А что будет, если Бинг затащит мальчика в дом? Бинг не был уверен, что сможет разбудить мистера Мэнкса, когда он вот такой. Как долго смогут они здесь скрываться, прежде чем Виктория МакКуин выйдет на улицу и станет кричать, зовя своего ребенка, прежде чем полицейские пойдут от одной двери к другой? Это не то место и не то время. Мистер Мэнкс ясно дал понять, что сейчас они только наблюдают, и даже Бинг, который не был самым заточенным карандашом на столе, понимал, почему. Эта сонная улица не была достаточно сонной, и у них будет только один заход за этой шлюхой с ее шлюшьими татуировками и лживым шлюшьим ртом. Мистер Мэнкс не высказывал никаких угроз, но Бинг знал, как много это для него значит, и понимал, какое наказание его ждет, если он все испортит: мистер Мэнкс никогда не возьмет Бинга в Страну Рождества. Никогда, никогда, никогда, никогда, никогда.
Мальчик поднялся на первую ступеньку. И на вторую.
— Желанье загадать хочу, что звездам будет по плечу, — прошептал Бинг, закрыл глаза и приготовился действовать. — Желанье нынче таково: пошел вон, маленький ублюдок. Мы еще не готовы.
Он проглотил резиновый на вкус воздух и взвел курок на большом пистолете.
А потом кто-то появился на улице и крикнул мальчику:
— Нет! Уэйн, нет!
Нервные окончания у Бинга начали пульсировать, и пистолет едва не выскальзывал из его потной руки. По дороге катился большой серебристый автомобиль, похожий на лодку, и солнечный свет вспыхивал на его дисках, как спицы. Он остановился прямо перед домом Виктории МакКуин. Окно было опущено, и водитель высовывал из него обвисшую толстую руку, помахивая малышу.
— Привет! — снова крикнул он. — Привет, Уэйн! — Привет, а не нет. Бинг был в таком нервном напряжении, что ослышался. — Что случилось, чувак? — крикнул толстяк.
— Папа! — крикнул ребенок. Он забыл, что собирался взойти на крыльцо и позвонить в дверь, повернулся и побежал вниз по тропинке, а его чертов медвежонок поскакал рядом.
Бинг, казалось, лишился костей, ноги у него подгибались от облегчения. Он подался вперед, упершись лбом в дверь, и закрыл глаза.
Когда он открыл их и посмотрел в глазок, ребенок был в объятиях отца. Водитель был патологически жирным великаном с обритой головой и ногами вроде телеграфных столбов. Это, должно быть, был Луи Кармоди, отец мальчика. Бинг читал об их семье в Интернете, имел общее представление, кто есть кто, но никогда не видел фотографии этого типа. Он был поражен. Он не мог представить, как Кармоди и МакКуин занимались сексом — жирный зверь расколол бы ее на две части. Бинг и сам не был вполне атлетом, но рядом с Кармоди он сошел бы за чертову звезду стадиона.
Он недоумевал, чем таким располагал этот тип, чтобы побудить ее к сексу с ним. Возможно, они поладили в финансовом плане. Бинг долго разглядывал эту женщину и не удивился бы. Все эти татуировки. Женщина может сделать любую татуировку, которая ей понравится, но все они говорят то же самое. Все они — вывеска с надписью СДАЕТСЯ.
Ветер подхватил бумаги, которые перед этим рассматривал мальчик, и унес их под автомобиль толстяка. Когда Кармоди опустил своего ребенка на землю, мальчик оглянулся и заметил их, но не опустился на четвереньки, чтобы их достать. Эти бумаги тревожили Бинга. Они что-то означали. Они были важны.
Эти бумаги принесла покрытая шрамами костлявая наркоманка, которая пыталась всучить их МакКуин. Бинг наблюдал за всем этим из-за занавески в передней комнате. Виктории Маккуин эта наркоманка не нравилась. Она кричала на нее и корчила ей рожи. Швырнула в нее бумаги. Их голоса доносились не очень хорошо, но Бинг сумел расслышать, как одна из них сказала «Мэнкс». Бинг хотел разбудить мистера Мэнкса, но его невозможно было разбудить, когда он бывал вот таким.
«Потому что на самом деле он не спит», — подумал Бинг, а затем засунул эту неудачную мысль куда подальше.
Однажды он заглянул в спальню, чтобы посмотреть на мистера Мэнкса, лежавшего поверх простыней в одних боксерских трусах. На груди у него был большой Y-образный разрез, удерживаемый закрытым грубыми черными нитками. Тот частично зажил, но оставался блестящим каньоном в его плоти, из которого сочились гной и розовая кровь. Бинг простоял несколько минут, прислушиваясь, но не услышал, чтобы он хоть раз вздохнул. Рот у мистера Мэнкса был приоткрыт, источая слегка приторный, слегка химический запах формальдегида. Глаза у него тоже были открыты, тусклые, пустые, уставившиеся в потолок. Бинг подобрался вплотную, чтобы коснуться руки старика, и она была холодной и жесткой, холодной и жесткой, как у всякого трупа, и Бинга охватила тошнотворная уверенность, что мистер Мэнкс скончался, но затем глаза у него шевельнулись, совсем легонько, повернулись и задержались на Бинге, уставились на него, не узнавая, и Бинг ретировался.
