Деметр сел за руль, захлопнул за собой дверцу и повернул ключ.
Двигатель с грубым хлопком ожил — с рваным, почти свирепо торжествующим взрывом шума, — но тут же перешел на низкое, роскошное урчание. Обтянутое кремовой кожей переднее сиденье было удобнее, чем ортопедическая кровать, на которой он спал. В те дни, когда собирали «Призрак», все строилось, как танки, строилось, чтобы длиться. Он был уверен, что эта машина его переживет.
Он был прав.
Он оставил мобильный телефон на своем верстаке и решил взять его, прежде чем вывести машину, ему не хотелось оказаться где-нибудь на мели, если «Призраку» вздумается выбросить шток поршня или сотворить еще какую-нибудь пакость. Он потянулся к ручке — и именно тогда ему был преподнесен первый сюрприз того дня. Кнопка блокировки задвинулась с таким громким звуком, что он чуть не вскрикнул.
Деметр был поражен настолько — настолько и не подготовлен, — так что засомневался, действительно ли он видел, как это произошло. Но затем опустились другие кнопки блокировки: одна за другой, бум, бум, бум, в точности как будто кто-то стрелял из пистолета, и он не мог сказать себе, что все это ему лишь померещилось.
— Что за черт?
Он потянул кнопку блокировки на дверце со стороны водителя, но та осталась вдавленной, словно была приварена.
Машина содрогалась на холостом ходу, по бортам ее поднимались выхлопные газы.
Деметр подался вперед, чтобы выключить зажигание, и ему был преподнесен второй сюрприз этого дня. Ключ не поворачивался. Он пошевелил его туда-сюда, затем надавил на него запястьем, но ключ не сдвигался с места — он был полностью повернут, и его невозможно было выдернуть.
Включилось радио, на полной громкости заиграв «Звон бубенцов» — так громко, что стало больно ушам, — песенку, исполнять которую в апреле не было никакого смысла. От неожиданного звука все тело у Деметра покрылось грубой и холодной гусиной кожей. Он ткнул кнопку «ВЫКЛ», но его способность к удивлению истончилась настолько, что он не почувствовал особого изумления, когда та не поддалась. Он нажимал на кнопки, меняя станции, но на всех каналах звучала одна лишь песня — «Звон бубенцов».
Теперь он видел, как выхлопные газы затуманивают воздух. Он ощущал вкус этих дурманящих испарений, от которых у него кружилась голова. Бобби Хелмс[84] заверил его, что время бубенцов — это самое подходящее время, чтобы прокатиться в санях, запряженных одной лошадью. Ему надо было заткнуть это дерьмо, надо было добиться какой-то тишины, но когда он повернул регулятор громкости, звук не убавился и вообще ничего не произошло.
Вокруг фар клубился туман. Сделав следующий вдох, он набрал полный рот отравы и зашелся в приступе кашля настолько напряженного, что ему казалось, будто у него отдираются внутренние ткани горла. Мысли мелькали, как лошадки на разогнавшейся карусели. Мишель не вернется домой еще час-полтора. До ближайших соседей было три четверти мили; никто вокруг не услышит его криков. Машина не выключится, замки не поддадутся, это походило на что-то из дурацкого шпионского фильма — он представил себе наемного убийцу, которого зовут чуть ли не Блоу Джобом, управляющего «Роллс-Ройсом» с помощью дистанционного пульта, — но это было безумием: он сам разобрал «Призрак» и собрал его снова — и знал, что в него не встроено ничего такого, что давало бы кому-то власть над двигателем, кнопками блокировки, радио.
Даже не додумав до конца этих мыслей, он шарил по приборной панели в поисках пульта автоматической двери гаража. Если в гараж не поступит свежий воздух, он через миг-другой потеряет сознание. На протяжении панического мгновения он ничего не нащупывал и думал, не там, он не там, — но потом его пальцы нашли его за выпуклостью, в которой помещался механизм рулевого колеса. Он сомкнул вокруг него руку, затем направил его на дверь гаража и нажал на кнопку.
Дверь загремела, поднимаясь к потолку. Рычаг коробки передач со стуком перевел себя в положение заднего хода, и «Призрак» выскочил из гаража, пронзительно взвизгнув шинами.
Натан Деметр закричал, схватился за руль — не чтобы управлять автомобилем, а лишь затем, чтобы за что-то держаться. Узкие белобокие покрышки цеплялись за усыпанную белой галькой подъездную дорогу, бросая камни в днище. «Призрак» мчался в обратную сторону, словно тележка на безумной обратной горке, опускаясь на триста футов по крутому склону подъездной дороги к шоссе. Натану казалось, что он кричал всю дорогу, хотя на самом деле он остановился задолго до того, как автомобиль проехал полпути вниз по склону. Крик, который ему слышался, колом встал у него в голове.
