Все было хорошо, пока не ожила его рация и его дядя не сказал: «Эй, тупица, продолжай играть с этой пушкой, может, сам себя пристрелишь, и мы наймем кого-нибудь, кто будет реально делать эту чертову работенку».
Он забыл, что в лифте стоит камера. Счастье еще, что скрытого микрофона там не было. Хикс сунул свой пистолет калибра 0,38 обратно в кобуру и опустил голову, надеясь, что поля шляпы скрывают его лицо. Он выждал десять секунд, борясь с гневом и смущением, затем нажал на своей рации кнопку ГОВОРИТЬ, намереваясь выдать что-нибудь реально грубое, что разом заткнуло бы старого гада. Но взамен ему удалось только выдавить: «Вас понял», — прищемленным писклявым голоском, который он ненавидел.
Дядя Джим устроил его на эту работу охранником, скрыв преждевременный уход Хикса из средней школы, а также арест за пьянство в общественном месте. Хикс проработал в больнице всего два месяца и уже дважды схлопотал выговор, один раз за опоздание, другой — за то, что не ответил на вызов по рации (в то время была его очередь сидеть в кресле со стременами). Дядя Джим уже сказал, что, если случится третий выговор, прежде чем он отработает полный год, им придется с ним распрощаться.
У дяди Джима был безупречный послужной список — вероятно, потому, что от него только и требовалось, что сидеть в офисе службы безопасности шесть часов в день и следить одним глазом за мониторами, другим тем временем просматривая мягкое порно. Тридцать лет смотреть телевизор за четырнадцать долларов в час и все социальные льготы. За тем же самым охотился и сам Хикс, но, если он потеряет работу охранника — снова схлопотав выговор, — ему, возможно, придется вернуться в «Макдоналдс». Это было бы плохо. Устроившись в больницу, он покончил с шикарной работой у окна обслуживания автомобилистов, и мысль снова начинать с нижней ступени была ему отвратительна. Хуже того, тогда, вероятно, пришел бы конец и Саше, ее ключу от аптечного шкафчика и всему тому веселью, которое они получали, по очереди усаживаясь в кресло со стременами. Саше нравилась форма Хикса; он не думал, что она чувствовала бы то же самое к облачению официанта «Макдоналдса».
Хикс достиг подвального этажа и, сгорбившись, вылез наружу. Когда двери лифта закрылись, он повернулся, ухватился за промежность и послал закрытым дверям влажный воздушный поцелуй.
— Пососи мне яйца, толстозадый гомик, — сказал он. — Бьюсь об заклад, тебе это понравится!
В половине двенадцатого ночи в подвале было не очень-то оживленно. Большинство ламп были выключены, горело лишь по одной потолочной люминесцентной лампе через каждые пятьдесят футов — одна из новых мер жесткой экономии в больнице. Единственным пешеходом там был какой-то случайный тип, забредший с парковки на другой стороне улицы через подземный переход.
Там же была припаркована самая ценная собственность Хикса — черный «Транс-Ам» с обивкой под зебру и синими неоновыми лампами, установленными в шасси, так что когда он с ревом несся по дороге, то один в один походил на НЛО из «Инопланетятина»[89]. Еще кое-что, от чего придется отказаться, если он потеряет эту работу. Ни в коем разе не смог бы он вносить за него платежи, подавая гамбургеры. Саша любила миловаться с ним в «Транс-Аме». Она с ума сходила по животным, и сиденья, покрытые мехом под зебру, раскрывали ее с необузданной стороны.
Хикс думал, что серийный убийца лежит в морге, но оказалось, что его уже доставили в анатомический театр. Один из врачей начал с ним работать, а затем оставил его там, чтобы закончить завтра. Хикс включил свет над столами, но остальную часть помещения оставил в темноте. Он задернул занавеску на оконце в двери. Задвижек там не было, но он втолкнул под дверь распорку, насколько она входила, чтобы никто не мог случайно туда забрести.
