— Все в порядке, верно? Тебя не тревожит… — Линда многозначительно ткнула пальцем в кислородный баллон.
— Что? Что ты разрушишь мою жизнь? — спросила Вик. — Слишком поздно, мама. Тебя опередили.
Вик ни дня не провела в одном доме с матерью после того, как навсегда ушла отсюда тем летом, когда ей исполнилось девятнадцать. Ребенком она не осознавала, как темно было внутри дома ее детства. Он стоял в тени высоких сосен и почти совсем не получал естественного освещения, так что даже в полдень приходилось включать свет, чтобы видеть, куда, черт возьми, ты идешь. В нем воняло сигаретами и мочой. К концу января ей отчаянно хотелось бежать. Темнота и нехватка воздуха заставляли ее думать о бельепроводе в Санном Доме Чарли Мэнкса.
— Нам надо поехать куда-нибудь на лето. Мы могли, как раньше, снять домик у озера. — Ей не нужно говорить: у озера Уиннипесоки. Оно всегда было просто озером, как будто не было никакого другого водоема, достойного упоминания, так же как город всегда означал Бостон. — Деньги у меня есть.
Не так уж много, собственно говоря. Она умудрилась пропить изрядную часть своих заработков. То же, что не пропила, было съедено судебными издержками или выплачено различным учреждениям. Но было еще достаточно, чтобы она оставалась в лучшем финансовом положении, чем среднестатистический выздоравливающий алкоголик с татуировками и судимостями. Да и будет больше, если она сможет закончить очередную книжку «ПоискоВика». Иногда ей казалось, что здоровой и трезвой она стала лишь для того, чтобы закончить очередную книжку, да поможет ей Бог. Она должна была сделать это ради сына, но все было не так.
Линда ответила хитрой и ленивой улыбкой, говорившей об известном им обеим обстоятельстве: до июля она не протянет и этим летом будет отдыхать в трех кварталах отсюда, на кладбище, где похоронены ее старшие сестры и родители. Но вслух сказала:
— Конечно. Захвати своего мальчика у Лу, возьми его с собой. Я хотела бы провести какое-то время с этим малышом… если ты не думаешь, что это пойдет ему во вред.
Вик возражать не стала. Она достигла восьмого этапа своей программы и приехала в Хэверхилл, чтобы загладить вину. Много лет она не хотела, чтобы Линда общалась с Уэйном, была частью его жизни. Она с удовольствием ограничивала контакты своей матери с мальчиком, чувствовала, что обязана защищать Уэйна от Линды. Сейчас ей хотелось, чтобы нашелся кто-то, кто защитил бы Уэйна от нее самой. Ей надо было загладить вину и перед ним.
— Ты могла бы и отца своего познакомить с его внуком, пока то да се, — сказала Линда. — Он там же, ты знаешь. В Довере. Это недалеко от озера. По-прежнему занимается взрывами. Знаю, он будет рад познакомиться с мальчиком.
Вик не возразила и на это. Нужно ли ей было загладить вину и перед Кристофером МакКуином? Иногда она думала, что да… А потом вспоминала, как он промывал под холодной водой ободранные костяшки пальцев, и отбрасывала эту мысль.
Всю весну шли дожди, держа Вик внутри хэверхиллского дома наедине с умирающей женщиной. Иногда дождь лил так сильно, что это было все равно что оказаться запертой внутри барабана. Линда отхаркивала в резиновую плевательницу жирные сгустки испещренной красным мокроты и на слишком большой громкости смотрела «Пищевую сеть». Уход — выход — стал казаться чем-то отчаянно необходимым, вопросом выживания. Закрывая глаза, Вик видела плоскую протяженность озера на закате и стрекоз размером с ласточек, скользящих над поверхностью воды.
Но она не решались ничего там снять, пока однажды ночью из Колорадо не позвонил Лу и не предложил, чтобы Уэйн и Вик провели лето вместе.
— Малышу нужна его мама, — сказал Лу. — Ты не думаешь, что пора?
— Я бы хотела этого, — сказала она, изо всех сил стараясь, чтобы голос у нее звучал ровно. Было больно дышать. Прошли добрые четыре года с тех пор, как они с Лу перестали жить вместе. Она не могла переварить, что он так безоглядно ее любит, а она так скудно на это отвечает. Ей приходилось выдавать себя по кусочку.
Но одно дело было порвать с Лу, и совсем другое — перестать общаться с мальчиком. Лу сказал, что малышу нужна мать, но Вик думала, что ей Уэйн нужен больше. Мысль провести с ним лето — начать снова, сделать еще одну попытку стать матерью, которой заслуживает Уэйн, — вызывала у Вик вспышки паники. И вспышки ярко мерцающей надежды. Ей не нравилось испытывать чувства такой силы. Это напоминало ей о безумии.
