Глафира Семеновна бросила франкъ на "impaire". Поѣздъ на столѣ завертѣлся и остановился.
— Paris, rouge et impaire! — возглашалъ крупье.
— Берите, берите… Вы выиграли, — заговорилъ Капитонъ Васильевичъ:
— Да неужели? Ахъ, какъ это интересно! Николай Ивановичъ, смотри, я съ перваго раза выиграла.
— Цыплятъ, матушка, осенью считаютъ, отвѣчалъ Николай Ивановичъ.
Крупье бросилъ къ франку Глафиры Семеновны еще франкъ.
— Я хочу поставить два франка, — сказала она Капитону Васильевичу. — Что-жъ, вѣдь ужъ второй франкъ выигранный. Можно?
— Да конечно-же можно.
— Только я теперь на четъ, потому что имянинница я бываю 26-го апрѣля.
Она передвинула два франка на "paire" — и опять выиграла. Крупье бросилъ ей два франка.
— Николай Иванычъ, я ужъ три франка въ выигрышѣ. Можно теперь на городъ поставить? — обратилась она къ Капитону Васильевичу.
— Ставьте. Теперь можно; но только не больше франка ставьте.
— А на какой городъ?
— А на какой хотите. Поставьте на Петербургъ. Петербургъ давно не выходилъ.
— Отлично. Я въ Петербургѣ родилась. Это моя родина.
— Ну, а другой франкъ поставьте на четъ.
Сказано — сдѣлано. Поѣздъ забѣгалъ по рельсамъ и остановился. Глафира Семеновна проиграла на Петербургъ и выиграла на четъ.
— Въ ничью сыграли. Продолжайте ставить на Петербургъ по франку, совѣтовалъ Капитонъ Васильевичъ:- а на четъ поставьте два франка.
Опять выигрышъ на четъ и проигрышъ на Петербургъ.
— Николай Иванычъ! Я четыре франка выиграла.
— Ставьте, ставьте на Петербургъ, не бойтесь. Поставьте даже два франка, слышался совѣтъ и на этотъ разъ не былъ напраснымъ.
— Pétersbourg! — возгласилъ крупье, управляющій механизмомъ стола.
Другой крупье набросалъ Глафирѣ Семеновнѣ изрядную грудку франковиковъ.
— Николай Иванычъ! Смотри, сколько я выиграла!
— Тьфу ты пропасть! Вѣдь есть-же счастье людямъ! — воскликнулъ Иванъ Кондратьевичъ.
— Ставьте, ставьте скорѣй. Ставьте на Берлинъ, — подталкивалъ Глафиру Семеновну Капитонъ Васильевичъ.
— Ну, на Римъ. Римъ тоже давно не выходилъ.
Поѣздъ забѣгалъ.
— Стой! стой! — закричалъ Конуринъ во все горло, такъ что обратилъ на себя всеобщее вниманіе. — Мусье! Есть тутъ у васъ Пошехонье? На Пошехонскій уѣздъ ставлю!
Онъ протянулъ два франка.
— Rien ne va plus! — послышался отвѣтъ и крупье отстранилъ его руку лопаточкой на длинной палкѣ.
— Землякъ! Чего онъ тыкаетъ палкой? Я хочу на Пошехонскій уѣздъ, — обратился Конуринъ къ Капитону Васильевичу. — Гдѣ Пошехонье?
— Да нѣтъ тутъ такого города и наконецъ уже игра началась.
— Отчего нѣтъ? Обязаны имѣть. Углича нѣтъ-ли?
— Понимаешь ты, здѣсь только европейскіе города, города Европы, пояснилъ ему Николай Ивановичъ.
— Ну, на Европу. Гдѣ тутъ Европа, мусью?
— Да вѣдь ты не хотѣлъ играть, даже къ столу упрямился подходить.
— Чудакъ человѣкъ! За живое взяло. Я говорилъ, что сердце не камень. И наконецъ, выигрываютъ-же люди. Гдѣ тутъ Европа?