Теперь, когда кризис миновал, Бинг позволил своим шатким, слабым ногам доставить его в гостиную. Он снял противогаз и сел с мистером и миссис де Зутами, чтобы посмотреть вместе с ними телевизор, потому что ему требовалось некоторое время, чтобы прийти в себя. Он взял старую миссис де Зут за руку.
Он смотрел игровые передачи и время от времени оглядывал улицу, следя за домом МакКуин. Незадолго до семи он услышал голоса и стук захлопывающейся двери. Он вернулся к входной двери и посмотрел в глазок. У неба был бледный оттенок нектарина, а мальчик со своим карикатурно жирным отцом шли по двору к взятому напрокат автомобилю.
— Если понадобимся, мы в отеле, — крикнул Кармоди Виктории МакКуин, которая стояла на крыльце дома.
Бингу не нравилось, что мальчик уезжает с отцом. Мальчик и женщина проходили вместе. Мэнкс хотел заполучить их обоих… как и Бинг. Мальчик предназначался для Мэнкса, но женщина была угощением для Бинга, кем-то, с кем он мог позабавиться в Доме Сна. От одного взгляда на ее худые голые ноги у него пересыхало во рту. Одна последняя забава в Доме Сна, а потом в Страну Рождества с мистером Мэнксом, в Страну Рождества на веки веков.
Но нет, никаких причин обливаться потом не было. Бинг просмотрел всю почту в почтовом ящике Виктории МакКуин и нашел счет за дневной лагерь в Нью-Гемпшире. Малыш был зарегистрирован там по август. Это правда, Бингу, вероятно, было далеко до клоуна в цирке, но он не думал, чтобы кто-то стал устраивать своего ребенка в лагерь, который стоит восемьсот долларов в неделю, а затем просто решил на это наплевать. Завтра будет Четвертое июля. Отец, вероятно, приехал сюда, чтобы просто повидаться с ребенком в праздник.
Отец и сын уехали, оставив здесь нечестивый призрак Виктории МакКуин. Бумаги под машиной — те самые, которые Бингу так хотелось посмотреть, — подхваченные воздушным потоком «Бьюика», закувыркались вслед за ним.
Виктория МакКуин тоже собиралась уезжать. Она вернулась в дом, но оставила дверь открытой, а через три минуты вышла с ключами от машины в одной руке и пакетами для продуктов в другой.
Бинг наблюдал за ней, пока она не исчезла, и затем еще немного понаблюдал за улицей и наконец вышел наружу. Солнце зашло, оставив на горизонте лучащуюся оранжевую дымку. Несколько звезд прожгли отверстия в темноте над землей.
— Человечек с пистолетом надевал противогаз, газ, газ, — тихонько напевал сам себе Бинг, что бывало с ним, когда он нервничал. — В Вик МакКуин стрелял он метко и попал ей между глаз, глаз, глаз.
Он ходил взад-вперед вдоль обочины, но смог найти только один лист бумаги, измятый и запятнанный.
Он ожидал чего угодно, но только не распечатку заметки о человеке из штата Теннесси, который прибыл на «Призраке» в дом Бинга месяц назад, за два дня до самого мистера Мэнкса. Мистер Мэнкс, бледный, с горящими глазами, истощавший и окровавленный, приехал на «Транс-Аме» с сиденьями под зебру, с большим серебристым молотком, лежавшим рядом с ним на пассажирском сиденье. К тому времени Бинг уже поставил на «Призрак» прежние номерные знаки, и NOS4A2 был готов в путь.
Человек из Теннесси, Натан Деметр, провел совсем немного времени в маленькой подвальной комнате в Доме Сна, прежде чем продолжить свой путь. Бинг предпочитал девушек, но у Натана Деметра был замечательно подвешен язык, и к тому времени, как Бинг с ним покончил, у них произошло много долгих, значительных и мужественных разговоров о любви.
Бинг был потрясен, снова увидев Натана Деметра на фотографии, сопровождавшей заметку под названием «Исчезновение инженера компании «Боинг». У него от этого заныло в животе. Он под угрозой смерти не мог вообразить, зачем та наркоманка пришла к Виктории МакКуин с такой вещью.
— Вот черт, — прошептал Бинг, раскачиваясь. Он машинально начал напевать снова: — Человечек с пистолетом надевал противогаз, газ, газ…
— И не так, и не так, — сказал слабый, писклявый голос у него за спиной.