«Призрак» не замедлил хода, приближаясь к шоссе, наоборот, ускорился; и если кто-то едет в любую сторону, его ударит в бок со скоростью около сорока миль в час. Даже если там никто не едет, «Призрак» пересечет шоссе и застрянет в деревьях на другой стороне; Натан предположил, что в любом случае вылетит через лобовое стекло при отскоке. У «Призрака», как и у всех автомобилей его времени, не было ремней безопасности, даже поясных.
Дорога была пуста, и, когда задние шины ударились об асфальт, рулевое колесо крутанулось в руках Натана так быстро, что ожгло ему ладони, и ему пришлось его выпустить. «Призрак» резко повернул на девяносто градусов вправо, и Натана Деметра бросило поперек переднего сиденья в левую боковую дверцу и ударило головой о железный каркас.
Какое-то время он не знал, насколько сильно ранен. Растянувшись на переднем сиденье, он моргал, глядя в потолок. Через окно со стороны пассажира он видел клонящееся к вечеру небо, темно-синее, с перистыми облаками в верхних слоях атмосферы. Он потрогал больное место на лбу и оторопел, глядя на кровь на своих пальцах, меж тем как флейта начала играть первые такты «12 дней Рождества».
Машина двигалась, самостоятельно переводя рычаг коробки передач вплоть до пятой. Натан знал дороги вокруг своего дома, чувствовал, что они едут на восток по маршруту 1638 к шоссе Дикси. Еще минута — и они достигнут пересечения, и — и что? Дунут прямо через него, может быть, воткнутся в грузовик, едущий на север, и будут разорваны на части? Эта мысль пришла ему в голову как возможность, но он не чувствовал, чтобы у машины была какая-то склонность к аварии, не думал, что она выполняет сейчас миссию камикадзе. Он в каком-то ошеломлении признал, что «Призрак» действует по собственному усмотрению. У него было дело, и он намеревался его выполнить. Сам он для автомобиля не имел никакого смысла, может быть, «механизм» его присутствие не более, чем собака может осознавать присутствие клеща, застрявшего в шерсти у нее за ухом.
Натан приподнялся на локте, покачнулся, окончательно сел и посмотрел на себя в зеркало заднего вида.
На нем была красная маска крови. Снова дотронувшись до лба, он нащупал шестидюймовую рану, пересекавшую линию волосяного покрова. Он легонько исследовал ее пальцами и ощутил под ними кость.
«Призрак» начал замедляться перед сигналом СТОП на пересечении с шоссе 60. Натан смотрел, загипнотизированный, как рычаг коробки передач перешел с четвертой на третью, затем клацнул, становясь на вторую. Он снова начал кричать.
Перед ним, ожидая у сигнала СТОП, стоял универсал. На заднем сиденье теснились три белобрысых ребенка с пухлыми лицами и с ямочками на щеках. Они обернулась, глядя на «Призрак».
Он захлопал руками по лобовому стеклу, размазывая по нему ржаво-красные отпечатки.
— ПОМОГИТЕ! — закричал он, меж тем как теплая кровь стекала по лбу на лицо. — ПОМОГИТЕ, ПОМОГИТЕ, ПОМОГИТЕ МНЕ, ПОМОГИТЕ МНЕ, ПОМОГИТЕ!
Дети необъяснимо усмехались, как будто он вел себя совсем глупо, и неистово махали руками. Он начал бессвязно кричать — звук, издаваемый на бойне коровой, скользящей в дымящейся крови тех, с кем покончили раньше.
При первом же разрыве в транспортном потоке универсал повернул направо. «Призрак» свернул налево, ускоряясь так быстро, что Натан Деметр чувствовал, будто невидимая рука придавливает его к спинке сиденья.
Даже при поднятых окнах он чувствовал чистые запахи раннего лета — благоухание скошенной травы, запах дыма от барбекю на задних дворах, зеленый аромат свежих почек на деревьях.
Небо краснело, словно тоже истекало кровью. Облака были подобны лохмотьям золотой фольги, впечатанным в него.
Натан Деметр рассеянно отметил, что «Призрак» работает как мечта. Двигатель никогда не звучал так ровно. Так сильно. Можно с уверенностью сказать, подумал он, что красивая сучка полностью восстановлена.
* * *Он был уверен, что задремал, сидя за рулем, но не помнил, как начал клевать носом. Знал только, что в какой-то миг, прежде чем окончательно стемнело, он закрыл глаза, а когда открыл их, «Призрак» мчался через туннель вихрящегося снега, туннель декабрьской ночи. Передние боковые стекла были затуманены кровавыми отпечатками его рук, но через них он видел снежных бесов, вихляющихся на черном асфальте двухполосного шоссе, которого он не узнавал. Клубы снега двигались, как оживший шелк, как привидения.