— Николай Иванычъ! Я еще четыре франка на нечетъ выиграла! раздавался голосъ Глафиры Семеновны.
— На Европу! кричалъ Конуринъ. — Вотъ три франка!
— Да нѣтъ тутъ Европы. Есть Петербургъ, Москва, Лондонъ, Римъ.
— Римъ? Это гдѣ папа-то римскій живетъ?
— Ну, да. Вотъ Римъ.
— Вали на папу римскую! Папа! Выручай, голубушка! На твое счастье пошло! бормоталъ Конуринъ, когда поѣздъ забѣгалъ по рельсамъ.
— Москва! Я выиграла на Москву! радостно вскрикнула Глафира Семеновна.
Крупье опять цридвинулъ къ ней грудку серебра. Конуринъ чертыхался.
— И папа римская не помогъ! Вотъ игра-то, чортъ ее задави, чтобъ ей ни дна, ни покрышки!
— Нельзя-же, Иванъ Кондратьичъ, съ перваго раза взять. Надо имѣть терпѣніе, сказала ему Глафира Семеновна.
— Вы-же съ перваго раза выиграли. И съ перваго, и съ третьяго, и съ седьмаго…
— Тьфу, тьфу, тьфу! Пожалуйста, не сглазьте. Чего это вы?… Типунъ-бы вамъ на языкъ.
— Землякъ! Нѣтъ-ли здѣсь какого-нибудь мухоѣданскаго города? Я на счастье мухоѣданскаго мурзы-бы поставилъ, коли на папу римскаго не выдрало. Или нѣтъ. Глафира Семеновна на что поставила… На что она, на то и я.
И Конуринъ бросилъ въ тотъ-же четыреугольникъ, гдѣ стояла ея ставка, пятифранковую монету.
— Не смѣйте этого дѣлать! Вы мнѣ мое счастіе испортите! Николай Иванычъ! Сними! Послушайте, вѣдь это-же безобразіе! Вы никакого уваженія къ дамѣ не имѣете! Ну, хорошо! Тогда я переставлю на другой городъ.
Она протянула руку къ своей ставкѣ, но поѣздъ уже остановился.
— Londres! возгласилъ крупье и сталъ пригребать къ себѣ лопаточкой и ставку Глафиры Семеновны и ставку Конурина.
— Вѣдь это-же свинство! Я прямо черезъ него проиграла. Позвольте, развѣ здѣсь дозволяется на чужое счастье ставить? раздраженно бормотала Глафира Семеновна.
Конуринъ чесалъ затылокъ.
— Поставлю въ какой-нибудь турецкій городъ на счастье мухоѣданскаго мурзы, и ежели не выдеретъ — лицомъ не стану даже оборачиваться къ этимъ проклятымъ столамъ, говорилъ онъ. — Какъ турецкій-то городъ называется?
— Константинополь, подсказалъ Николай Ивановичъ.
— Ставлю на Константинополь пятерку. — Мусье! Гдѣ Константинополь?
— Постой. Поставлю и я серебрянный пятакъ. Константинополь!
Николай Ивановичъ кинулъ на столъ пяти франковую монету. Капитонъ Васильевичъ пошарилъ у себя въ жилетномъ карманѣ, ничего не нашелъ и сказалъ Глафирѣ Семеновнѣ:
— Позвольте мнѣ, сударыня, пять франковъ въ займы. Хочу и я на нечетъ поставить. При первомъ свиданіи отдамъ. Или нѣтъ… Дайте лучше для ровнаго счета десять франковъ, просилъ у Глафиры Семеновны Капитонъ Васильевичъ.
Она дала. Играли всѣ, но выиграла только она одна три франка на четъ и, сказавъ "довольно", отошла отъ стола.
— Сколько выиграла? спросилъ ее мужъ.
