– Вы, Августа, наверное, забываете, что Макс – физик с огромными математическими способностями, имеющий возможность запоминать не только числа, но и предметы, – пошутил Гильберт, чтобы немного разрядить накалившуюся обстановку.
– Извините, это не так, – поправил Борн Гильберта и, увидев удивление на лице уважаемого профессора, пояснил: – Вернее, обычно я мгновенно запоминаю несколько сот предметов, но в данном случае мне этого не потребовалось, потому что я точно знаю, о каких тетрадях идет речь. По просьбе профессора Минковского в позапрошлом году я купил пять толстых тетрадей в темно-коричневом кожаном переплете. Мы забрали эти тетради в архив. Три оказались чистыми, четвертая полностью исписана, а пятая заполнена на треть. Воры украли похожие тетради, которыми пользовались ваши ассистенты и ассистенты профессора Минковского.
Августа и Гильберт стояли и, не скрывая удивления, переглядывались между собой, не в силах поверить, что их худшие предположения превращаются в реальность. Наконец после затянувшейся паузы Августа спросила:
– Вы считаете, что именно тетради явились предметом поисков грабителей?
– Похоже, да. В этих тетрадях Герман тезисно записывал свои основные идеи, в них содержатся формулировки главных открытий профессора, часть которых еще не опубликована, – ответил Борн.
Опять воцарилась тишина. Каждый из присутствующих размышлял над собственной версией того, что происходит. Гильберт как старший и наиболее умудренный опытом человек заговорил первым:
– Не волнуйтесь, Августа. Несмотря на то что я так и не понял, кто же эти люди, преследовавшие Германа перед смертью, да и теперь не дающие покоя его памяти, мы опередим их.
Борн и Минковская одновременно посмотрели на Гильберта.
– Как? – вырвалось у Августы.
– Очень просто! Макс как можно быстрее опубликует материалы Германа и выбьет почву из-под ног ублюдков.
Последнее слово тяжело далось профессору – он очень не любил ругаться, а в присутствии женщин вообще не позволял себе подобного поведения, но сейчас ему не удалось сдержаться.
Борн кивнул:
– Мне нужно пару недель, и статья будет приготовлена. Но я пока занимался одной тетрадкой, потому что в другой – материалы, которые требует дополнительного анализа. Очень много ссылок на работы Эйнштейна…
– Вот и замечательно! – обрадовался Гильберт. – Постарайтесь поговорить с ним и передать ему эту тетрадь, пусть поработает над имеющимися там материалами. Когда вы сможете это сделать?
– По-моему, это отличное решение. Тем более я увижу Эйнштейна на следующей неделе, на семинаре в Берлине, и все объясню. Не хочу это делать по почте.
– Правильно. Хотя я не стал бы настолько пугаться каких-то там мелких воришек. – И Гильберт нежно обнял Августу.
Глава 11
Москва лениво отряхивалась от длинной и грязной зимы. Сапожников обратил внимание, что с каждым годом в центре города зимой становилось все больше и больше грязи. Канули в Лету, оставшись в детстве, воспоминания о белом хрустящем снеге, лыжне, начинавшейся сразу у крыльца, на которую выходили всем подъездом, хоккее, когда шайбу гоняли во дворе, прямо на проезжей части, поскольку те две машины, что принадлежали жильцам дома, еще не приехали с работы, а другие бывали здесь не чаще раза в месяц. Все это безвозвратно пропало, как и очень многое другое, о чем теперь больно вспоминать, но и забыть тоже невозможно. После Нью-Йорка, благоухающего весной, Москва, вернее Подмосковье, только начинало наполняться ароматами оживающей природы, но и этого было достаточно, чтобы остановить водителя на обочине, выйти на пять минут, вдохнуть воздух полной грудью и моментально почувствовать ускоренное биение сердца и безумный прилив сил.
«Так классно жить! И никто не сможет помешать мне получать удовольствия от жизни. Нет, черт возьми, мы еще повоюем!» – подумал Сапожников и быстро направился к машине. Поудобнее устроился на сиденье и позвонил Авдееву:
– Антон, я в Москве. Когда мы можем увидеться?
– Сейчас сможешь?
– Где? Я только что прилетел и еду из Шереметьева.
– Лубянский проезд знаешь?
– Конечно, параллельно улицам Лубянка и Мясницкая – между ними.
– Да. Там есть ресторан. Называется «Лубянский», знаешь?
– Нет, я как-то раньше старался избегать улицу Лубянку и все строения, на ней находящиеся, – пошутил Сапожников, но Авдеев, видимо, его юмористического настроя не разделял, поэтому ответил резко и совершенно серьезно:
– Привыкай!
