— Знаю, — согласился капитан Коглин. — Я знаю, Лютер. Но даже у Сколли-сквер есть свои расовые принципы. Приходится заключить, что ты был у мамаши Хенниган. В районе Сколли я больше не знаю заведений, которые обслуживали бы цветных.
— Да, сэр, — ответил Лютер, хотя уже видел, что попался в ловушку.
Капитан полез в ящичек для сигар. Вынул две, отстриг кончики, одну протянул Лютеру.
— Как я понимаю, мой друг Эдди заставил тебя немного побеспокоиться.
— Мм, сэр, чего-то я не пойму…
— Видишь ли, Эйден мне рассказал.
— А-а.
— Я говорил с Эдди насчет тебя. Я признателен тебе за спасение сына.
— Спасибо вам, сэр.
— Обещаю, он больше не станет тебе досаждать.
— Я это очень ценю, сэр, очень. Еще раз вам спасибо.
Капитан поднял рюмку, и они глотнули чудесного ирландского виски. После чего капитан протянул руку, взял какой-то белый конверт, похлопал им по бедру.
— Элен Грейди работает у нас в качестве домашней прислуги, не так ли?
— Да, сэр.
— Ты не сомневаешься в ее профессиональной пригодности?
— Вовсе не сомневаюсь, сэр.
Элен всегда держалась с Лютером холодно и отчужденно, однако он сразу заметил, что эта женщина, братцы, умеет работать, что да, то да.
— Рад слышать. — Капитан вручил Лютеру конверт. — Потому что теперь она будет трудиться за двоих.
Лютер открыл конверт, внутри лежала тощая пачечка денег.
— Это выходное пособие в размере двухнедельного жалованья, Лютер. Мы прикрыли заведение мамаши Хенниган еще неделю назад. Единственное лицо, которое ты знаешь на Сколли-сквер, — то, которое некогда служило у меня. Этим объясняется исчезновение продуктов из моей кладовой в последние месяцы. Об этих кражах Элен Грейди начала мне сообщать еще несколько недель назад. — Допивая виски, он пристально глядел на Лютера. — Воровать продукты из моего дома, Лютер? Ты осознаёшь, что я имею полное право пристрелить тебя на месте?
Лютер на это не ответил. Наклонился, поставил рюмку на край стола. Встал. Протянул руку. Капитан некоторое время смотрел на нее, затем положил сигару в пепельницу и пожал ее.
— Всего наилучшего, Лютер, — промолвил он любезно.
— Всего лучшего, капитан, сэр.
Когда Лютер вернулся в дом на Сент-Ботольф, тот был пуст. На кухонном столе его ждала записка:
Лютер, мы ушли совершать благие (как мы надеемся) дела. А это пришло тебе. Тарелка в леднике.
ИсайяПод запиской лежал длинный желтый конверт, на котором было выведено его имя. Помня содержание предыдущего письма, он помедлил. Потом сказал: «А, на хрен», ощутив себя виноватым оттого, что ругается у Иветты на кухне.
Осторожно открыл, вынул два кусочка картона, сложенные вместе и связанные веревочкой. Под веревочку была засунута записка, Лютер ее прочел, и руки у него задрожали; он положил ее на стол и начал развязывать узелок, чтобы снять верхнюю картонку и посмотреть, что под ней.
Он долго сидел не шевелясь. Даже один раз заплакал, хотя никогда, за всю жизнь, у него не случалось такой вот радости.
Очутившись возле Сколли-сквер, он прошел по переулку вдоль дома, где жила Нора, и проскользнул в зеленую дверцу. Быстро прошагал к ее двери, постучался и услыхал звук, который меньше всего ожидал услышать: хихиканье. Потом чье-то перешептыванье. Постучал снова.
— Кто там?
— Лютер. — Он прокашлялся.
Дверь открылась, на пороге возник Дэнни — спутанные темные волосы падают на лоб, одна подтяжка расстегнута, как и три верхние пуговицы на рубашке. А позади него стоит Нора, и щеки у нее горят.
Дэнни ухмылялся до ушей, и Лютеру не пришлось гадать, чему он помешал.
— Пойду-ка я, — сказал он.
— Что? Нет-нет. — Дэнни обернулся, чтобы убедиться, что Нора одета, и распахнул дверь: — Давай заходи.
Лютер вошел в эту комнатушку и вдруг почувствовал себя глупо. Он не смог бы объяснить, что он тут делает, отчего это он кинулся через весь город сюда с большим конвертом под мышкой.
Нора подошла к нему, ноги у нее были голые, а на лице румянец — не только от прерванной возни, но и какой-то более глубинный — румянец любви.
— Спасибо, — произнесла она, беря его за руку, и потом прижалась к его щеке своей. — Спасибо, что ты его спас. И меня.
И тут Лютер почувствовал, будто он дома, — в первый раз с тех пор, как из дома уехал.
— Выпьешь? — спросил Дэнни.
— А то, — ответил Лютер.
Дэнни подошел к крошечному столику, где Лютер не далее как вчера оставлял фрукты. Теперь там стояла бутылка и четыре дешевенькие рюмки.
