– Барин Николай Николаевич! – возопила она, низко кланяясь. – Простите, сударь, что без спроса в ваш сад забрались, но в нашем доме содеялось злодеяние. Видите, кто это?
– Липушка, – совершенно хладнокровно сказал Полунин. – Липушка, которая почему-то спала в моем павильоне до тех пор, пока вы оба не приехали и не вынесли ее оттуда. Впрочем, хорошо, что вы приехали. Вы избавили меня от необходимости посылать в Протасовку людей с известием, что Липушка нашлась. Ведь у вас там ее ищут, я верно понимаю?
– Ищут, ищут! – закивала Зосимовна, и Александра, пусть волей-неволей, но не могла не восхититься ее самообладанием. – Думали мы, пропала наша барышня. А ведь нашлась, слава богу!
– Как же она сюда попала? – недоумевающе спросил Полунин. – И почему спит? Если просто забрела, заблудившись, да прилегла отдохнуть, уже проснулась бы. Что-то здесь неладно…
– Неладно, неладно! – воодушевленно вскричала Зосимовна, в то время как Жорж Ский по-прежнему стоял, будто воды в рот набрал. На Полунина он старался не смотреть, сам взглядов его избегал – ежился, а если все же поднимал глаза, то в них читался откровенный страх. – Не сама сюда забрела Липушка – завезли ее злые люди.
– Злые люди?! – с ужасом в голосе воскликнул Полунин. – Неужели разбойники? Откуда же они взялись в наших мирных краях?
– Они взялись в нашем доме! – вздохнула Зосимовна. – Видели небось девицу у нас, из Нижнего приехавшую? Александру Даниловну? Это она все учудила! Она Липушку каким-то сонным зельем усыпила, она ее и похитила…
– Александра Даниловна? – изумился Полунин. – Да как же она ее дотащила сюда? Вот так взяла на руки и пронесла три версты?! Мыслимо ли сие?!
Кажется, Ский наконец сообразил, что над ним издеваются. Он бросил на Полунина острый взгляд, потом уставился на Зосимовну, видимо, пытаясь ее остановить, но это было бессмысленно: лишь только речь заходила об Александре, протасовская домоправительница теряла чувство меры и закусывала удила.
– Да небось на лошадь взвалила и привезла, – сказала она азартно. – Она из дому исчезла, Зорьки в конюшне нет…
«Ах, черт! – подумала Александра. – Зорьки там и правда нет… Как это мы с Николаем про нее забыли?»
От этого сочетания слов – мы с Николаем – ее пробрала дрожь – самая сладостная, которая тут же сменилась дрожью ужаса, потому что Зосимовна продолжала:
– Ох, кабы вы знали, барин, какую змею наша Липушка пригрела на груди! Так ласково ее приветила, ну прямо как сестру, а та взяла да и…
– Похитила ее, понятно, – кивнул Полунин. – Похитила, взвалила на Зорьку и привезла зачем-то сюда. Интересно, зачем? Может быть, узнала, что между мной и Липушкой пробежала в последнее время черная кошка, что наши отношения расстроились? И решила устроить так, чтобы я не мог не жениться на Липушке? Вот ведь теперь что получается, если поглядеть обывательским взором? Вы ее в моем саду нашли, она спит. Я поблизости… Что должен сделать человек порядочный, как не жениться?
Александра похолодела от ужаса: «Что он говорит?! Зачем?! Что это значит?!»
Кажется, Зосимовна и Ский тоже были немало озадачены таким поворотом, потому что обменялись быстрыми недоумевающими взглядами, после чего побледневший Ский снова уставился в землю, а Зосимовна залепетала угодливо:
– Да что вы, барин Николай Николаевич, да как же… вам уж самим решать… да кто ж поверит, что такой благородный человек, как вы, могли воспользоваться… Да мы ни словцом не обмолвимся, где нашли Липушку!