— Можешь ты думать: восемьдесятъ семь франковъ! Нѣтъ, мнѣ непремѣнно надо играть! Завтра-же поѣдемъ въ Монте-Карло. Я въ рулетку хочу пуститься. Иванъ Кондратьичъ, вы сколько проиграли?
Вмѣсто отвѣта тотъ сердито махнулъ рукой.
— Пропади она пропадомъ эта проклятая игра! выбранился онъ.
XII
Супруги Ивановы и Конуринъ можетъ быть еще и дольше играли-бы въ азартныя игры у столовъ, тѣмъ болѣе, что кромѣ испытанныхъ уже ими лошадокъ и желѣзной дороги, имѣлась еще игра въ покатый билліардъ, но Капитонъ Васильевичъ, взглянувъ на часы, заторопился на поѣздъ, чтобы ѣхать домой. Онъ сталъ прощаться.
— Надѣюсь, что еще увидимся… любезно сказала ему Глафира Семеновна. — Мы въ Ниццѣ пробудемъ нѣсколько дней.
— Непремѣнно, непремѣнно. Я пріѣду къ вамъ въ гостинницу. Вѣдь я долженъ вамъ отдать свой долгъ. Я даже познакомлю васъ съ однимъ графомъ. О, это веселый, разбитной человѣкъ!
— Пожалуйста, пожалуйста… Знаете, заграницей вообще такъ пріятно съ русскими… Послушайте, Капитонъ Васильевичъ, да вы сами не графъ? спросила его Глафира Семеновна.
— То есть какъ сказать… улыбнулся онъ. — Меня многіе принимаютъ за графа… Но нѣтъ, я не графъ, хотя у меня очень много знакомыхъ князей и графовъ. И такъ, мое почтеніе… Завтра я не могу быть у васъ, потому что я долженъ быть у посланника.
— Да мы завтра и дома не будемъ… Завтра мы ѣдемъ въ Монте-Карло. Вѣдь вы говорите, что это такъ не далеко, все равно, что изъ Петербурга въ Павловскъ съѣздить, а я положительно должна и тамъ попробовать играть. Вы видите, какъ мнѣ везетъ. Вѣдь я все-таки порядочно выиграла. Что-жъ, въ Монте-Карло я могу еще больше выиграть. Вы говорите, что въ Монте-Карло игра гораздо выгоднѣе и ужъ ежели повезетъ счастье, то можно много выиграть?
— Но зато можно и проиграть много.
— А вотъ тѣ деньги, что сегодня выиграла, я и проиграю. Теперь я съ запасомъ, теперь я въ сущности ничѣмъ не рискую. Такъ до свиданья. Завтра мы въ Монте-Карло.
— Какъ мы, матушка, можемъ быть завтра въ Монте-Карло, если мы взяли на завтра билеты, чтобъ эту самую драку на бульварѣ смотрѣть, гдѣ цвѣтами швыряться будутъ, вставилъ свое слово Николай Ивановичъ.
— Ахъ, да… И въ самомъ дѣлѣ. Ну, въ Монте-Карло послѣ завтра, отвѣчала Глафира Семеновна.
— Зачѣмъ послѣ завтра? Да вы и завтра, послѣ цвѣточнаго швырянія въ Монте-Карло можете съѣздить, успѣете, — сказалъ Капитонъ Васильевичъ. — Цвѣточное швыряніе начнется въ два часа дня. Ну, часъ вы смотрите на него, а въ четвертомъ часу и отправляйтесь на желѣзную дорогу. Поѣзда ходятъ чуть не каждый часъ. Еще разъ кланяюсь.
Разговаривая такимъ манеромъ, они очутились на бульварѣ. Капитонъ Васильевичъ пожалъ всѣмъ руки, какъ-то особенно томно повелъ глазами передъ Глафирой Семеновной и зашагалъ отъ нихъ.
— Ахъ, какой прекрасный человѣкъ! — сказала Глафира Семеновна, смотря ему въ слѣдъ. — Николай Иванычъ, не правда-ли?