Не отреагировав на последнее слово, Сапожников спросил:
– Когда ты там будешь?
После короткой паузы Авдеев ответил:
– Я перезвоню тебе через пять минут, – и отключился.
Михаил Петрович чуть не взорвался от возмущения, но высказать свое «фэ» уже было некому. Трубка безмолвствовала.
«Почему же такое происходит? Я, мягко говоря, не последний человек в стране, должен терпеть подобное обращение» – Сапожников разговаривал сам с собой, что прежде очень не любил делать, и при этом он весь дрожал. Сказывалась усталость от перелетов, нервное напряжение и, конечно, истощение сил после бурно проведенной ночи с Софи. Позвонив Авдееву, он рассчитывал, что его школьный товарищ предложит перенести встречу на завтра, а тут на тебе, не только на завтра не перенес, но еще и сегодня заставляет под себя подстраиваться!
«Дожил, нечего сказать. Не удивлюсь, если Антон попросит меня отчет по командировке написать, а в конце подписаться».
Поток вязких, тяжелых мыслей прервал телефонный звонок.
– Через час жду тебя в ресторане. Столик заказан на имя «Михаил». До встречи.
И опять тишина.
Сапожников совершенно отвык, что кто-то может общаться с ним в подобной манере, и ему очень не хотелось к этому привыкать.
На удивление путь из Шереметьева оказался почти свободным, пробок на Ленинградском шоссе практически не было, поэтому ровно через час Сапожников входил в ресторан. Метрдотель, чем-то напоминающий того офицера, который постоянно встречал Михаила Петровича на входе в здание СВР, почтительно ему поклонился. Когда услышал пароль заказа – повел Михаила Петровича на второй этаж. Пройдя через весь зал, вошли в отдельный кабинет, на пороге которого сопровождающий растворился, а Сапожников увидел сидящих Авдеева и Беленького.
«Теперь понятно, почему Антон отключался на пять минут. Ему нужно было согласовать участие во встрече шефа. Видимо, я действительно занимаюсь чем-то очень важным, если такой большой начальник ради свидания со мной бросает все дела».
Беленький пристально посмотрел на Сапожникова и с обычной своей улыбкой сказал:
– Не подумайте, Михаил Петрович, что ради встречи с вами я отказался от какого-то мероприятия. Нет! Просто я был у коллег, здесь рядом, да и поесть нормально за целый день не мешало бы.
«Что за чертовщина! Он читает мои мысли», – подумал Сапожников, а вслух сказал:
– Ну что же, действительно, давайте для начала перекусим!
Сделали заказ, и пока его готовили, Авдеев спросил:
– Как съездил?
– Нормально, с Мотей удалось встретиться. Поговорили. Он, кстати, из нас троих хуже всех выглядит. Как будто лет на десять старше.
Авдеев молча ковырял вилкой принесенную закуску, пристально смотря на Сапожникова, прячущего глаза от этого неприятного взгляда.
Поскольку никто из его собеседников не вступил в разговор, Сапожников был вынужден продолжить:
– Он, как и раньше, такой же добрый, такой же сентиментальный…
– Да? – Беленький поднял глаза от тарелки, но особого интереса к словам Михаила Петровича не выказал.
– Он совсем не изменился. Манеры поведения и разговора остались такими же, как много лет назад.
– Ну и о чем вам удалось договориться? – вдруг спросил Авдеев.
– Ни о чем. А ты ждал что-то конкретное?
Авдеев пропустил вопрос. В комнате вновь воцарилась тишина, и опять Сапожников, не умеющий сидеть и молчать, начал рассказывать, но уже с большими подробностями, о своих впечатлениях от состоявшихся встреч с Липсицем. Он умышленно скрыл, что вторую встречу с ученым непроизвольно организовала Софи, и вообще, Сапожников не хотел посвящать Авдеева и Беленького в свою личную жизнь. После пятиминутного монолога он понял, что начинает рассказывать об одном и том же по второму кругу, и остановился.
Авдеев закончил есть, сложил вилку и нож, отодвинул тарелку и вытер салфеткой губы:
– Я так понимаю, что данные из компьютера Липсица тебе получить не удалось?
Сапожников посмотрел на него как на сумасшедшего:
– Как я мог что-то сделать с его компьютером, если у нас были всего две короткие встречи и те происходили в людных местах?
И опять вопрос Михаила Петровича повис в воздухе. В это время в комнату постучали, дверь открылась, и вошел официант, принесший горячее.
– Ну что же, значит, придется тебе лететь к нему домой.
