выбираешь, а не меня, — сказала Вик. — Ты выбираешь ее. Ну и черт с тобой, папочка. Выспись как следует, чтобы завтра хорошо взрывалось. Только это ты и умеешь.
Она дала отбой.
Вик прикинула, не сможет ли она поспать на станционной скамейке, но к двум часам ночи поняла, что не сможет. Там было слишком холодно. Она подумала, не позвонить ли ей матери, не попросить ли ее прислать такси, но мысль просить ее о помощи была невыносима, поэтому она шла и шла пешком, пока наконец не оказалась возле своего
ДомаОна даже на пробу не толкнула входную дверь, уверенная, что та заперта. Окно ее спальни находилось в десяти футах над землей, не говоря уже о том, что и оно было заперто. Окна на задний двор тоже были заблокированы, как и раздвижные стеклянные двери. Но вот подвальное окно не запиралось и даже не закрывалось полностью. Уже шесть лет оно оставалось приоткрытым на четверть дюйма.
С помощью подвернувшегося ей ржавого секатора Вик срезала сетку, а затем толкнула окно внутрь и пролезла через длинную широкую щель.
Подвал представлял собой большое неотделанное помещение с трубами, проходившими по потолку. На одном его конце, у лестницы, располагались стиральная машина и сушилка, на другом — стоял котел. Остальная обстановка состояла из мешанины коробок, мешков для мусора, набитых старой одеждой Вик, и тартанового мягкого кресла, на сиденье которого стояла дрянная акварель в рамке, изображавшая крытый мост. Вик смутно помнила, как рисовала ее в каком-то из младших классах. Акварель была страшненькая. Никакого чувства перспективы. Вик позабавилась, нарисовав на ней в небе маркером стайку летающих пенисов, потом бросила ее в мусор и опустила спинку кресла, так что получилась чуть ли не кровать. В сушилке она нашла во что переодеться. Хотела высушить кроссовки, но знала, что глухое постукивание приведет сюда мать, а поэтому просто поставила их на нижнюю ступеньку.
В одном из мешков для мусора она нашла несколько плотных зимних курток и, свернувшись калачиком в кресле, натянула их на себя. Кресло не желало полностью разравниваться, и она не представляла себе, как сможет уснуть в таком изогнутом виде, но потом прикрыла на мгновение глаза, а когда открыла их снова, то небо в длинной щели окна было синим и сияющим.
Разбудило ее не что иное, как топот ног у нее над головой и взволнованный голос матери. Та говорила по телефону на кухне. Вик поняла это по тому, как она ходила.
— Да звонила я в полицию, Крис, — сказала она. — Говорят, вернется домой, когда будет готова. — Потом воскликнула: — Нет! Нет, не будут, потому что она не пропавший ребенок. Ей, черт возьми, семнадцать лет, Крис. В семнадцать ее даже беглянкой не назовут.
Вик готова была подняться со своего места и пойти наверх… а потом подумала: черт с ней. Черт с ними обоими. И снова опустилась в кресло.
Принимая такое решение, она понимала, что это неправильно, что ужасно так поступать, прятаться здесь, пока ее мать наверху сходит с ума от страха. Но, с другой стороны, ужасно и обыскивать комнату своей дочери, читать ее дневник, забирать вещи, за которые она сама заплатила. А если Вик время от времени принимает крохотные таблетки, то в этом тоже виноваты ее родители, потому что развелись. Отец виноват, потому что бил мать. Теперь она знала, что он ее бил. Она не забыла, как он промывал костяшки пальцев в раковине. Даже если эта болтливая, предвзятая сучка сама это заслужила. Вик жалела, что сейчас при ней нет маленькой «экс». У нее в рюкзаке, в пенале на молнии, хранилась одна таблетка, но рюкзак-то остался наверху. Интересно, отправится ли мать на ее розыски.
— Но ты не растишь ее, Крис! Я ращу! Я все делаю сама! — чуть не прокричала Линда, и Вик, услышав слезы в ее голосе, на мгновение едва не передумала. И снова удержалась. Словно дождь со снегом прошлой ночью просочился сквозь ее кожу, всосался ей в кровь и сделал ее как-то холоднее. Она жаждала этого холода внутри, идеальной ледяной неподвижности — холода, который заглушил бы все дурные чувства, мгновенно заморозил бы все плохие мысли.
«Ты хотела, чтобы я растерялась, а я вот взяла и потерялась», — подумала Вик.
Мать бросила трубку телефона, подняла ее и снова бросила.
Вик залезла под куртки и свернулась калачиком.
Через пять минут она снова уснула.
Когда она проснулась в следующий раз, уже давно перевалило за полдень и в доме никого не было. Она поняла это, как только открыла глаза, поняла по особенностям тишины. Ее мать не выносила, чтобы дома было совершенно тихо. Когда Линда спала, она включала вентилятор. Когда бодрствовала — телевизор или собственный рот.