— И не так, и не так, — сказал слабый, писклявый голос у него за спиной.
Бинг повернул голову и увидел маленькую белобрысую девочку на розовом велосипеде с дополнительными колесиками. Ее занесло сюда от барбекю в конце улицы. Взрослый смех раздавался в теплом и влажном вечернем воздухе.
— Папа читал мне этот стишок, — сказала она. — Жил-был маленький охотник, пуль к ружьишку он припас. Он стреляет в утку, верно? А кто такой человечек в противогазе?
— О-о-о, — сказал ей Бинг. — Он хороший. Все его любят.
— Ну а я его не люблю.
— Полюбишь, когда узнаешь.
Она пожала плечами, развернула велосипед по широкому кругу и пустилась обратно по улице. Бинг посмотрел ей вслед, затем вернулся к де Зутам, сжимая в руке статью о Деметре, распечатанную на бланке какой-то библиотеки штата Айова.
Час спустя Бинг сидел перед телевизором с де Зутами, когда из спальни вышел мистер Мэнкс, полностью одетый, в шелковой рубашке, в сюртуке и в остроносых туфлях. Его изможденное лицо кадавра нездорово поблескивало в мерцающей темноте.
— Бинг, — сказал Мэнкс. — Кажется, я говорил тебе перенести мистера и миссис де Зутов в свободную комнату!
— Да ладно, — сказал Бинг. — Они же никому не причиняют вреда.
— Конечно, они никому не причиняют вреда. Они мертвы! Но это все равно не причина, чтобы они болтались здесь под ногами! Ради всего святого, зачем тебе сидеть здесь вместе с ними?
Бинг очень долго смотрел на него. Мистер Мэнкс был самым умным, самым наблюдательным, самым думающим человеком, которого когда-либо знал Бинг, но иногда он не понимал самых простых вещей.
— Это же лучше, чем вообще без общества, — сказал он.
БостонЛу с малышом сняли номер на верхнем этаже отеля «Хилтон» при аэропорте Логан — одна ночь там стоила столько же, сколько Лу зарабатывал в неделю, ему не карману, но да черт с ним, так проще всего тратить, — и не ложились, пока не кончился «Вечерний Леттерман»[105]. Передача шла до часу ночи, и Лу был уверен, что Уэйн уснул, поэтому не был готов к тому, чтобы ребенок заговорил — громким в темноте голосом. Он сказал всего девять слов, но этого хватило, чтобы сердце Лу прыгнуло ему в горло и застряло там, словно ком, которого не проглотить.
— Этот тип, Чарли Мэнкс, — сказал Уэйн. — Он что, такой уж крутой?
Лу стукнул кулаком меж своими большими грудями, и его сердце упало на место. Лу не очень-то ладил со своим сердцем. Оно так уставало, когда ему приходилось подниматься по лестнице. В тот вечер они с Уэйном прошагали по Гарвардской площади и по набережной так много, что он дважды вынужден был останавливаться, чтобы отдышаться.
Лу говорил себе: это потому, что он не привык находиться на уровне моря, его легкие и сердце приспособлены к горному воздуху. Но он не был глупцом. Он не собирался становиться таким жирным. То же самое случилось и с его отцом. Последние шесть лет своей жизни тот провел, разъезжая по супермаркету в одном из этих маленьких гольф-карах для людей, которые слишком толсты, чтобы стоять. Лу скорее снес бы свои слои жира бензопилой, чем залезать в супермаркете в один из этих чертовых скутеров.
— Мама что-нибудь о нем говорила? — спросил Лу.
Уэйн вздохнул и немного помолчал: этого хватило, чтобы Лу понял, что он, сам того не желая, ответил на вопрос малыша.
— Нет, — сказал наконец Уэйн.
— Тогда где ты о нем услышал? — спросил Лу.
— Возле маминого дома сегодня была одна тетка. Какая-то Мэгги. Она хотела поговорить с ней о Чарли Мэнксе, и мама просто взбесилась. Я думал, мама надает ей по заднице.
— Ну и ну, — сказал Лу, гадая, кто такая эта Мэгги Какая-то и какое отношение имеет она к Вик.
— Его посадили за убийство какого-то парня, да?
— Это та женщина, Мэгги, которая приходила к твоей матери? Это она сказала, что Мэнкс убил человека?
Уэйн снова вздохнул. Он перевернулся в постели, чтобы посмотреть на отца. Его глаза блестели в темноте, словно кляксы.
— Если я скажу тебе, откуда я знаю, что сделал Мэнкс, то мне не достанется? — спросил он.
— Только не от меня, — сказал Лу. — Искал о нем в Гугле или еще где?