– А кстати, – спросил Полунин, – как вы умудрились ее найти? Неужели наугад? Или вам сердце подсказало?
– Собака-с… – пробормотал Жорж с угодливой интонацией и склонился в полупоклоне. – Привела-с… Вот-с…
На лице Зосимовны выразилась нескрываемая досада, а Полунин снисходительно усмехнулся:
– Вы здесь человек новый, а между тем вся округа знает, что Нахалка давно потеряла нюх. Утка, видите ли, ее в свое время так клюнула, что она даже запаха пищи не чует. Так что она никак, никоим образом, не могла взять след и вывести вас на Липушку. Вот и получается, что вас привело сюда любящее сердце… вы же любите Липушку, вы же уговаривали ее выйти за вас замуж, не правда ли? А ты, Зосимовна, этого… кавалера поддерживала?
Ский и Зосимовна оба молчали. Потом Ский, видимо, стряхнул оцепенение, в которое повергли его слова Полунина, и резко повернулся к Зосимовне:
– Ах ты ж старая ведьма! Куда глядела?! Не могла сказать, что собака без чутья?
– А зачем тебе вообще собака сдалась, коли ты и так знал, куда ехать? – огрызнулась Зосимовна – да и замерла с приоткрытым ртом, поняв, что проговорилась.
– Ах вот оно что! – насмешливо протянул Полунин. – Оказывается, вы заранее знали, где искать пропажу? Собаку прихватили для антуражу, чтобы выставить себя этаким умелым и ловким следопытом. Уж не вы ли сами привезли сюда Липушку, заранее высмотрев это уединенное место? Я и в самом деле очень редко бываю в этой части сада, вам было сюда легко проникнуть незамеченным, тем паче – ночью. А потом вы появились в присутствии вашей пособницы Зосимовны, чтобы Липушка, очнувшись, узрела вас в образе благородного героя-спасителя… и упала бы в ваши объятия, как созрелый плод. К несчастью, вы или Зосимовна напоили ее слишком крепким сонным зельем. Видите, она все спит да спит и никак не может проснуться, чтобы принять участие в поставленном вами спектакле. Но чему больше всего я дивлюсь, так это тому, что ты, Зосимовна, вознамерилась отдать девушку, которую вырастила, хозяйку свою, какому-то дешевому франту. По этому Жоржу Скому за три версты видно, что он хлюст и человек нечестный! Отчего ж вы ему помогаете?
– Это кто здесь хлюст и человек нечестный? – прошипел Жорж, вздергивая голову и сделав шаг к Полунину. – Это я?! Да как ты смеешь?!
Он сунул руку в карман и выхватил нож:
– Да кто ты такой, чтоб я твои оскорбления слушал? Сейчас все увидят, что ты жалкий трус… сейчас ты наутек бросишься…
– Не смей! – пронзительно закричала Александра, клубком выкатываясь из-под куста и бросаясь наперерез Жоржу. Он взмахнул рукой с ножом, но ее было уже не остановить. Полунин кинулся вперед, пытаясь перехватить ее, но не успел бы и, возможно, Жорж ударил бы Александру, когда бы вдруг не вылетел откуда ни возьмись Руж и не впился клыками в руку с ножом.
Раздался визг… нож выпал и воткнулся в землю. Полунин схватил его и проворно спрятал, а потом с силой дернул к себе Александру прошептал побелевшими губами:
– Ты с ума сошла! Ты с ума сошла! Он же мог убить тебя!
– Он же мог убить тебя! – возразила она запальчиво.
Полунин покачал головой, улыбнулся и вздохнул:
– Да что же мне с тобой делать? Кажется, впрочем, я знаю что… но сначала я хочу разобраться с этой парочкой. – И он снова повернулся к Зосимовне, которая стояла, будто соляной столб: – Что ж ты творишь, Зосимовна, что ж ты себе в пособники разбойника с большой дороги выбрала?! Тубо, Руж! Оставь его!
