– Ну что потом… – вздохнула Феклуша. – Потом Марфы не стало. Была Марфа – да вся вышла, стала Зосимовна. В одночасье переродилась. И больше ни петь, ни плясать – ни-ни. А злобной такой сделалась, чтобы никто не смел вспомнить, как она из-за несчастной любви в петлю полезла и с сатаной сторговаться пыталась. С Антониной, конечно, примирилась, но не скоро, много лет прошло, у нее уж и дети народились от того барина, вот племянников Зосимовна очень полюбила, ее господин Протасов даже несколько раз отпускал на побывку, сестру навестить.
– Так что же, выходит, тот барин женился на Антонине? – удивленно спросила Александра.
– Ну, жениться не женился, однако, пока не умер, Антонину не покинул, всех детей ее своими родными признал.
– А как его звали? – быстро спросила Александра. Мысль мелькнула – безумная, может быть, но…
– Василий Васильевич Львовский, – ответила Феклуша, и Александра усмехнулась про себя: не угадала, и впрямь безумная была мысль!
Дверь распахнулась, вошел Полунин. И Александра вспомнила, что ей пора собираться. Печально опустила голову. Она знала, что нужно спешить, чтобы поговорить с Липушкой, но как не хотелось…
И вдруг спохватилась: а как вернуться в Протасовку? Вернуться – и бросить обвинения Устину, а на самом деле – Зосимовне? Нет. Так нельзя. Так она ничего не узнает…
Нет. Нужно все иначе сделать! Похитрей.
– Платье ваше готово, – сказал Полунин сухо. – Оно вычищено и высушено. Однако в седло вам садиться пока нельзя. У Зорьки спина изранена, а другую лошадь я остерегусь вам давать, у вас голова может закружиться, снова упадете. Я вас в коляске отвезу, а Зорьку поведет в поводу конюх. И даже не спорьте!
– Нет! – решительно сказала Александра. – Сделаем все иначе. Я пойду в Протасовку пешком, а свое вычищенное платье постараюсь снова запачкать как можно сильней. К вам же просьба, Николай Николаевич: вы Зорьку у себя подержите, только так, чтобы об этом никто из ваших людей протасовским не проболтался. И чтобы никто ни словом не обмолвился, что я у вас была.
Полунин растерянно моргнул, а Феклуша вдруг затряслась мелким старушечьим смешком и воскликнула:
– Ах да барышня! Ай да умница!
Полунин растерянно переводил взгляд с одной на другую…
Глава 11
Возвращение
Александра шла пешком через лес, пытаясь вспомнить, где несла ее Зорька. Спокойствие и умиротворение, которые осенили ее душу в Полунине, ушли, уступив место возмущению и обиде. Ну почему с ней так жестоко обошлись?! Чем больше она думала, тем отчетливей понимала, что дело тут не в какой-то обиде Зосимовны или просто неприязни к гостье, ревности к ней. Тут что-то более глубокое… Лошадь могла убить Александру… кажется, на это и был расчет. Конечно, вся вина тут Зосимовны, Александра еще вчера должна была почуять неладное. Видя, как Зосимовна, которая верховые поездки терпеть не могла, охотно согласилась на эту прогулку, можно было насторожиться. Конечно, мысль избавиться от неугодной гостьи еще вчера возникла в ее голове. Послушную, простенькую Зорьку дали Александре именно потому, чтобы она не испугалась и не отказалась в последнюю минуту. Погибни она, Зосимовна вновь обрела бы полную власть над Липушкой, а главное, исчез бы человек, который может совершенно изменить жизнь в Протасовке. А такая возможность у Александры имеется – благодаря завещанию Протасова…
Да, можно не сомневаться, все дело в завещании. Наверное, покойный барин все же исполнил то обещание, которое давал в свое время другу своему Даниле Хорошилову. Но знает ли об этом Липушка? Или да, или нет. Или знает и мастерски играет неведение, волю батюшки исполнять не намерена. Или не знает, чиста душой и помыслами, но неизвестно, останутся ли они таковыми же, когда ей станет известно, что Александра…
Гадать можно сколько угодно, однако ничего не узнаешь, не поговорив с Липушкой начистоту. Да как можно скорей нужно это сделать, а то Зосимовна, увидав неуспех своей затеи, может предпринять новую попытку, которая может окончиться для Александры куда печальней.
Она остановилась передохнуть и осмотрелась. Места показались знакомыми. Да ведь это та самая полянка! Та самая, где раскинули привал. Вот березка в два ствола, клевер, травушка-муравушка, чуть примятая там, где сидели люди, где ее щипали лошади. Вот здесь Александра садилась на Зорьку – и началось это сумасшествие!
Что-то блеснуло в траве. Зеркальце, маленькое зеркальце, то самое, которое Александра всегда носила в кармане. Наверное, выпало, когда Зорька вздыбилась и всадница чуть не перевернулась вниз головой.