Вик отодрала себя от кресла, пересекла комнату и поднялась на какой-то ящик, чтобы выглянуть в окно, выходившее на площадку перед домом. Ржавого драндулета матери, «Датсуна», на месте не было. Вик почувствовала неприятно пульсирующее возбуждение, надеясь, что та отчаянно колесит по Хэверхиллу, разыскивая ее в торговом центре, на прилегающих переулках, в домах ее друзей и подруг.
«Я могла бы быть мертвой», — подумала она, произнося про себя эти слова глухим, вселяющим ужас голосом. Изнасилованной и брошенной умирать возле реки, и только ты была бы во всем виновата, властолюбивая сука. В голове у Вик было полно таких слов и оборотов, как властолюбивый и внушающий ужас. Пусть в школе у нее были только C, но зато она читала Джерарда Мэнли Хопкинса и Уистена Хью Одена[49], так что была на много световых лет умнее своих родителей — и знала это.
Вик сунула свои все еще влажные кроссовки колотиться в сушилке и пошла наверх, чтобы съесть миску хлопьев «Лаки Чармс», сидя перед телевизором. Она вытащила из пенала таблетку экстази, хранившуюся там на крайний случай. Через двадцать минут стала казаться себя гладкой и легкой. Закрывая глаза, она испытывала роскошное ощущение движения, скольжения, подобного полету бумажного самолетика в восходящем потоке. Она смотрела канал «Путешествия» и всякий раз, когда видела самолет, разводила руки, как крылья, и делала вид, что парит. Экстази было движением в виде таблеток, таким же славным, как поездка через темноту в кабриолете с открытым верхом, только не надо было вставать с дивана, чтобы в нее отправиться.
Вымыв миску и ложку в раковине и вытерев, она убрала их на место. Выключила телевизор. Час был уже поздним, судя по наклону света, падавшего сквозь деревья.
Вик вернулась в подвал, проверила кроссовки, но те все еще оставались влажными. Она не знала, чем себя занять. Под лестницей она нашла свою старую теннисную ракетку и упаковку мячей. Решила, что можно некоторое время постучать о стену, но сначала надо было расчистить пространство, так что она начала передвигать ящики — и вот тогда-то она его и обнаружила.
«Роли» прислонился к бетону, скрытый за штабелем коробок с пометкой «Для Армии Спасения». Вик обалдела, увидев там свой старый велосипед. Она попала в какую-то аварию и потеряла его. Вик вспомнила, как ее родители говорили об этом, не зная, что она их слышит.
За одним исключением. За исключением того, что она, может, слышала не то, что ей показалось. Она вспомнила, как отец говорил, что она будет горевать, когда он ей скажет, что «Роли» исчез. Почему-то она тогда подумала, что он потерялся, что отец не смог его найти. Мать сказала что-то о том, что рада исчезновению «Роли» с горизонта, потому что Вик уж слишком сильно на нем зациклена.
И она была на нем зациклена, это правда. У Вик скопился целый набор фантазий, в которых имели место поездки на «Роли» через воображаемый мост в отдаленные места и фантастические земли. Она ездила на нем в логово террориста, где спасла пропавший браслет матери, на нем же добралась до склепа, заполненного книгами, где познакомилась с девушкой-эльфом, которая заварила ей чай и предостерегла ее от привидений.
Проведя по рулю пальцем, Вик собрала на его подушечку толстый серый слой пыли. Все это время он копил здесь пыль, потому что ее родители не хотели, чтобы он у нее был. Вик любила свой байк, а тот подарил ей тысячу историй, и поэтому, естественно, родители отобрали его у нее.
Она скучала по своим историям о мосте, скучала о девочке, которой тогда была. Прежде она была лучше — и понимала это.
Не отрывая взгляда от велосипеда, она надела кроссовки (которые теперь стали подгоревшими и вонючими).
Весна пребывала почти в идеальном равновесии: под прямым солнечным светом казалось, что на дворе июль, а в тени — что январь. Вик не хотела выходить на дорогу и рисковать, что ее заметит мать, возвращаясь домой, поэтому она вывела «Роли» к задней части дома и к тропе в лес. Самым естественным делом на свете было перекинуть через него ногу и поехать.
Вик рассмеялась, когда забралась на него. Он для нее был слишком, едва ли не комично маленьким. Она представила себе клоуна, втиснутого в крошечный клоунский автомобиль. Колени у нее ударялись о руль, а ягодицы свисали с сиденья. Но когда она вставала на педалях, то чувствовала себя по-прежнему ловко.