Пес послушно отпустил Ского и прижался к ногам Александры.
– Да он ее племянник, – сказала Александра, гладя своего защитника и не обращая внимания на стоны Жоржа, который пытался обмотать прокушенную руку носовым платком. – Это сын ее сестры и того господина, который ее в свое время увез из Протасовки.
– Погоди! – изумленно воззрился на нее Полунин. – Я помню, что-то такое рассказывала Феклуша. Но как ты догадалась?!
– Можно сказать, он сам проговорился, – усмехнулась Александра. – То есть сначала я услышала, как Зосимовна бранит его, будто несмышленыша, и говорит, не был бы он одно лицо с батюшкой своим, она б ему не помогала. А ведь она когда-то Василия Львовского очень любила, чуть с собой из-за него не покончила. А потом Ский посулил мне, что, если я стану его любовницей, он даст нашим детям свою фамилию. Но тотчас спохватился: мол, она и так короткая, ее больше некуда сокращать. И я вспомнила… в доме мужа моей крестной частенько собирались люди, которые любили посплетничать о сильных мира сего. И они говорили, что господин Бецкой, вельможа екатерининских времен, был побочным сыном князя Трубецкого, который дал ему свою фамилию, но сократил ее. Ский – это сокращение от Львовский. В самом деле, короче уж некуда! И еще он сказал, что наши дети будут носить фамилию Георгиевы, а по отчеству зваться – Александровичи. Точно так же, как он сам Антонович – по имени своей матери, Антонины.
– Эх, когда барышня написала тебе, я то письмо втихомолку в камин бросила, а ей сказала, что отправила! – с горечью призналась Зосимовна. – Кто ж знал, что барин тоже тебя известил… на мою погибель! Откуда ты на нашу голову свалилась, ну чистая ведьма со своей пронырливостью да догадливостью!
– Не только ваш экипаж преградил мне путь на мосту, но и вы сами перешли мне дорогу в Протасовке! – тоскливо простонал и Ский. – Эх, коли не везет, так не везет во всем!
– Не только ваш экипаж преградил мне путь на мосту, но и вы сами перешли мне дорогу в Протасовке! – тоскливо простонал и Ский. – Эх, коли не везет, так не везет во всем!
– Так вот что ты задумала, Зосимовна! – нахмурился Полунин, и насмешка пропала из его голоса. – Вот кому намерилась отдать Липушку и всю Протасовку! Да как ты осмелилась? Как набралась такой наглости?! И как решился ты, Ский, участвовать в преступном подлоге?! За это и в каторгу недолго!
– Помилуйте, барин! – залепетал Ский, все еще кривясь от боли. – Это тетка меня науськивала. Она подговаривала, уверяла: Липушка-де так проста, что ее любой вокруг пальца обвести сможет. А мне это имение на что?! Какой из меня помещик? Какой господин? Я карты до смерти люблю… метнуть талью-другую… поставить по-мелкому, а если есть, то и по-крупному… Я б ни в коем случае не решился Липушку обмануть, боже спаси! Я хотел только карты протасовские заговоренные найти… те самые, с каких пошло его богатство…
– Какие еще карты заговоренные?! – изумился Полунин. – Мы соседями были, наши отцы – друзьями, но я никогда ни о каких картах знать не знал. Наверное, даже Феклуша не знала…
– Это была семейная тайна, о которой знала только Зосимовна, а из посторонних – лишь один человек, которого звали Данила Хорошилов, – сказала Александра, опасаясь, что Полунин сейчас скажет: – «Ваш отец?» – а что она ответит?