Он пытался думать, что они, возможно, заехали достаточно далеко к северу, пока он спал, чтобы попасть в причудливую весеннюю метель. Отказался от этой мысли как от идиотской. Сопоставив холодную ночь и незнакомую дорогу, он сказал себе, что спит, но не поверил в это. Его собственный посекундный считыватель тактильных ощущений — пульсирующая голова, стянутое и липкое от крови лицо, спина, задеревеневшая от долгого сидения за рулем, — слишком убедительно изображал бодрствование. Автомобиль держался дороги, как танк, не скользил, не вихлял, не сбрасывал скорость ниже шестидесяти миль в час.
Продолжали звучать песни: «Все, что я хочу на Рождество», «Серебряные колокольчики», «Радуйся, мир», «Оно настало ровно в полночь». Иногда Деметр замечал эту музыку. Иногда она скользила мимо его внимания. Ни рекламы, ни новостей, только святые хоры, возносящие хвалу Господу, да Эрта Китт[85], обещающая быть очень хорошей девочкой, если Санта исполнит ее рождественские пожелания.
Закрыв глаза, он представлял себе свой мобильный телефон, лежащий на верстаке в гараже. Искала ли его там Мишель? Конечно, как только вернулась домой и обнаружила, что дверь гаража открыта, а сам гараж пуст. Сейчас она уже с ума сходит от беспокойства, и он жалел, что у него нет телефона, не чтобы позвать на помощь — он полагал, что помочь ему давно невозможно, — но только потому, что почувствовал бы себя лучше, если бы он услышал ее голос. Он хотел бы позвонить ей и сказать, что по-прежнему хочет, чтобы она отправилась на свой выпускной вечер и постаралась повеселиться. Он хотел бы сказать ей, что не боится того, что она становится женщиной — если он о чем-то по-настоящему тревожился, то о себе, стареющем и одиноком без нее, но теперь ему, наверное, не придется об этом беспокоиться. Он хотел бы сказать ей, что она была лучшим в его жизни. Он не говорил ей этого в последнее время — и ни разу не говорил этого должным образом.
После шести часов пребывания в машине он не чувствовал никакой паники, только безмолвное удивление. На каком-то уровне он начал рассматривать свое положение как почти естественное. Рано или поздно черная машина приходит за каждым. Приходит и увозит тебя от близких, и тебе никогда не суждено вернуться.
Перри Комо[86] вкрадчивым тоном предупреждал Натана, что все начинает очень походить на Рождество.
— Не ври, Перри, — сказал Натан, а затем хриплым, трескающимся голосом завел, колотя кулаком по дверце со стороны водителя: — А мне по нраву добрый старый рок-н-ролл. В той музыке души успокоенье я обрел![87] — Он выкрикивал это так громко, как только мог, одну строку и другую, а когда затих, то обнаружил, что радио само собой выключилось.
Ну что ж. Вот и рождественский подарок. Последний, который он когда-либо получит, подумал он.
* * *Когда он в следующий раз открыл глаза, то прижимался лицом к рулю, машина работала на холостом ходу и было так много света, что от него резало глаза.
Он прищурился на ярко-синий размытый мир. Никогда голова по ночам не болела у него так сильно, как сейчас. Боль в черепе была настолько невыносима, что он опасался, как бы его не вырвало. Это было где-то позади глаз, желтое свечение боли. Весь этот солнечный свет был неправедным.
Он поморгал, смахивая слезы, и мир стал четче, начал собираться в фокус.
Через боковое окно водителя на него смотрел какой-то толстяк в камуфляже и противогазе, вглядываясь внутрь через кровавые отпечатки ладоней, размазанные по стеклу. Противогаз был старинный, времен Второй мировой войны или около того, горчично-зеленый.
— Ты кто такой, черт возьми? — спросил Натан.
Толстяк, казалось, колыхался вверх-вниз. Натан не видел лица этого типа, но подумал, что тот подпрыгивает на цыпочках от возбуждения.
Кнопка блокировки на двери со стороны водителя взлетела вверх с громким стальным щелчком.
В одной руке у толстяка был какой-то цилиндр, похожий на аэрозольный баллон. На боку значилось «Имбирный освежитель воздуха», и там же помещалась старомодная картинка, изображавшая веселую мамашу, вынимавшую из духовки противень с пряничными человечками.
— Где я? — спросил Натан Деметр. — Что это за место, черт возьми?
Человек в Противогазе повернул защелку и открыл дверцу в благоухающее весеннее утро.
— Это там, где тебе выходить, — сказал он.
Пресвитерианская больница, Денвер Весна 2013 г.Хикс всегда фотографировался с интересными людьми, когда они умирали.