Тот, кто работал над Чарли Мэнксом, накрыл его простыней перед уходом. Сегодня вечером его тело было в театре единственным, и его каталка стояла под плитой с надписью hic locus est ubi mors gaudet succurrere vitae[90]. Хикс собирался когда-нибудь поискать ее в Гугле и узнать, какого черта она означает.
Он сдернул простыню до лодыжек Мэнкса, посмотрел. Грудная клетка была распилена, а потом зашита грубой черной нитью. Разрез был Y-образным и расширялся вниз, к тазовым костям. Пенис у Чарли Мэнкса был длинным и тощим, как кошерная сосиска. У него был ужасный прикус, так что его коричневые кривые зубы впивались в нижнюю губу. Глаза у него были открыты, и он, казалось, смотрел на Хикса в какой-то бессмысленной зачарованности.
Хиксу это не очень понравилось. Хикс видел немало мертвецов, но глаза у них обычно были закрыты. А если не закрыты, то имели какой-то молочный вид, словно что-то в них прокисло: сама жизнь, возможно. Но эти глаза казались яркими и настороженными, глазами живого, а не мертвого. В них было жадное, птичье любопытство. Нет, Хикса это ничуть не привлекало.
По большей части, однако, мертвецы Хикса не тревожили. Он и темноты не боялся. Он немного боялся дядю Джима, его тревожило, когда Саша норовила засунуть палец ему в задницу (она настаивала, что это должно ему понравиться), и ему снились повторяющиеся кошмары о том, как он оказывается на работе без штанов, блуждает по залам с хлопающим по бедрам членом, а люди поворачиваются, чтобы поглазеть. Вот и все, что касалось его страхов и фобий.
Он не вполне понимал, почему Мэнкса не убрали обратно в ящик, потому что с грудной полостью, похоже, было покончено. Но когда Хикс усадил его — он прислонил его к стене, уложив длинные тощие руки у него в паху, — то увидел на затылке изогнутую пунктирную линию, нарисованную маркером. Правильно. Хикс читал в той статье у Саши, что на протяжении последних шести лет Мэнкс то впадал в кому, то выходил из нее, поэтому врачам, естественно, хотелось покопаться у него в голове. Кроме того, кто не хотел бы взглянуть на мозг серийного убийцы? Вероятно, там таилась какая-нибудь медицинская статья.
Инструменты для вскрытия — пила, щипцы, резаки для ребер, костный молоток — лежали на стальном лотке на колесиках рядом с трупом. Сначала Хикс думал вручить Мэнксу скальпель, который для серийного убийцы выглядел вполне уместно. Но тот оказался слишком маленьким. По одному его виду можно было сказать, что он не будет смотреться на снимке, который он сделает своей дерьмовой телефонной камерой.
Костный молоток — совсем другое дело. Это был большой серебряный молоток, с головкой в форме кирпича, но суженной с одной стороны, причем задний край был острым, как тесак для разделки мяса. На другом конце ручки имелся крюк, с помощью которого поддевают край черепа и снимают его, словно крышку с бутылки. Костный молоток — это хардкор, это круто.
У Хикса ушла минута, чтобы приладить его в руку Мэнксу. Он поморщился при виде омерзительно длинных ногтей Мэнкса, расщепленных на концах и желтых, как его чертовы зубы. Он походил бы на этого актера из фильма «Чужой», Лэнса Хенриксена[91], если бы Хенриксену обрили голову, а затем пару раз ударили угловатой палкой. Кроме того, у Мэнкса были тощие, розовато-белые, обвисшие груди, к ужасу Хикса напомнившие ему о том, что скрывалось под бюстгальтером у его собственной матери.
Выбрав для себя костную пилу, Хикс обхватил рукой плечи Мэнкса. Мэнкс осел, его большая лысая голова прижалась к груди Хикса. Это было хорошо. Теперь они были похожи на изрядно подзаправившихся собутыльников. Хикс вытащил из футляра свой мобильник и протянул его подальше от себя. Он прищурился, скорчил угрожающую гримасу и сделал снимок.