Спохватившись, Александра сунула руки в карманы – и ахнула, обнаружив, что те пусты. Только платок оставался на месте. А писем Хорошилова, которые она взяла с собой, так и нет. Одно она торопливо дочитала утром – и спрятала в подушку, в наволочку, чтобы, вздумай Зосимовна пошарить в ее комнате, ничего не нашла бы. А два других письма сунула в карман, надеясь улучить минутку днем и прочесть. И вот… Они выпали либо при падении, либо еще при безумной скачке. Так или иначе, они потеряны, и Александре никогда не узнать, что же еще писал Данила Федорович Хорошилов Андрею Андреевичу Протасову. Может быть, речь шла о дочери Протасова, а может быть, о ком-то или о чем-то другом. Сейчас Александра ругательски ругала себя за забывчивость, за глупость, за неосторожность, тем паче в такие минуты, когда вся ее судьба поставлена на карту. Но ничего не вернуть, не исправить, и, если снова выражаться языком картежников, ей впредь придется играть вслепую.
Александра подобрала зеркальце и пошла к усадьбе. Не хотелось входить через главные ворота, и она прошла через сад, держась ближе к пруду, который ей вчера показала Липушка. И вдруг на песчаном, насыпном бережку, неподалеку от купален, она увидела не кого иного, как знакомца своего Федотку, который сидел на корточках и перебирал песок. Вид у мальчишки был совершенно унылый, чудилось, даже рыжие волосы пеплом подернулись.
– Федотка! – громким шепотом позвала Александра, на всякий случай озираясь – не хотелось раньше времени быть обнаруженной.
– Барышня! – так и вскочил Федотка. Лицо его просияло, глаза засветились радостью. – Да неужто это ты?! Вот счастье! А слух прошел, то ли насмерть ты расшиблась, то ли в реку упала! У нас тут прямо светопреставление. Лимпиада Андреевна рыдает почем зря, а Зосимовна всех дворовых послала тебя искать по лесам, если не найдут, приказано в Тешу невода закидывать. Для начала она призвала к ответу Устина. Устин же сказал: Зорька, мол, самая смирная кобыла на свете, ну, может, лавка, что под стенкой стоит, смирней ее, а если барышня на ней не смогла усидеть, значит, она ведьмовской породы, таких лошади чуют и сбросить норовят.
– Что ж она сразу мою ведьмовскую породу не учуяла, еще когда я в конюшне на нее садилась? – обиделась Александра. – Наверное, сбросит лошадь кого угодно, если под седло горсть репешков колючих засунуть да еще сольцы присыпать!
Федотка побледнел так, что его веснушки словно бы покраснели:
– Видать, крепко ты где-то Зосимовне дорогу перешла, коли она тебя со свету сжить вознамерилась! Ну, теперь рот разинет, как бы ее карачун от изумления не хватил, когда завидит тебя живую и здоровую. Слава богу, что вернулась ты, добрая барышня, теперь мне не так тяжко будет стекло из песка выбирать.
– Стекло из песка? – изумилась Александра. – А как оно туда попало? Не далее как третьего дня, когда я приехала в Протасовку, мы с Липушкой тут гуляли и она рассказывала, что песок вокруг пруда дивно чист и мягок: прежде чем насыпать, его тщательно просеивают.
– Так оно всегда было, – кивнул Федотка, – а нынче Зосимовна сама битого стекла здесь насыпала и велела мне все до крошечки вынуть. Такой уж она мне дала урок.
– Не пойму, – растерянно пробормотала Александра. – Добро бы грязный песок чистить, а сама-то она зачем стекло высыпала?
– Чтоб меня наказать за то, что про Савку расспрашивал у Устина. Он ей и рассказал. Вот и наказала меня, чтоб не в свое дело не лез.
Александра только и могла, что покачала головой. Жестокости Зосимовны казались ей несообразными! Да она просто спятила от безнаказанности!
– А барышне ты жаловался?
– Да пускай у меня лучше язык отсохнет! – испуганно вскрикнул Федотка. – И ты молчи! Коли дойдет до барышни, Зосимовна посулила сестру мою, Агашу, за горбатого Митьку отдать.
Александра вспомнила, что этой же угрозой Зосимовна стращала Савку, и горько пожалела, что счастье и покой человеческий находятся в таких мерзопакостных руках. Вот взять бы эту Зосимовну да продать в самом деле с торгов!
– А много тебе еще урока осталось? – сочувственно спросила она.
– Начать да кончить, – невесело ухмыльнулся Федотка, показывая на небольшую кучку стекла, обширный берег и предъявляя Александре свои порезанные пальцы. Александра глянула на них, схватила Федотку за руки – и вдруг начала безудержно рыдать.
– Чего ты? – испугался Федотка, отшатываясь.