Она знала, что разговора об ее отце избежать не удастся, но всячески тянула время до этой пугающей минуты, а потому торопливо начала рассказывать:
– Феклист, брат Феклуши, нарисовал своему барину необыкновенные карты. Таких не было ни у кого на всем свете – еще и потому, что они были заговорены на три выигрыша подряд. Эту историю рассказал мне Данила Хорошилов. Феклист был и художник, и колдун. Он многое знал, но он знал и своего господина. И сказал ему, что если тот сядет играть после трех выигрышей, то просадит все свое состояние. Протасов поверил, потому что знал, что его камердинер – очень непростой человек, знал его прошлое, знал, как уважал его отец. И вот он сел играть новыми картами… Первым выигрышем стали леса в северных землях губернии – богатые леса! Протасов завел там промысел, откуда исправно шел ему доход и помогал поддерживать Протасовку, которая сама по себе не была доходным имением. Вторым выигрышем стали деньги, на которые Протасов основал свои конные заводы во Владимирской губернии. А в третий раз он выиграл немалую сумму у одного человека по имени Петр Петрович Синельников. Обобрал его дочиста! Тот поставил на кон все: дом в Нижнем, капиталы свои, а потом и дочь. Была она красавица, и как только увидел Протасов эту девушку, так влюбился в нее и предложил отцу, что все ему вернет – если тот Марью за него отдаст. Синельников с радостью согласился, и Протасов женился на Марье Петровне. Однако в ту пору была у него любовь с одной вдовой, на которой он собирался жениться, а вместо этого спешно выдал ее за друга своего, Данилу Хорошилова, потому что вдова эта, Олимпиада Филипповна, была уже в тягости. И она родила дочь, которая всю жизнь считала своим отцом Данилу Федоровича, в то время как истинным ее отцом был Андрей Андреевич Протасов. Он исполнил слово, данное Феклисту, он больше не играл в карты, а потому богател и богател. Карты лежали в его столе, утратив всю свою чародейную мощь… и хотя кое-кто мечтал отыскать в старинных магических книгах рецепты «оживления» их волшебной силы, думаю, это никому не удалось бы, кроме Феклиста, их создателя. А Феклист уже умер… Ты искала старинные заговоры, Зосимовна? Но зачем они тебе были нужны? Неужто ты надеялась сама в них играть?! Но кто бы сел играть с тобой?!
– Да и правда что! – захохотал Жорж. – Я говорил, что хочу еще и карты. А она возьми и заладь: тебе имение, мне карты, я их за бешеные деньги продам и уеду! Выкуплю себе волю, заведу в городе дом и буду одна жить! Меня барин не упомянул в завещании, я теперь только на себя рассчитывать могу!
– Да, Протасов о тебе забыл, – кивнула Александра. – Но вспомнил о своей дочери… Порой он все же вспоминал о девочке, которая жила в доме Хорошилова. Он даже хотел повидаться с ней, но Данила Федорович не позволил ее душу растревожить. Однако, когда Протасов понял, что дни его сочтены, он написал Хорошилову и пообещал, что обе дочери его будут упомянуты в завещании. И слово свое он сдержал. Я это точно знаю, ибо читала его завещание.
– Так ты нашла его! – завопила Зосимовна, у которой больше не было сил сдерживаться. – Нашла! Где?!
– Нашла, – кивнула Александра. – Оно было спрятано за рамой картины Феклиста. Той самой, где изображено имение, стоящее на скатерти-самобранке.
– Боже мой, да я ведь сто раз видел эту чудесную картину! – воскликнул Полунин.
Зосимовна диким взором посмотрела на него, на Александру – и вдруг кинулась прочь.
– Куда это ты? – жалобно позвал Жорж, но она не отозвалась.
– А ведь она бежит добывать завещание барина, – задумчиво сказал Полунин.
– Не спеши, Зосимовна! – насмешливо крикнула Александра. – Завещания там уже нет. Я переложила его в другое место. Да и зачем оно тебе? Ты-то в нем не упомянута! И твоему племяннику ничего не достанется!
Зосимовна резко остановилась и повернулась. А потом снова приблизилась к Александре.
– Но и тебе тоже ничего не достанется, – просвистела она. – Ты тоже в том завещании не упомянута! Ты – самозванка, и больше никто! И сколько бы ты ни сочиняла историй, никто им не поверит!