Он опустил труп и посмотрел на телефон. Снимок не удался. Хикс хотел выглядеть опасным, но болезненное выражение у него на лице позволяло предположить, что Саша все-таки до конца просунула мизинец ему в задницу. Он думал о пересъемке, как вдруг услышал громкие голоса прямо за дверью зала аутопсии. Одно ужасное мгновение ему казалось, что первый голос принадлежит дяде Джиму:
— …да, маленький ублюдок вляпался в это дерьмо. Он понятия не имеет…
Хикс набросил на тело простыню, меж тем как сердце у него колотилось так, словно кто-то вел скоростную стрельбу из «Глока». Эти голоса остановились прямо за дверью, и он был уверен, что их хозяева вот-вот начнут ее толкать, пытаясь войти. Он был на полпути к двери, чтобы вытащить распорку, когда понял, что все еще держит костную пилу. Дрожащей рукой он положил ее на тележку с инструментами.
Он уже приходил в себя, когда направился обратно к двери. Второй человек смеялся, а первый снова заговорил:
— …выдернут все четыре моляра. Дадут подышать севофлураном, и он ни черта не заметит, когда ему будут крушить зубы. Но когда очнется, то почувствует, будто его трахнули в рот лопатой…
Хикс не знал, кому собираются удалять зубы, но стоило ему послушать этот голос немного дольше, и он понял, что это был не дядя Джим, а какой-то старый ублюдок, говоривший скрипучим голосом старого ублюдка. Он подождал, пока не услышал, как двое мужчин уходят, потом нагнулся и вытащил распорку из-под двери. Досчитал до пяти, затем выскользнул наружу. Хиксу надо было выпить воды и вымыть руки. Он все еще слегка дрожал.
Хикс не знал, кому собираются удалять зубы, но стоило ему послушать этот голос немного дольше, и он понял, что это был не дядя Джим, а какой-то старый ублюдок, говоривший скрипучим голосом старого ублюдка. Он подождал, пока не услышал, как двое мужчин уходят, потом нагнулся и вытащил распорку из-под двери. Досчитал до пяти, затем выскользнул наружу. Хиксу надо было выпить воды и вымыть руки. Он все еще слегка дрожал.
Чтобы успокоиться, он долго прогуливался, глубоко дыша. Когда наконец он достиг мужского туалета, ему надо было не только выпить воды, но и облегчить кишечник. Хикс уселся на инвалидный унитаз, где было просторнее ногам. Сидя там и сбрасывая бомбы, он отправил Саше свое фото с Мэнксом, приписав: НАГНИСЬ И СКИНЬ ШТАНЫ. ПАПОЧКА ИДЕТ С ПИЛОЙ. ЕСЛИ НЕ СДЕЛАЕШЬ ЧТО ГОВОРЮ, ТЫ БЕШЕНАЯ СУКА. ЖДИ МЕНЯ В КОМНАТЕ ПЫТОК.
Но к тому времени, когда Хикс склонился над раковиной, шумно хлебая воду, у него появились тревожные мысли. Он так испугался голосов в коридоре, что теперь не мог вспомнить, оставил ли тело в том же положении, в каком его нашел. Хуже того: ему пришла ужасная мысль, что он оставил костный молоток в руке у Чарли Мэнкса. Если утром это обнаружится, то какому-нибудь проныре-врачу, вероятно, захочется узнать, в чем дело, и можно поспорить на что угодно, что дядя Джим примется поджаривать всех сотрудников. Хикс не был уверен, сможет ли он справиться с таким давлением
Он решил пройти обратно в анатомический театр и убедиться, что убрал за собой должным образом.