— А ты-то сам не против? Доверить его мне? После всего того дерьма, что я натворила?
— Ой, чуня, — сказал он. — Если ты готова вернуться на ринг, то и он готов залезть на него вместе с тобой.
Вик не стала напоминать Лу, что когда люди поднимаются вместе на ринг, то обычно затем, чтобы выколачивать друг из друга дерьмо. Может быть, это была не такая уж плохая метафора. Бог свидетель, у Уэйна было много веских причин для желания адресовать ей несколько раундхаусов. Если Уэйну нужна боксерская груша, Вик готова принимать удары. Это даст ей возможность загладить свою вину, переменить все к лучшему.
Ей хотелось таких перемен… Как же она любила это слово. Ей нравилось улавливать в его звучание некоторое сходство со словом аминь.
Она начала лихорадочно подыскивать место, где провести лето, которое соответствовало бы картинке у нее в голове. Если бы у нее по-прежнему был ее «Роли», она, возможно, нашла бы прекрасное место за несколько минут, за одну быструю поездку через Краткопуток и обратно. Конечно, теперь она знала, что никаких поездок по мосту «Короткого пути» никогда не было. Она узнала правду о своих поисковых вылазках, пока пребывала в Колорадской психиатрической больнице. Здравый рассудок представлялся ей хрупкой вещицей, бабочкой, обхваченной ладонями, которую она носит с собой повсюду, опасаясь того, что случится, если она ее отпустит — или окажется небрежной и раздавит ее.
Без «Короткого пути» Вик приходилось полагаться на Гугл — так же, как и всем остальным. Только к концу апреля она нашла то, что хотела, — уединенный коттедж с фасадом длиной в сто футов, собственным причалом, плотом и каретным сараем. Все находилось на одном этаже, поэтому Линде не придется подниматься по лестницам. К этому времени Вик отчасти по-настоящему верила, что мать поедет с ними, что перемены к лучшему произойдут. Для инвалидного кресла Линды даже имелся пандус, шедший вокруг задней части дома.
Риелтор прислал ей с полдюжины полноформатных глянцевых проспектов, и Вик забралась на постель матери, чтобы посмотреть их вместе с ней.
— Видишь каретный сарай? Я там приберусь и устрою рисовальную студию. Спорить готова, там здорово пахнет, — сказала Вик. — Наверняка там пахнет сеном. Лошадьми. Странно, что у меня никогда не было конного периода. Думала, это непременный этап для избалованных девочек.
— Ни Крис, ни я никогда особо не старались избаловать тебя, Вики. Я боялась. Теперь я даже не думаю, что родитель в состоянии это сделать. Избаловать ребенка, я имею в виду. Я ничего не замечала, пока не стало слишком поздно. У меня вроде никогда не было большой склонности к воспитанию. Я настолько боялась поступить как-то не так, что почти никогда не поступала правильно.
Вик опробовала у себя в голове несколько разных ответов. И у меня то же самое, звучал один. Ты сделала все, что могла… а это больше, чем я могу сказать о себе, гласил другой. Ты любила меня изо всех сил. Я бы все отдала, чтобы вернуться и любить тебя сильней, утверждалось в третьем. Но у нее куда-то пропал голос — перехватило горло, — а потом миг был упущен.
— Во всяком случае, — сказала Линда, — лошадь тебе была не нужна. У тебя был велосипед. Быстрейшая из Машин Виктории МакКуин. Он увозил тебя дальше, чем всякая лошадь. Знаешь, я его искала. Пару лет назад. Думала, твой отец засунул его в подвал, и у меня возникла мысль, что я могла бы передать его Уэйну. Всегда думала, что это велосипед для мальчика. Но он пропал. Не знаю, куда он мог исчезнуть. — Она была спокойна, держала глаза полузакрытыми. Вик слезла с кровати. Но, прежде чем она успела добраться до двери, Линда сказала: — Ты не знаешь, что с ним случилось, а, Вик? С твоей Быстрейшей из Машин?
В ее голосе было что-то хитрое и опасное.
— Пропал, — сказала Вик. — Это все, что я знаю.
Мать сказала:
— Мне нравится этот коттедж. Твой дом у озера. Хорошее ты нашла место, Вик. Я так и знала, что у тебя получится. У тебя всегда это получалось. Находить.
Руки у Вик покрылись гусиной кожей.
— Отдохни, мама, — сказала она, направляясь к двери. — Я рада, что дом тебе нравится. Надо будет съездить туда в ближайшее время. Когда подпишу бумаги, он будет наш на все лето. Надо его опробовать. Провести там пару дней, вдвоем.
— Конечно, — сказала мать. — На обратном пути заглянем в «Террис Примо Субс». Возьмем молочные коктейли.