— Да кто-жъ его знаетъ, душечка… Ничего… Такъ себѣ… А чтобы узнать прекрасный-ли онъ человѣкъ, такъ съ нимъ прежде всего нужно пудъ соли съѣсть.
— Ну, ужъ ты наскажешь… Ты всегда такъ… А отчего? Оттого, что ты ревнивецъ. Будто я не замѣтила, какимъ ты на него звѣремъ посмотрѣлъ послѣ того, когда онъ взялъ меня подъ руку и повелъ съ столу, гдѣ играютъ въ поѣзда.
— И не думалъ, и не воображалъ…
— Пожалуйста, пожалуйста… Я очень хорошо замѣтила. И все время на него косился, Когда онъ со мной у стола тихо разговаривалъ. Вотъ оттого-то онъ для тебя и не прекрасный человѣкъ.
— Да я ничего и не говорю. Чего ты пристала!
— А эти глупыя поговорки насчетъ соли! Безъ соли онъ прекрасный человѣкъ. И главное, человѣкъ аристократическаго общества. Вы смотрите, какое у него все знауомство! Князья, графы, генералы, посланники. Да и самъ онъ навѣрное при посольствѣ служитъ.
— Ну, будь по твоему, будь по твоему… махнулъ рукой Николай Ивановичъ.
— Нечего мнѣ рукой-то махать! Словно дурѣ… дескать, будь по твоему… Дура ты… какъ-бы-то ни было, но аристократъ. Вы посмотрите, какіе у него бакенбарды, какъ отъ него духами пахнетъ.
— Да просто землякъ. Чего тутъ разговаривать! По моему, онъ купецъ, нашъ братъ Исакій, или по коммиссіонерской части. Къ тому-же онъ и сказалъ давеча: "всякія у меня дѣла есть". Что-нибудь маклеритъ, что-нибудь купитъ и перепродаетъ.
— И ничего это не обозначаетъ. Вѣдь нынче и аристократы въ торговыя дѣла полѣзли. А все-таки онъ аристократъ. Вы, Иванъ Кондратьичъ, что скажете? обратилась Глафира Семеновна съ мрачно шедшему около нихъ Конурину.
— Гвоздь ему въ затылокъ… послышался отвѣтъ.
— Господи! что за выраженія! Удержитесь хоть сколько нибудь. Вѣдь ни въ Ниццѣ, въ аристократическомъ мѣстѣ. Сами-же слышали давеча, что здѣсь множество русскихъ, а только они не признаются за русскихъ. Вдругъ кто услышитъ!
— И пущай. На свои деньги я сюда пріѣхалъ, а не на чужія. Конечно-же, гвоздь ему въ затылокъ.
— Да за что-же, помилуйте! Любезный человѣкъ, провозился съ нами часа три-четыре, все разсказалъ, объяснилъ…
— А зачѣмъ онъ меня въ эту треклятую игру втравилъ? Вѣдь у меня черезъ него около полутораста французскихъ четвертаковъ изъ-за голенища утекло, да самъ онъ восемнадцать четвертаковъ себѣ у меня выудилъ.
— Втравилъ! Да что вы маленькій, что-ли!
Конуринъ не отвѣчалъ. Они шли по роскошному скверу, поражающему своей разнообразной флорой. Огромныя дерева камелій были усѣяны цвѣтами, желтѣли померанцы и апельсины въ темно-зеленой листвѣ, высились пальмы и латаніи, топырили свои мясистыя листья — рога агавы, въ клумбахъ цвѣли фіалки, тюльпаны и распространяли благоуханіе самыхъ разнообразныхъ колеровъ гіацинты. — Ахъ, какъ хорошо здѣсь! Ахъ, какая прелесть! восхищалась Глафира Семеновна. — А вы, Иванъ Кондратьевичъ, ни на что это и не смотрите. Неужели васъ все это не удивляетъ, не радуетъ? Въ мартѣ мѣсяцѣ и вдругъ подъ открытымъ небомъ такіе цвѣты! обратилась она къ Конурину, чтобы разсѣять его мрачность.