Он остановился у двери, чтобы заглянуть в оконце, но лишь обнаружил, что оставил занавеску задернутой. Это надо было исправить прямо сейчас. Хикс приоткрыл дверь и нахмурился. Спеша убраться из анатомического театра, он выключил все лампы… не только лампы над каталками, но и охранные лампы, всегда горевшие по углам комнаты и над столом. В комнате пахло йодом и бензальдегидом. Хикс предоставил двери со вздохом закрыться и стоял, окруженный темнотой.
Он водил рукой по выложенной кафельной плиткой стене, нащупывая выключатели, когда услышал в темноте скрип колес и легкий звон металла о металл.
Хикс застыл и слушал, а в следующий миг почувствовал, что кто-то бросается на него через комнату. Это не было ни звуком, ни чем-то видимым. Это было нечто, что он чувствовал кожей, ощущением в барабанных перепонках, как при изменении давления. Живот у него стал водянистым и заболел. До этого он протягивал правую руку к выключателю. Теперь он опустил ее, нащупывая пистолет. Он его частично вытащил, когда что-то просвистело в темноте и его ударило в живот чем-то, что показалось ему алюминиевой бейсбольной битой. Он согнулся с гавкающим звуком. Пистолет скользнул обратно в кобуру.
Дубинка отошла прочь и вернулась. Она угодила Хиксу в левый висок, над ухом, развернув его на каблуках и свалив с ног. Он упал спиной вперед, из самолета, понесся вниз через морозное ночное небо, падая и падая, изо всех сил стараясь закричать и не производя ни звука, потому что из его легких был выбит весь воздух.
* * *Когда Эрнест Хикс открыл глаза, над ним, застенчиво улыбаясь, склонялся какой-то человек. Хикс открыл рот, чтобы спросить, что случилось, и тогда боль хлынула ему в голову, и он повернул лицо и облевал этому типу все его черные туфли. Желудок исторг его ужин — цыпленка генерала Гау[92] — остро пахнущей струей.
— Я дико извиняюсь, — сказал Хикс, когда потуги прекратились.
— Все в порядке, сынок, — сказал врач. — Не пытайся вставать. Мы собираемся поднять тебя в травматологию. Ты получил сотрясение мозга. Хочу убедиться, что у тебя не проломлен череп.
Но к Хиксу возвращалось все, что случилось, тот тип в темноте, ударивший его металлической дубинкой.
— Какого хрена? — вскричал он. — Что за черт? Мой пистолет… Кто-нибудь видел мой пистолет?
Врач — на его бейджике значилось СОФЕР — положил руку Хиксу на грудь, чтобы не дать ему сесть.
— Думаю, он пропал, сынок, — сказал Софер.
— Не пытайся встать, Эрни, — сказала Саша, стоя в трех футах и глядя на него с выражением, которое можно было приблизительно описать как ужас. Рядом с ней стояли несколько других медсестер, все бледные и напряженные.
— О Боже. Боже мой. Украли мой пистолет. Больше ничего не прихватили?
— Только твои штаны, — сказал Софер.
— Только мои — что? Что, черт возьми?
Хикс повернул голову, чтобы посмотреть вниз, и увидел, что он голый от пояса и ниже и его член выставлен напоказ перед врачом, Сашей и другими медсестрами. Хикс подумал, что его снова вырвет. Это было похоже на дурной сон, который иногда ему снился, о том, как он появляется на работе без штанов и все на него смотрят. У него вдруг возникла мучительная мысль, что больной мудак, сорвавший с него штаны, быть может, засунул палец ему в задницу, как всегда угрожала сделать Саша.
— Он ко мне прикасался? Черт, он прикасался ко мне? — крикнул Хикс.
— Мы не знаем, — сказал врач. — Наверное, нет. Он, наверное, просто не хотел, чтобы ты встал и преследовал его, и решил, что ты не побежишь за ним, если будешь голым. Очень может быть, что он взял твой пистолет только потому, что он был у тебя в кобуре на поясе.