Руки у Вик покрылись гусиной кожей.
— Отдохни, мама, — сказала она, направляясь к двери. — Я рада, что дом тебе нравится. Надо будет съездить туда в ближайшее время. Когда подпишу бумаги, он будет наш на все лето. Надо его опробовать. Провести там пару дней, вдвоем.
— Конечно, — сказала мать. — На обратном пути заглянем в «Террис Примо Субс». Возьмем молочные коктейли.
В комнате, и без того мрачной, быстро темнело, словно на солнце надвигались тучи.
— Фраппе, — грубым от волнения голосом сказала Вик. — Если хочешь молочный коктейль, надо поехать куда-нибудь в другое место.
Мать кивнула.
— Верно.
— В эти выходные, — сказала Вик. — Поедем туда в эти выходные.
— Тебе придется заглянуть в мой календарь, — сказала мать. — Может, у меня что-то запланировано.
Дождь прекратился на следующее утро, и вместо того чтобы в предстоящие выходные отвезти мать на озеро Уиннипесоки, в первый ясный и теплый день мая Вик отвезла ее на кладбище и похоронила.
* * *Позвонив Лу в час ночи по восточному времени, то есть в одиннадцать по горному, она сказала:
— Как ты думаешь, чем он захочет заниматься? Впереди два месяца. А я не знаю, смогу ли развлекать Уэйна хотя бы два дня.
Лу, казалось, был совершенно сбит с толку ее вопросом.
— Ему одиннадцать. С ним просто. Я уверен, что ему понравится все то, что нравится тебе. Тебе что нравится?
— «Мейкерс Марк».
Лу издал жужжащий звук.
— Знаешь, я, кажется, больше склоняюсь к теннису.
Она купила теннисные ракетки, не зная, умеет ли Уэйн играть. Она сама так долго не играла, что даже забыла, как там ведется счет. Помнила только, что даже если у тебя ничего нет, при тебе все равно остается любовь[93].
Она купила купальники, шлепанцы, солнечные очки, фрисби. Купила лосьон для загара, надеясь, что ему не захочется проводить много времени на солнце. В перерыве между сумасшедшим домом и центром реабилитации Вик полностью покрыла себе руки и ноги татуировками, а избыток солнца делал их чернила ядовитыми.
Она предполагала, что Лу прилетит на восточное побережье вместе с сыном, и удивилась, когда Лу дал ей номер рейса, которым летит Уэйн, и попросил ее позвонить, когда тот доберется
— Он когда-нибудь летал один?
— Он вообще никогда не летал, но я об этом не беспокоюсь. Чуня. Малыш вполне может за себя постоять. Чем уже какое-то время и занимается. Ему, типа, можно дать хоть двенадцать, хоть пятьдесят. По-моему, он больше радуется самому полету, а не тому, куда прилетит. — За этим последовало неловкое, смущенное молчание. — Прости. Получилось совсем уж безмозгло, я не хотел.
— Да ладно, Лу, — сказала она.
Ее это не задело. Ни Лу, ни Уэйн не могли сказать ничего такого, что бы ее огорчило. Она все это заслужила. Долгие годы ненавидя собственную мать, Вик никогда не думала, что сама будет еще хуже.
— Кроме того, он на самом деле отправится не один. Он поедет с Хупером.
— Хорошо, — сказала она. — Но он-то что ест?
— Обычно все, что лежит на полу. Пульт дистанционного управления. Нижнее белье. Коврик. Он вроде тигровой акулы из «Челюстей»[94]. Той, что Дрейфус[95] скрывает в подвале рыбака. Вот почему мы зовем его Хупером. Помнишь ту тигровую акулу? У которой в желудке обнаружили номерной знак?
— Я «Челюсти» ни разу не видела. Нарвалась только на какой-то сиквел по ТВ, когда была на реабилитации. На тот, что с Майклом Кейном[96].
Снова последовало молчание, на этот раз исполненное благоговейного ужаса и недоумения.
— Господи. Неудивительно, что долго мы не протянули, — сказал Лу.
В шесть утра тремя днями позже она стояла у окна на цокольном этаже аэропорта Логан, глядя, как «Боинг-727» Уэйна выруливает через стоянку на взлетно-посадочную полосу. Пассажиры выходили из туннеля и устремлялись мимо нее безмолвными группами, катя за собой ручную кладь. Толпа редела, а она старалась не подпускать к себе никакого беспокойства — где же он, черт возьми? Может, Лу напутал с номером рейса? Уэйн еще даже не под ее опекой, а она уже облажалась… как вдруг малыш наконец вышел, обхватив свой рюкзак, словно это был его любимый плюшевый мишка. Он бросил его на пол, а Вик обняла его, засопела в ухо, стала хватать его губами за шею, пока он со смехом не крикнул, чтобы она его отпустила.