– Зачем, зачем люди так жестоки?! – причитала девушка, оплакивая и его, и себя, свои страхи и разочарования, свои мечты, которые, может быть, никогда не сбудутся, а если сбудутся, тоже неминуемо ранят кого-то… может быть, даже сильней, чем стекло изранило пальцы бедного Федотки.
А парнишка вдруг уткнулся в колени и тоже зарыдал, причитая:
– Барышня, спаси тебя бог, надо мной никто, кроме матушки родимой, не плакал, а теперь вот ты, да я за тебя век бога буду молить, все для тебя сделаю!
– Да ты из-за меня пострадал, – плакала Александра, доставая платок и безжалостно разрывая его на тонкие полосы. – Это ведь я тебя просила про Савку узнать!
– Ты что делаешь? – испугался Федотка. – На что красоту такую порвала? Небось сама шила, вышивала, сама кружево плела?
– Да у меня таких платков много, а пальцы у тебя одни, – всхлипнула Александра, принимаясь осторожно промывать Федоткины пальцы и перевязывать каждый отдельно тонкой полоской ткани.
– Как же одни, – слабо улыбнулся он сквозь слезы, – не одни, а целый десяток!
Топот копыт раздался за деревьями, и вдруг через ограду сада перемахнул конь, на котором сидел Полунин.
– Что случилось? – воскликнул он встревоженно, глядя на Александру, которая перевязывала пальцы Федотке. – Почему вы плачете?!
– Да вот… – Она рассказала о случившемся, и Полунин, сорвав с головы картуз, в сердцах швырнул его наземь.
– Что за мерзкая тварь! Жестокая гадина! Вы, Александра Даниловна, меня уговорили молчать о том, что она с вами учинила, но теперь я сожалею, что поддался. Немедленно иду в дом и все выскажу этой пакости!
– Пожалуйста, сдержитесь, Николай Николаевич! – вскрикнула Александра. – Как вы не понимаете: увидеть меня живой, здоровой и спокойной будет для Зосимовны страшным ударом. Сейчас мы ничего не сможем доказать, она все на Устина свалит – и Липушка ей поверит. Нужно ее за руку поймать! Поэтому еще раз прошу – не ходите в дом. А впрочем, может быть, вы повидаться хотите с…
– Повидаться? – возмущенно перебил Полунин. – Я хочу повидаться с Зосимовной?! Да век бы ее не видеть, я просто должен ей сказать, какая она дрянь!
– Да нет, я думала, вы с Липушкой повидаться хотите, – удивленно сказала Александра.
– С Липушкой? – пролепетал Полунин. – А, ну да, конечно… Хорошо, я с ней повидаюсь… Но я лучше попозже приеду, сейчас мне недосуг. А вы мой платок тоже возьмите, вашего мало будет, эти повязки быстро свалятся.
И он сунул Александре большой синий фуляровый[10] платок.
– Спаси вас бог, – поблагодарила Александра. – А Зорьку вы ближе к ночи отпустите, она сама, надеюсь, дорогу домой найдет.
Полунин смотрел на нее, как бы не в силах взять в толк, о чем идет речь, потом пробормотал:
– Зорьку… да… коли так, я поехал, – и понукнул было коня, да Александра окликнула:
– Николай Николаевич, вы позабыли картуз!
Она подала ему картуз. Полунин, отводя глаза, взял его, буркнул:
– Спасибо, – и мигом исчез, только топот удаляющийся раздался.
– Ну и ну, – пробормотал Федотка. – Так ведь и спасибо Зосимовне скажешь!
– Ты что? – изумленно уставилась на него Александра. – С ума сошел?
– А ведь кабы не Зосимовна, кабы не сидел я тут на берегу, я б и не узнал, какое у тебя сердце доброе, не увидал бы, что барин полунинский…
И осекся, и уткнулся снова в песок, как будто изо всех сил спеша исполнить урок.
Александра хотела спросить, что он имел в виду, говоря о полунинском барине, но почему-то не решилась. И, попрощавшись с Федоткой, пошла к дому.
Там царили тишина и безлюдье. Александра незамеченной проскользнула в свою комнату и сунула руку в наволочку. Письмо было на месте. То ли Зосимовна не обыскивала ее вещей, то ли ничего не нашла.
Сунув его на всякий случай в карман и наказав себе больше не быть растяпой, Александра пошла к Липушкиной комнате.
Осторожно приоткрыла дверь. Липушка, все еще в своей роскошной амазонке, лежала на кровати и плакала. Рядом на подушке дремал Пуховик, недовольно дергаясь, когда Липушка всхлипывала особенно громко.
– Липушка, – ласково окликнула Александра, – о чем ты плачешь?
Та вскинулась:
– Сашенька! Ты жива! Какое счастье! Мы пытались тебя догнать, но у меня стремя расстегнулось, а у Георгия Васильевича подпруга ослабла.