Этот тип хотя бы не взял его рубашку. Он прихватил ветровку Хикса, но не рубашку.
Хикс заплакал. Он пукнул: влажный, свистящий звук. Никогда он не чувствовал себя таким несчастным.
— Боже мой. Боже мой. Что, черт побери, творится с людьми? — крикнул Хикс.
Доктор Софер покачал головой:
— Кто знает, что это парень подумал. Может, чего-то испугался. Может, он просто какой-то больной подонок, которому понадобился единственный в своем роде трофей. Пусть об этом беспокоятся копы, а я хочу сосредоточиться только на тебе.
— Трофей? — вскричал Хикс, воображая свои штаны, повешенные на стену в картинной раме.
— Думаю, да, — сказал доктор Софер, оглядываясь через плечо на комнату. — Единственная причина, которую я могу придумать, чтобы кому-то понадобилось прийти сюда и украсть тело известного серийного убийцы.
Хикс повернул голову — в ней ударил гонг, наполнив его череп темными реверберациями — и увидел, что каталка стоит посреди комнаты и кто-то умыкнул с нее труп. Он снова застонал и закрыл глаза.
Он услышал быстрое клацанье каблуков, приближавшееся по коридору, и подумал, что узнает гусиную походку дяди Джима, выбравшегося из-за своего стола и не обрадованного случившимся. Не было никаких логических оснований его опасаться. Хикс стал здесь жертвой, он, черт возьми, подвергся нападению. Но, одинокий и несчастный в своем единственном убежище — в темноте за веками, — он чувствовал, что логика не имеет к этому отношения. Дядя Джим приближался, а вместе с ним приближался и третий выговор, готовый обрушиться, как серебряный молоток. Его буквально застали со спущенными штанами, и он понимал, что — по крайней мере, в одном смысле — ему уже никогда больше не суждено влезть в те же штаны охранника.
Все пропало, все было отнято в один миг, в тенях прозекторской: хорошая работа, славные деньки с Сашей, кресло со стременами, угощения из аптечного шкафчика и забавные фотографии с трупами. Пропал даже его «Транс-Ам» с обивкой под зебру, хотя никто не знал об этом еще несколько часов; больной мудак, забивший его дубинкой до потери сознания, забрал себе ключи и уехал в нем.
Пропало. Все. Подчистую.
Пропало вместе с мертвым старым Чарли Мэнксом и никогда не вернется.
Плохая мать. 2012 г. — наши дни
Реабилитационный центр Ламар, штат Массачусетс 2012 г.В начале Рождества, когда Вик МакКуин находилась в реабилитационном центре, отбывая свои двадцать восемь дней, Лу приехал к ней вместе с мальчиком. Елка в комнате отдыха сооружена была из проволоки и мишуры, и они втроем ели посыпанные сахарной пудрой пончики из супермаркета.
— Здесь все сумасшедшие, да? — спросил Уэйн без какой-либо робости — ее в нем никогда не было.
— Здесь все пьяницы, — сказала Вик. — Сумасшедших держали в прошлом заведении.
— Значит, это улучшение?
— Вертикальная мобильность, — сказал ему Лу Кармоди. — У нас в семье все отличаются вертикальной мобильностью.
Хэверхилл, штат Массачусетс 2012 г.Вик выпустили в середине января, впервые в своей взрослой жизни просохшую, и она приехала домой, чтобы посмотреть, как умирает ее мать, стать свидетельницей героических попыток Линды МакКуин завершить свою жизнь.
Вик помогала, покупала маме сигареты «Вирджиния Слимс», которые ей нравились, и курила их вместе с ней. Линда продолжала курить, даже когда у нее осталось только одно легкое. Рядом с кроватью стоял помятый зеленый баллон с кислородом, на боку которого над изображением красных языков пламени значилось слово ОГНЕОПАСНО. Линда прикладывала к лицу маску, чтобы глотнуть воздуха, затем опускала ее и затягивалась сигаретой.