– Ну что же, значит, придется тебе лететь к нему домой.
– Когда? – удивленно произнес Сапожников.
– Чем быстрее, тем лучше! – как само собой разумеющееся сказал Авдеев.
– Но как же я влезу в его компьютер? Даже не это! Как я попаду к нему домой?
– Очень просто! Попроси девушку, – на последнем слове Авдеев сделал акцент, не поднимая взгляда от стола, – чтобы она пригласила тебя в дом. Причин может быть много. Первая, ближайшая, например, на празднование Песаха – еврейской Пасхи…
Не дожидаясь окончания фразы, Сапожников прервал Авдеева:
– О какой девушке ты говоришь?
– Прекрати, Миша, ты отлично знаешь! Конечно же, о Софи Ландвер, дочери нашего одноклассника Липсица.
Сапожников сидел абсолютно поверженный. До него начинало доходить, что каждый его шаг контролируется и никакой свободы действий у него нет.
– Ну, хорошо. – Он смирился со сложившейся ситуацией. – А при чем здесь еврейский праздник?
На этот раз Авдеев удивленно посмотрел на Михаила Петровича:
– Ты шутишь?
– Нет, мне не до шуток. Я правда ничего не могу понять.
– Жаль. Я-то думал, что ты знаешь иудейские религиозные традиции, по которым в первый вечер празднования еврейской Пасхи в дом приглашаются близкие люди – родственники и друзья. Придешь на празднование в дом Липсица, останешься там на ночь и посмотришь компьютер.
– Очень у тебя все просто получается! – возмутился Сапожников. – Я не верующий. И даже не знаю, как себя вести на этом празднике. А кроме того, напоминаю тебе, что не являюсь сотрудником вашей службы, чтобы выполнять такие запредельные задания.
– Ничего, если стране будет нужно, поужинаешь по еврейским традициям, а наши сотрудники тебе расскажут, что нужно делать за ужином. Не понравится их рассказ – попросим просветить тебя коллег-банкиров. Уж им-то ты доверяешь?
После этих слов Беленький закончил трапезу, поднялся, быстро попрощался и вышел. Создавалось впечатление, что он и приходил только затем, чтобы поесть. На самом же деле, выслушав Сапожникова и Авдеева и никак на это вроде бы не отреагировав, директор департамента выразил полное согласие с планом действий, предложенным его подчиненным. А для Сапожникова все происходящее – пренебрежительность Авдеева, показное безразличие Беленького – в полной мере демонстрировало безысходность того положения, в котором он оказался.
Михаил Петрович, будучи тонким человеком, обладающим при этом аналитическим складом ума, вдруг отчетливо понял, что проиграл по всем статьям и теперь загнан в угол. Не выполнять требования Службы он не мог, это ему четко показали на примере с Ильей. Общение с девушкой тоже, как выяснилось, находилось под контролем, и наконец, ему сейчас ненавязчиво дали понять, что могут поставить в известность коллег о его работе на Службу.
«Что же делать?» – пульсировало в мозгу Сапожникова, и как-то сам собой этот вопрос сорвался с его уст:
– Что же делать?
– Позвони девушке, скажи, что будешь в начале апреля в США. Она пригласит тебя к себе на седер…
Сапожников прервал:
– Что это такое?
Авдеев с удивлением посмотрел на одноклассника:
– Ты действительно не знаешь?
– Да! – искренне ответил Михаил Петрович.
– Ладно, завтра принесу тебе книжку. Называется «Пасхальная Агада». В ней подробно рассказывается, как правоверному иудею необходимо праздновать Песах.
– Издеваешься?
– Нет, исправляю недостатки твоего образования, и то не ради благотворительности, а для пользы дела. Ладно, пойду.
Сапожников остался один. В дверь постучали, вошел официант и подал счет. Михаил Петрович положил в кожаную папку деньги. Как-то само собой получилось, что Сапожников расплачивался в ресторане, даже не прикоснувшись к еде. У его собеседников не возникло ни малейшего желания заплатить за ужин хотя бы частично. Это выглядело потребительски. Зачем платить, если рядом за столом сидит богатый человек и достать деньги из кошелька – его прямая обязанность?