Можно не сомневаться, мелькнуло в голове Александры, что и это было заранее подстроено Устином по приказу Зосимовны.
– Зорька унесла тебя так быстро! Мы думали, ты или расшиблась, или в реку упала! – восклицала Липушка. – Я уж думала, что не увижу тебя больше, и горевала так, словно потеряла родную сестру.
Александра, сев рядом, растроганно обняла ее и прижала к себе:
– А ведь мы и в самом деле сестры, Липушка! Не решалась я тебе об этом сказать, но сегодня поняла, что и молчать больше нельзя.
– Как так сестры? – изумленно спросила Липушка.
– Да вот так, – улыбнулась Александра. – Конечно, не родные, а единокровные. По отцу.
– По отцу?! – Глаза у Липушки стали огромными.
– Вот послушай, – сказала Александра. – Когда твой отец был молод и еще не женат, он встретил одну красивую женщину, которую звали Олимпиада Филипповна Сумарокова.
– Олимпиада? – удивилась Липушка. – Ее звали так же, как меня?
– Нет, это тебя назвали ее именем, – сказала Александра и продолжала: – Встретил – и полюбил ее, а она полюбила его. Но она была вдова, и пожениться они пока не могли, пока срок траура не кончится. Но любовь влекла их друг к другу, они стали тайно встречаться, и Олимпиада Филипповна сделалась в тягости.
У Липушки личико стало как маков цвет. Довольно было одного слова «любовь», чтобы заставить ее вспыхнуть, а тут… любовь влекла… тайно встречаться… сделалась в тягости… ужас!
– Олимпиада Филипповна была уверена, что господин Протасов на ней женится, да и он намеревался это сделать, однако случайно познакомился с молодой и красивой девицей, которую звали Марья Петровна Синельникова, и захотел на ней жениться.
– Это мою матушку так звали! – встрепенулась Липушка.
– Совершенно верно. Марья Петровна тоже мечтала выйти за него замуж, и скоро они поженились. Однако бросить Олимпиаду Филипповну Андрей Андреевич не мог. Ее ждал позор – ведь она вдова, а в тягости! – и он решил выдать ее замуж за своего доброго друга Данилу Хорошилова, который был ему очень предан, а главное, тоже был влюблен в Олимпиаду Филипповну. Та – делать нечего! – согласилась, и они с Хорошиловым сыграли свадьбу. Протасов дал за Олимпиадой приданое, ведь Хорошилов был небогат. Вскоре родилась у Олимпиады Филипповны дочь, которую назвали Александрою. Хорошилов дал ей и отчество, и фамилию, и всю жизнь был самым нежным и заботливым отцом. А спустя три года у Марьи Петровна родилась дочь, которую Андрей Андреевич решил назвать Олимпиадой…
– Так, значит, ты… ты… – прошептала Липушка, задыхаясь.
– Да, – кивнула Александра. – Да, я дочь твоего батюшки. Та самая Сашенька. Но я не знала этого, я всегда думала, что Данила Федорович – мой родной отец, он и любил меня как родную. Матушка умерла вскоре после моего рождения, Данила Федорович сам воспитывал меня. Никакого другого батюшки я и знать не хотела бы, но год назад пришло письмо от господина Протасова, и Данила Федорович показал мне его. В этом письме твой отец признал меня своей дочерью, писал, что болен, и просил приехать в Протасово, где я найду дом и сестру.
Липушка подскочила на кровати и бросилась обнимать Александру. Радость ее была неподдельна:
– Сестра! У меня есть сестра! Я всегда мечтала иметь сестру! И с тех пор, как ты появилась, я часто думала: вот кабы у меня была такая сестра!
Глаза Александры подернулись слезами:
– Добрая ты душа! Какое счастье, что мы встретились!
Звук открывающейся двери заставил девушек отстраниться друг от дружки и оглянуться.
На пороге стояла Зосимовна.
Глава 12
Где же завещание?
– Нигде… никого… не нашли… – пролепетала она, видимо, не вполне отдавая себе отчет в том, что говорит, и тупо глядя на Александру. Как шла с известием, не нашли, мол, пропавшую гостью, так и выпалила его, глазам не веря и, само собой, верить им не желая. По лицу ее попеременно промелькнули выражения изумления, недоверия и разочарования. Наконец Зосимовна кое-как справилась с собой и рявкнула с неподдельной злостью: – Где ж вы были, барышня, что с вами сталось? Мы тут обыскались вас… А Зорька где же?
– Зорька понесла ни с того ни с сего, скакала, не разбирая дороги, потом сбросила меня и убежала в лес. Думаю, она скоро вернется. На мое счастье, я упала в траву и не расшиблась, а потом потихоньку отыскала тропу и вернулась, – не моргнув глазом, ответила Александра.