Например, с одной местной телеведущей, миловидной тридцатидвухлетней женщиной с великолепными белыми волосами и голубыми глазами, которая перепила и захлебнулась собственной блевотиной. Хикс пробрался в морг в час дня, вытащил ее из ящика и усадил. Обхватив ее рукой, он пригнулся к ее соску, в то же время вытянув другую руку с сотовым телефоном, чтобы сделать снимок. Но на самом деле он ее не лизал. Это было бы чересчур.
Имелся также снимок с рок-звездой — во всяком случае, с малой рок-звездой. Он играл в той группе, у которой был хит из фильма со Сталлоне. Рок-музыкант скончался от рака, и, мертвый, он, со своими перистыми каштановыми волосами, длинными ресницами и широкими, в чем-то женскими губами, походил на иссохшую старуху. Хикс вынул его из ящика, согнул ему пальцы в виде рогов дьявола, потом наклонился, чтобы попасть в кадр, выбросил рога сам и сфотографировал, как они подвисают вместе. У рок-звезды обвисли веки, из-за чего он казался сонным и надменным.
На этот раз подружка Хикса Саша сообщила ему, что в морге внизу находится знаменитый серийный убийца. Саша была медсестрой в отделении педиатрии, восемью этажами выше. Она любила его фотографии с известными мертвецами; она всегда была первой, кому он отправлял их по электронной почте. Саша считала Хикса весельчаком. Она говорила, что ему надо участвовать в «Дейли Шоу». Хикс тоже увлекался Сашей. У нее был ключ от аптечного шкафчика, и по субботам она утаскивала для них что-нибудь классное, немного окси[88] или кокса медицинского класса, а в перерывах они находили пустую родильную палату, где она выбиралась из своей свободной медсестринской пижамы и залезала на кресло со стременами.
Хикс об этом типе никогда не слыхал, так что Саша воспользовалась рабочим компьютером, чтобы скачать о нем репортаж. Полицейский снимок был довольно дурен — лысый парень с узким лицом и полным ртом острых кривых зубов. Глаза в запавших глазницах выглядели яркими, круглыми и глупыми. Подпись обозначала его как Чарльза Таланта Мэнкса, отправленного в федеральную тюрьму более десяти лет назад за то, что сжег какого-то жалкого ублюдка на глазах у доброй дюжины свидетелей.
— Никакой он не крупняк, — сказал Хикс. — Убил всего одного чувака.
— Гм… гм! Он хуже Джона Уэйна Стейси. Он убивал детей, типа, всех видов. Всех видов. У него был дом, где он этим занимался. Он развешивал на деревьях ангелочков, по одному для каждого зарезанного ребенка. Это потрясающе. Это, типа, жуткий символизм. Рождественские ангелочки. Это место назвали Санный Дом. Доходит? До тебя доходит, Хикс?
— Нет.
— Типа, он их там угробил? А когда сани Санта-Клауса скачут, вокруг, типа, лежат сугробы? Теперь доходит? — сказала она.
— Нет. — Он не понимал, какое отношение имел Санта-Клаус к типу вроде Мэнкса.
— Сам дом сожжен, но елочные игрушки по-прежнему там, висят на деревьях, как память. — Она дернула завязку своего халата. — Серийные убийцы меня возбуждают. Только и думаю, на какое паскудство пошла бы, чтобы они меня не убили. Пойди и снимись с ним, а потом отправь мне снимок по почте. И типа напиши мне, что ты сделаешь, если я для тебя не разденусь.
Он не видел смысла спорить с такого рода рассуждениями, к тому же ему все равно надо было отправляться в обход. Кроме того, если этот тип убил многих людей, то, может, стоит сделать с ним снимок, чтобы добавить к своей коллекции. Хикс уже сделал несколько забавных фотографий, но чувствовал, что было бы неплохо обзавестись снимком с серийным убийцей, чтобы продемонстрировать свою более темную, более серьезную сторону.
В лифте наедине с собой Хикс навел пистолет на свое отражение и сказал: «Или это будет у тебя во рту, или мой большой перец». Репетируя свое послание Саше.
Все было хорошо, пока не ожила его рация и его дядя не сказал: «Эй, тупица, продолжай играть с этой пушкой, может, сам себя пристрелишь, и мы наймем кого-нибудь, кто будет реально делать эту чертову работенку».
Он забыл, что в лифте стоит камера. Счастье еще, что скрытого микрофона там не было. Хикс сунул свой пистолет калибра 0,38 обратно в кобуру и опустил голову, надеясь, что поля шляпы скрывают его лицо. Он выждал десять секунд, борясь с гневом и смущением, затем нажал на своей рации кнопку ГОВОРИТЬ, намереваясь выдать что-нибудь реально грубое, что разом заткнуло бы старого гада. Но взамен ему удалось только выдавить: «Вас понял», — прищемленным писклявым голоском, который он ненавидел.