Она направила его вниз по склону, в тень, где было на десять градусов холоднее, чем на солнце, где в лицо ей дохнула зима. Ударившись о корень, она подлетела в воздух. Не ожидая на самом деле оторваться от земли, она вскрикнула, издала тонкий, счастливый крик удивления, и мгновение не ощущалось никакой разницы между той, кем она была сейчас, и той, кем она была раньше. Ей было по-прежнему хорошо — внизу крутились два колеса, а ветер хватал ее за волосы.
Она не направилась прямо к реке, но поехала вместо этого по узкой тропе, шедшей наискосок по склону холма. Вик прорвалась через какой-то кустарник и оказалась среди группы мальчишек, стоявших вокруг огня, полыхавшего в мусорном баке. Они передавали по кругу косяк.
— Дайте и мне дернуть! — крикнула она, проезжая мимо и притворяясь, что делает маленькую затяжку.
Парнишка с косяком, тощий придурок в футболке с портретом Оззи Осборна, так испугался, что подавился дымом, которого набрал полные легкие. Вик усмехалась, уезжая прочь, пока парень с косяком не прокашлялся и не завопил:
— Может, и дадим, если отсосешь у нас, шалава долбаная!
Она продолжала ехать по холоду. Парламентское сборище ворон, рассевшихся на ветвях толстоствольной березы, обсуждало ее в самых мрачных выражениях, пока она проезжала под ними.
Может, и дадим, если отсосешь у нас, подумала она, и на протяжении одного холодного мгновения семнадцатилетняя девушка на детском велосипеде представляла себе, как поворачивается, возвращается к ним, слезает и говорит, ладно. Кто первый? Мать уже решила, что она шлюха. Вик очень не хотелось ее разочаровывать.
До этого она несколько мгновений чувствовала себя хорошо, гоня по склону холма на своем старом велосипеде, но ощущение счастья выгорело, оставив после себя тусклую, холодная ярость. Однако теперь она уже не была вполне уверена, на кого именно злится. Ее гнев не имел определенной направленности. Это был мягкий шум эмоций, соответствовавший мягкому жужжанию спиц.
Она подумала, не поехать ли ей к торговому центру, но ее раздражала мысль о том, что придется изображать улыбку ради других девушек в ресторанном дворике. Вик была не в настроении видеться со знакомыми, не хотела, чтобы кто-нибудь давал ей добрые советы. Она не знала, куда податься, просто склонна была угодить в какую-нибудь переделку. И не сомневалась, что если проедет достаточно долго, то непременно на что-нибудь этакое нарвется.
Насколько понимала ее мать, Вик уже угодила в переделку и теперь лежала где-нибудь голая и мертвая. Вик радовалась, что внушила ей такую мысль; жалела, что вечером с этой забавой будет покончено и мать узнает, что она по-прежнему жива. Вик отчасти хотелось найти какой-нибудь способ никогда не позволить Линде выяснить, что же с ней случилось, исчезнуть из ее жизни, уйти и никогда не возвращаться… как здорово было бы оставить обоих родителей гадать, жива ли их дочь или нет.
Ей пришлась по вкусу мысль обо всех тех днях и неделях, на протяжении которых они будут скучать по ней, терзаемые ужасными фантазиями о том, что с ней произошло. Они бы представляли ее в мокром снегу, дрожащую и несчастную, с благодарностью забравшуюся на заднее сиденье первого же автомобиля, который остановился ради нее. Она могла быть еще живой где-нибудь в багажнике этого старого автомобиля (Вик и не заметила, когда он успел стать у нее в голове старым автомобилем неопределенной марки и модели). И они никогда не узнают, ни как долго держал ее старик (Вик только что решила, что он должен быть старым, потому что таковой была его машина), ни что именно он с ней сделал, ни куда спрятал тело. Это будет хуже, чем умереть самим, — никогда не узнать, на какого ужасного злодея наткнулась Вик, в какое уединенное место он ее увез, какой конец она для себя нашла.
К этому времени Вик оказалась на широкой грунтовой дороге, ведущей к Мерримаку. Под шинами трещали желуди. Она слышала впереди шум реки, катившейся в своем русле — желобе в горных породах. Это был один из лучших звуков в мире, и она подняла голову, чтобы полюбоваться видом, но обзор ей закрыл мост «Короткого пути».
Вик нажала на тормоза, и «Роли» осторожно проехал еще немного и остановился.
Мост выглядел еще более ветхим, чем ей помнилось, все сооружение было скошено вправо, и казалось, что сильный ветер может опрокинуть его в Мерримак. Кособокий въезд был обвит зарослями плюща. Она почувствовала запах летучих мышей. В дальнем конце увидела размытое пятно слабого света.
Она дрожала от холода, а также от чего-то вроде удовольствия. Она со спокойной уверенностью понимала, что у нее что-то не так с головой. Сколько бы раз ни принимала она экстази раньше, у нее никогда не бывало галлюцинаций. Она предположила, что все когда-нибудь случается впервые.