Для Сапожникова не представляло ни малейшего труда рассчитаться за всех посетителей, находящихся в данный момент в ресторане, но он, откровенно говоря, не понимал, почему следует угощать здоровых, полных сил мужчин, к тому же пригласивших его на ужин. В деловом мире существовали неписаные правила, согласно которым пригласившие на встречу платили за стол. При этом приглашенный должен был предложить оплатить половину. Сегодня Авдеев и его шеф ушли, вовсе не желая заморачиваться на эту тему. Ну, были бы они убогие или малые дети – тогда понятно. Благотворительность уже давно стала частью жизни Сапожникова. Михаил Петрович построил и содержал два детских дома, проводил благотворительные вечера, на которые приглашал сотни ребятишек, жертвовал деньги в детский онкологический центр. Все это он делал вдохновенно, с полной отдачей и широтой, приложив максимум усилий к тому, чтобы и в экономический кризис размер его помощи не уменьшился. Поэтому Сапожников не любил тех, далеко не самых нуждающихся людей, которые как само собой разумеющееся вставали из-за стола, не оплатив за счет, принимали дорогие билеты на концерты и спектакли, не пытаясь за них расплатиться, и почти всегда забывали кошелек дома. Казалось бы, его материальное благосостояние позволяло не обращать на них внимания, а нахождение на верхних уровнях деловой элиты – выбирать, с кем делить деловой обед, а с кем домашний ужин. Но к сожалению, время от времени Сапожникову было необходимо встречаться с большими государственными чиновниками. Они делились на две группы: первые – нормальные люди, принимающие все существующие правила, а вторые – поступающие с точностью до наоборот. Так вот, со вторыми Михаил Петрович общался только в кабинетах. И никак не складывался у него в голове ответ, за какие такие прегрешения сейчас вдруг пришлось изменить жизненным принципам. Понятно, что общение с сотрудниками специальной службы, пусть и бывшими одноклассниками, было мерой вынужденной, возникшей в состоянии загнанности в угол.
В случайность поступка Антона верить не приходилось. Сцена была разыграна профессионально. Тут же вспомнился недавний завтрак в «Пушкине». Там расплачивался Авдеев. Легко и непринужденно, а сейчас так же непринужденно он показал, что расплачиваться должен Сапожников. Тогда еще была некая игра, а сегодня ему дали однозначно понять, кто в доме хозяин. Отныне и навсегда.
Что же такого сверхинтересного пытаются найти у Моти, и главное, как до всего этого добраться ему, абсолютному дилетанту?
При воспоминании о Моте перед глазами предстал его открытый детский взгляд, а мысли автоматически перескочили на Софи. Очень не хотелось подставить девушку, сделать ей больно. Сапожников все еще продолжал надеяться, что найдет способ выкрутиться и выйти с честью из создавшегося положения, не запятнав своего имени и не сделав никому плохо. Очень захотелось прямо сейчас набрать телефон Софи и услышать ее голос. Он уже взялся за аппарат, но решил, что в этом заведении почти наверняка стены оборудованы подслушивающими устройствами, и лучше потерпеть пять минут, выйти на улицу и позвонить из машины, чем дать возможность посторонним людям выслушать его любовные признания.
В Нью-Йорке был разгар рабочего дня, и Сапожников поймал Софи на деловой встрече в ресторане. Американцы, в отличие от наших соотечественников, не очень любят разговаривать по телефону во время еды. У них это считается дурным тоном, поэтому Софи пришлось выйти из зала.
– Привет, Софи. Уже соскучился и решил позвонить.
– Я рада. Ждала твоего звонка.
– Что-то случилось? – встревожился Сапожников.
– А должно было что-то случиться? – засмеялась девушка.
– Нет!
Сапожников поймал себя на мысли, что постоянно ожидает каких-то неприятностей. Он не знал, с кем и что должно произойти, но его интуиция подсказывала – быть беде. Хорошо хоть сейчас с Софи все в порядке.
– Алло, Миша! Ты почему молчишь? Забыл обо мне, что ли?
– Нет-нет! Извини, просто задумался.
– Молодец! Позвонил мне, чтобы подумать? – Софи доставляло удовольствие подтрунивать над Сапожниковым. Но это его не огорчало, а скорее наоборот, успокаивало, возвращало к нормальному состоянию.
– Конечно, я, услышав твой голос, тут же подумал, что не могу жить без тебя ни минуты, и мы должны срочно увидеться. Вот я и решал, когда это «срочно» может случиться.
– Ну и когда? – все тем же игривым тоном спросила Софи.
– Например, через неделю. Ты будешь в Нью-Йорке?
– Да, – не совсем уверенно произнесла Софи. – А впрочем, можно я посмотрю в компьютере свой график и перезвоню тебе? Через пару часов, а то у меня сейчас встреча, я и так уже на пятнадцать минут бросила серьезного клиента.
– Извини. Конечно, позвони, если я еще не усну. От усталости с ног падаю. У нас ведь уже ночь.
– Да, я и не сообразила. Ты настолько оказался во мне, что мне кажется, ты совсем рядом.