– Как это? – пробормотал Жорж. – А разве не она у Хорошилова росла? Та самая… незаконная дочка?
Александра не удостоила ни его, ни Зосимовну ни единым взглядом. Она смотрела только на Полунина. Он могла сколько угодно лгать и притворяться до этой минуты кому угодно. Но только не ему, только не сейчас!
Он смотрел неподвижно, без улыбки, спокойно и сурово.
– Меня в самом деле зовут Александрой, я в самом деле росла в доме Данилы Хорошилова, но… но я не дочь Андрея Андреевича Протасова. Имя батюшки моего – Александр Славин.
Полунин изумленно вскинул брови, а Зосимовна злобно скривилась. Уж так ей хотелось самой сказать, что ей правда известна, но Александра не дала ей такой возможности! Значит, об этом было в письмах Хорошилова, которые Зосимовна, конечно, прочла!
– Семья наша жила в Городце, – продолжала Александра, чувствуя себя необычайно легко и свободно оттого, что ей наконец не нужно было притворяться, что ей нечего было стыдиться. – Отец был военный человек, дома его редко видели. Так и погиб на чужбине, а матушка от горя умерла. Данила Федорович был ее братом, дядей моим, он меня и пригрел у себя в доме. А потом говорил, что меня ему господь бог послал, трудно пришлось бы ему без меня. В самом деле, с Сашенькой было очень тяжело… она была красивая, одно лицо с Липушкой, обе они на батюшку походили как вылитые. Но Липушка рассудком здоровая была, а Сашенька… она блаженной уродилась, и никакие доктора не могли ее вылечить. Данила Федорович очень жалел господина Протасова, что у него такая дочь. Говорил, бывало, вот бы он порадовался, коли ты была бы его дочерью, а не Сашенька… Ее ни на минуту нельзя было оставить. Она очень любила все поджигать, все, что придется. Дважды мы с батюшкой – я Данилу Федоровича только так звала за его немыслимую доброту! – успевали огонь погасить. Мы даже спали с ним по очереди, чтобы Сашенька ничего не зажгла. Но в тот вечер… папенька иногда отпускал меня к моей крестной. У ее мужа была книжная лавка, она давала мне книги читать. Я там, бывало, просиживала часа по два-три. А в тот вечер она меня нечаянно заперла в лавке, да только утром спохватилась. Я вернулась – а от дома одни головешки обгорелые остались. Не знаю, что произошло… должно быть, Сашенька снова добралась до огня, а Данила Федорович то ли спал, то ли не успел ее остановить. Они оба погибли. Я осталась одна, осталась нищей. И тогда я подумала, что не будет, наверное, большого греха в том, если я назовусь Александрой Хорошиловой, а потом Протасовой. Нет, конечно, это был большой грех, вскоре я это поняла и одумалась, потому что… с тех самых пор… когда я увидела…
Она смотрела на Протасова и путалась в словах. Самое страшное признание было уже сделано, теперь оставалось только уйти – ну зачем она ему, несчастная, безродная бесприданница?! – однако она не могла сдвинуться с места.
– Я знаю, что ты не Александра Протасова, с того дня, как ты побывала в моем доме, – сказал он, улыбаясь. – С того же дня я знаю, что ты не Александра Хорошилова.
– Но каким образом? – заикнулась Александра и вдруг поняла: – Письма?!
– Да, Феклуша достала из твоего кармана письма Данилы Федоровича и отдала мне. В них он описывает подлинную Сашеньку Протасову-Хорошилову. Пишет, что у нее голубые глаза и золотые волосы. И упоминает о том, что она, бедняжка, блаженная… Правда, упоминает лишь вскользь – не хотел, видимо, огорчать Андрея Андреевича. Я не отдал тебе письма – мне было стыдно сознаться в том, что я их прочел, к тому же мне хотелось знать, зачем ты зовешься чужим именем.