— Понравилось летать? — спросила она.
— Так понравилось, что я заснул, как только мы взлетели, и все пропустил. Десять минут назад я был в Колорадо — и вот я здесь. Разве это не безумие? Вдруг ни с того ни с сего так далеко перенестись?
— Так и есть. Совершенное безумие, — сказала она.
Хупер сидел в собачьей переноске размером с детскую кроватку, и им обоим пришлось немало потрудиться, чтобы стянуть его с ленточного транспортера. Изо рта у здоровенного сенбернара свисала слюна. Внутри клетки возле его лап лежали остатки телефонной книги.
— Что это было? — спросила Вик. — Обед?
— Он любит что-нибудь грызть, когда нервничает, — сказал он. — Совсем как ты.
Они поехали обратно в дом Линды, чтобы перекусить сэндвичами с индейкой. Хупер полакомился банкой собачьих консервов, одной из новых пар вьетнамок и теннисной ракеткой Вик, еще не вынутой из полиэтиленовой обертки. Даже при открытых окнах в доме пахло сигаретным пеплом, ментолом и кровью. Вик не терпелось отправиться в путь. Она собрала купальники, листы бристольского картона, свои туши и акварели, усадила в машину собаку и мальчика, которого любила, но — как она боялась — не знала или не заслуживала, и они нацелились на север, чтобы провести там лето.
«Вик МакКуин пытается быть матерью, часть II», — подумала она.
Их ждал «Триумф».
Озеро Уиннипесоки 18 июняВ то утро, когда Уэйн нашел «Триумф», Вик сидела на причале с парой удочек, лесок которых никак не могла распутать. Эти удочки она обнаружила в чулане коттеджа — тронутые ржавчиной мощи восьмидесятых с монофильными лесками, спутавшимися в клубок размером с кулак. Вик вроде бы видела коробку со снастями в каретном сарае, и она отправила Уэйна поискать ее.
Она, сняв туфли и носки и опустив ноги в воду, сидела на краю причала и сражалась с узлом. Пробавляясь коксом — да, было у нее в жизни и такое, — она могла счастливо сражаться с каким-нибудь узлом целый час, наслаждаясь этим не меньше, чем сексом. Она играла этот узел, словно Слэш[97], выдающий соло на гитаре.
Но через пять минут она это дело бросила. Нет смысла. В коробке со снастями найдется нож. Надо знать, когда имеет смысл стараться что-то распутать, а когда эту дрянь лучше просто разрезать.
Кроме того, от вспышек солнца на водной поверхности у нее болели глаза. Особенно левый. Левый глаз казался твердым и тяжелым, словно был не из мягких тканей, а из свинца.
Вик распростерлась на жаре, ожидая возвращения Уэйна. Ей хотелось подремать, но каждый раз, начиная засыпать, она вдруг вздрагивала и пробуждалась, услышав у себя в голове песенку сумасшедшей.
Впервые Вик услышала песню сумасшедшей, находясь в психиатрической больнице в Денвере, куда попала после того, как спалила таунхаус. В песне сумасшедшей было всего четыре строки, но ни Боб Дилан, ни Джон Леннон, ни Байрон и ни Китс — никто и никогда не снизывал вместе четырех строк в такой глубоко проницательный и эмоционально точный стих.
Коль пою я эту песню, то никто здесь не уснет!
Я сегодня в настроенье — ночь петь буду напролет!
Вик жалеет, что не может, сев на байк, умчаться прочь!
А ведь точно так могли бы сани Санты ей помочь!
Эта песня разбудила ее в первый же вечер в клинике. Ее пела неизвестная женщина в какой-то палате строгой изоляции. И пела она ее не просто для собственного удовольствия, но обращалась с ней непосредственно к Вик словно с серенадой.
Сумасшедшая визжала-вопила свою песню по три-четыре раза в ночь, как правило, именно тогда, когда Вик погружалась в сон. Иногда сумасшедшая начинала так сильно смеяться, что не могла воспроизвести мелодию от начала до конца.
Вик тоже приходилось кричать. Она кричала, чтобы кто-нибудь заткнул эту мразь. Начинали вопить другие, всю палату охватывали крики, все кричали, требуя соблюдать тишину, дать им поспать, прекратить это безобразие. Вик кричала до хрипоты, пока не приходили черные мужчины в белых халатах, чтобы скрутить ее и вставить ей в руку иглу.
Днем Вик сердито рассматривала лица других пациенток, ища в них признаки вины и усталости. Но они все выглядели виноватыми и усталыми. На сеансах групповой терапии она внимательно прислушивалась к другим, думая, что полуночная певица выдаст себя хриплым голосом. Но хриплые голоса были у всех — из-за тяжелых ночей, плохого кофе и сигарет.