— Да чего-жъ тутъ радоваться-то! Больше полутораста четвертаковъ истинника въ какой-нибудь часъ здѣсь ухнулъ, да дома прикащики въ лавкахъ, можетъ статься, на столько-же меня помазали. Торжествуютъ теперь, поди, тамъ, что хозяинъ-дуракъ дѣло бросилъ и по заграницамъ мотается, отвѣчалъ Конуринъ.
— Скажите, зачѣмъ вы поѣхали съ нами?
— А зачѣмъ вы сманили и подзудили? Конечно, дуракъ былъ.
Они вышли изъ сквера и очутились на набережной горной рѣки Пальона. Пальонъ быстро катилъ узкимъ потокомъ свои мутныя воды по широкому каменисто-песчаному ложу. Конуринъ заглянулъ черезъ перила и сказалъ:
— Ну, ужъ рѣка! Говорятъ, аристократическій, новомодный городъ, а на какой рѣкѣ стоитъ! Срамъ, не рѣка. Вѣдь это уже нашей Карповки и даже, можно сказать, на манеръ Лиговки. Тьфу!
— Чего же плюетесь? Ужъ кому какую рѣку Богъ далъ, отвѣчала Глафира Семеновна.
— А зачѣмъ же они ее тогда дорогой каменной набережной огородили? Нечего было и огораживать. Не стоитъ она этой набережной.
— Ну, ужъ, Иванъ Кондратьичъ, вамъ все сегодня въ черныхъ краскахъ кажется.
— Въ рыжихъ съ крапинками, матушка, даже, покажется, коли такъ я себя чувствую, что вотъ тѣло мое здѣсь, въ Ниццѣ, ну, а душа-то въ Петербургѣ, на Клинскомъ проспектѣ. Охъ, и вынесла же меня нелегкая сюда заграницу!
— Опять.
— Что опять! Я и не переставалъ. А что-то теперь моя жена, голубушка, дома дѣлаетъ! вздохнулъ Конуринъ и прибавилъ:- Поди теперь чай пьетъ.
— Да что она у васъ такъ ужъ больно часто чай пьетъ? Въ какое-бы время объ ней ни вспомнили — все чай да чай пьетъ.
— Такая ужъ до сего напитка охотница. Она много чаю пьетъ. Какъ скучно — сейчасъ и пьетъ, и пьетъ до того, пока, какъ говорится, паръ изъ-за голенища не пойдетъ. Да и то сказать, куда умнѣе до пара чай у себя дома пить, нежели чѣмъ попусту, зря, по заграницамъ мотаться, — прибавилъ Конуринъ и опять умолкъ.
XIV
Ступая шагъ за шагомъ, компанія продолжала путь. Показалось зданіе въ родѣ нашихъ русскихъ гостиныхъ дворовъ съ галлереею магазиновъ. Они вошли на галлерею и пошли мимо магазиновъ съ самыми разнообразными товарами по части дамскихъ модъ, разныхъ бездѣлушекъ, сувенировъ изъ лакированнаго дерева въ видѣ баульчиковъ, бюваровъ, портсигаровъ, портмонэ съ надписями "Nice". Все это чередовалось съ кондитерскими, въ окнахъ которыхъ въ красивыхъ плетеныхъ корзиночкахъ были выставлены засахаренные фрукты, которыми такъ славится Ницца. На всѣхъ товарахъ красовались цифры цѣнъ. У Глафиры Семеновны и глаза разбѣжались.
— Боже, какъ все это дешево! — восклицала она. — Смотри, Николай Ивановичъ, прелестный баульчикъ изъ пальмоваго дерева и всего только три франка. А портмонэ, портмонэ… По полтора франка… Вѣдь это просто даромъ. Непремѣнно надо купить.