Глаза Уэйна расширились, и Лу понял, что он даже не думал искать о Чарли Мэнксе в Гугле. Теперь, однако, подумает. Лу хотелось хлопнуть себя ладонью по лбу. Так держать, Кармоди. Так держать, чтоб тебе. Жирный и безмозглый.
— Та тетка оставила папку с газетными статьями. Я их вроде как прочел. Мама, наверное, не хотела бы, чтобы я их видел. Ты ведь не расскажешь ей об этом, да?
— Что за статьи?
— О том, как он умер.
Лу кивнул, подумав, что начал понимать, что к чему.
Мэнкс умер, когда не прошло трех дней после того, как скончалась мать Вик. Лу услышал об этом в тот же день, по радио. Вик всего три месяца как вышла из центра реабилитации, всю весну наблюдала, как чахнет ее мать, и Лу не хотел ей ничего говорить, опасаясь, что это выбьет почву у нее из-под ног. Он хотел рассказать ей, но возможности никак не представлялось, а потом, в какой-то точке, ворошить это стало невозможным. Он слишком долго тянул.
Мэгги Какая-то, должно быть, узнала, что Вик была девушкой, убежавшей от Чарли Мэнкса. Единственным ребенком, спасшимся от него. Может, Мэгги. Какая-то была журналисткой, может, описывала подлинные преступления и работала над новой книгой. Она заглянула ради комментария, и Вик выдала ей таковой: явно непечатный и, вероятно, связанный с гинекологией.
— Мэнкс не стоит того, чтобы о нем думать. Он не имеет с нами ничего общего.
— Но зачем кому-то говорить о нем с мамой?
— Об этом тебе надо спросить у мамы, — сказал он. — Мне точно ничего не надо об этом говорить. В противном случае мне самому достанется. Понимаешь?
Потому что таков был уговор, его сделка с Викторией МакКуин, которую они заключили, когда она узнала, что беременна, и решила, что хочет иметь ребенка. Она позволила Лу назвать малыша; она сказала Лу, что будет с ним жить; сказала, что будет заботиться о ребенке, а когда ребенок будет в постели, они вдвоем смогут повеселиться. Она сказала, что будет ему женой во всем, кроме названия. Но мальчику ничего не полагалось знать о Чарли Мэнксе, если она не решит рассказать ему о нем.
В то время Лу согласился, все это казалось достаточно разумным. Но он не ожидал, что эта договоренность не позволит его сыну узнать единственную хорошую вещь о своем отце. Что его отец однажды преодолел свой страх и на мгновение дотянулся до подлинного героизма Капитана Америки[106]. Он втащил красивую девушку на седло своего мотоцикла и умчал ее от монстра. А когда монстр догнал их и поджег человека, именно Лу бросился гасить пламя… правда, слишком поздно, чтобы спасти жизнь, но намерения у него были чисты, и он действовал, совсем не думая о риске, которому подвергался.
Лу очень не нравилось все то, что вместо этого знал о нем его сын: что он был ходячим жирным анекдотом, что он кое-как сводил концы с концами, вытаскивая людей из снежных завалов и ремонтируя трансмиссии, что он не был в состоянии удержать при себе Вик.
Он мечтал получить еще один шанс. Ему хотелось спасти кого-то еще, чтобы Уэйн это видел. Он был бы рад воспользоваться своими жировыми отложениями, чтобы остановить пулю, если бы Уэйн стал этому свидетелем. Тогда он мог бы истечь кровью в дымке славы.
Существует ли человеческое стремление более жалкое — или более сильное, — чем желание получить еще один шанс для чего-либо?
Сын вздохнул и повалился на спину.
— Ладно, расскажи мне о своем лете, — попросил Лу. — Что на сегодня самое лучшее?
— Что никто не лежит в реабилитации, — сказал Уэйн.
* * *Лу ожидал, чтобы что-нибудь взорвалось — это надвигалось и теперь могло произойти в любой миг, — когда Вик, держа руки в карманах этой своей армейской куртки, подошла и сказала:
— Можно присесть?
Он взглянул на женщину, которая никогда не была ему женой, но которая, как это ни невероятно, подарила ему ребенка и придала его жизни какой-то смысл. Мысль о том, что он когда-то держал ее за руку, прикасался к ее губам или занимался с ней любовью, даже сейчас казалась фантастичной, как укус радиоактивного паука.
Справедливости ради, она была невменяема. Перед кем шизофреничка скинет штанишки, заранее не скажешь.
Уэйн вместе с несколькими другими детьми находился на каменной стене с видом на гавань. Все постояльцы отеля выбрались посмотреть фейерверк и сгрудились на площадке из старого красного кирпича, выходившей на воду и бостонский горизонт. Некоторые сидели на железных шезлонгах. Другие слонялись вокруг с шампанским в бокалах. Дети бегали в темноте с бенгальскими огнями, прочерчивая в ней красные царапины.