— Да на что тебѣ, душечка? Вѣдь ужъ ты въ Парижѣ много всякой дряни накупила, — отвѣчалъ тотъ.
— То въ Парижѣ, а это здѣсь. На что! Странный вопросъ… На память… Я хочу изъ каждаго города что-нибудь на память себѣ купить. Наконецъ, подарить кому-нибудь изъ родни или знакомыхъ. А то придутъ къ намъ въ Петербургѣ люди и нечѣмъ похвастать. Смотри, какой бюваръ изъ дерева и всего только пять франковъ. Вотъ, купи себѣ.
— Да на кой онъ мнѣ шутъ?
— Ну, все равно, я тебѣ куплю. Вѣдь у меня деньги выигрышныя, даромъ достались. И засахаренныхъ фруктовъ надо пару корзиночекъ купить.
— Тоже на память?
— Пожалуйста не острите! — вскинулась на мужа Глафира Семеновна. — Вы знаете, что я этого не терплю. Я не дура, чтобы не понимать, что засахаренные фрукты на память не покупаютъ, но я все-таки хочу корзинку привезти домой, чтобы показать, какъ здѣсь засахариваютъ. Вѣдь цѣлый ананасъ засахаренъ, цѣлый апельсинъ, лимонъ.
И она стала заходить въ магазины покупать всякую ненужную дрянь.
— Больше тридцати двухъ рублей на наши деньги на сваяхъ выиграла, такъ смѣло могу половину истратить, — бормотала она.
— Да вѣдь въ Монте-Карло поѣдешь въ рулетку играть, такъ поберегла-бы деньги-то, — сказалъ Николай Ивановичъ.
— А въ Монте-Карло я еще выиграю. Я ужъ вижу, что моя счастливая звѣзда пришла.
— Не хвались ѣдучи на рать…
— Нѣтъ, нѣтъ, я ужъ знаю свою натуру. Мнѣ ужъ повезетъ, такъ повезетъ. Помнишь, на святкахъ въ Петербургѣ? На второй день Рождества у Парфена Михайлыча на вечеринкѣ я четырнадцать рублей въ стуколку выиграла и всѣ святки выигрывала. И въ Монте-Карло ежели выиграю — половину выигрыша на покупки, такъ ты и знай. А то вдругъ восемьдесятъ франковъ выиграть и жаться!
— И вовсе ты восьмидесяти франковъ не выиграла, потому что я двадцать четыре франка проигралъ.
— А это ужъ въ составъ не входитъ. Вы сами по себѣ, а я сама по себѣ. Иванъ Кондратьичъ, да купите вы что нибудь вашей женѣ на память, обратилась Глафира Семеновна къ Конурину.
— А ну ее! Не стоитъ она этого! махнулъ тотъ рукой.
— За что-же это такъ? Чѣмъ-же она это передъ вами провинилась? То вдругъ все вспоминали съ любовью, а теперь вдругъ…
— А зачѣмъ она не удержала меня въ Петербургѣ. Да наконецъ по вашему-же наущенію купилъ я ей въ Парижѣ кружевную косынку за два золотыхъ.
— То въ Парижѣ, а это въ Ниццѣ. Вотъ ей баульчикъ хорошенькій. Всего только четыре франка… Вынимайте деньги.
Вскорѣ Николай Ивановичъ оказался нагруженнымъ покупками. Вдругъ Глафира Семеновна воскликнула, указывая на вывѣску:
— Батюшки! Restaurant russe! Русскій ресторанъ!
— Да неужели? — удивленно откликнулся Конуринъ. — Стало быть и русскихъ щецъ можно будетъ здѣсь похлебать?
— Этого ужъ не знаю, но "ресторанъ рюссъ" написано.
— Дѣйствительно ресторанъ рюссъ. Это-то ужъ я прочесть умѣю по-французски, подтвердилъ Николай Ивановичъ. — Коли такъ, надо зайти и пообѣдать. Вѣдь ужъ теперь самое время.