— Мы полюбили друг друга, — сообщил Дэнни и поднял рюмку.
— Да? — Лютер фыркнул. — Наконец сообразили, а?
— Мы и раньше друг друга любили, — сказала Нора, обращаясь к Дэнни. — Просто наконец это признали.
— Ну, — отозвался Лютер, — это ж расчудесно, нет?
Нора засмеялась, а улыбка Дэнни сделалась еще шире. Они подняли рюмки и выпили.
— Что это у тебя там под мышкой? — поинтересовался Дэнни.
— А-а, да. — Лютер поставил рюмку и открыл конверт; руки у него снова затряслись. Держа картонку обеими руками, он протянул ее Норе. — И с чего я сюда пришел, не знаю. — Он пожал плечами.
Нора протянула руку, сжала ему локоть:
— Все в порядке.
— Я просто решил, что мне важно кому-то показать. Вам показать.
Дэнни поставил рюмку, подошел к Норе, встал рядом. Она подняла верхнюю картонку, и глаза у нее расширились. Она взяла Дэнни под руку и прижалась к его руке щекой.
— Да он красавец, — негромко произнес Дэнни.
Лютер кивнул.
— Вот он, мой сын, — сказал он, и к лицу его прилила жаркая кровь. — Мой мальчик.
Глава двадцать девятая
Стив Койл был пьян, но умыт и свежевыбрит, когда в качестве официально зарегистрированного мирового судьи 3 июня 1919 года совершил обряд бракосочетания между Дэнни Коглином и Норой О’Ши.
А накануне вечером в Вашингтоне, возле дома генерального прокурора Палмера взорвалась бомба. Это, по-видимому, стало неожиданностью даже для самого бомбиста, несколько шагов не дошедшего до парадной двери Палмера. Хотя голову его в конце концов сняли с крыши, руки и ноги так и не удалось обнаружить. Попытки опознать злоумышленника по голове не увенчались успехом. Взрыв разрушил фасад дома. Он полностью уничтожил большую и малую гостиные, вестибюль и столовую. Сам Палмер находился в тот момент в задней части дома, на кухне, и его извлек из-под обломков (как ни странно, совершенно непострадавшим) Франклин Рузвельт, замминистра Военно-морского флота, живший напротив.
Хотя обугленной головы бомбиста и оказалось недостаточно для его опознания, очевидно было, что это анархист: его листовки разлетелись по округе. Послание было, в сущности, идентично тем, которые за несколько недель до этого расклеили по бостонским фонарным столбам:
ВЫ НЕ ОСТАВИЛИ НАМ ВЫБОРА.
БУДЕТ КРОВОПРОЛИТИЕ.
ДА ЗДРАВСТВУЕТ РЕВОЛЮЦИЯ!
ДОЛОЙ ТИРАНИЮ!
БОРЦЫ-АНАРХИСТЫ
Генеральный прокурор Палмер, которого «Вашингтон пост» назвала «потрясенным, но не устрашенным», обещал удвоить усилия и всемерно крепить решимость. Он предупредил, что все красные, находящиеся на земле США, должны иметь в виду, что отныне они пребывают под особо строгим наблюдением. «Грядет лето суровости, — сулил Палмер, — но не для нашей страны, а лишь для ее врагов».
Дэнни с Норой устроили свадьбу на крыше дома, где жил Дэнни. Пришедшие на нее полисмены все были из низших чинов, большинство — активные члены БК. Одни явились с женами, другие — с подружками. Дэнни представлял всем Лютера как «человека, который спас мне жизнь». Кажется, большинству это знакомство пришлось вполне по душе, хотя Лютер-то приметил, что кое-кто из них, похоже, не решался оставлять без присмотра свой бумажник или свою женщину, пока он, Лютер, околачивается поблизости.
Но время они провели славно, чего уж там. Один из жильцов, молодой итальянец, пиликал на скрипке; позже к нему присоединился коп, наяривавший на аккордеоне. Разливанное море вина, виски да еще ведра с бутылками пиквикского эля во льду. Белые танцевали, смеялись, произносили тосты, дошли даже до того, что пили за небо над головами и землю внизу.
Около полуночи Дэнни отыскал его. Лютер сидел у парапета, и Дэнни подсел к нему, пьяный, улыбающийся:
— Невеста дуется, что ты не пригласил ее на танец.
Лютер рассмеялся.
— Что такое? — спросил Дэнни.
— Черный пляшет с белой женщиной на крыше. Та еще картинка.
— Никакой картинки. — У Дэнни уже слегка заплетался язык. — Нора меня сама попросила. Хочешь огорчить невесту в день свадьбы — валяй.
Лютер посмотрел на него:
Лютер посмотрел на него:
— Есть же границы…
— На хрен границы, — объявил Дэнни.
— Тебе-то легко говорить, — заметил Лютер. — Ох как легко.
— Ладно, ладно.
Какое-то время они глядели друг на друга.
Наконец Дэнни произнес:
— Ну так как?
— Ты многого хочешь, — ответил Лютер.
Дэнни вытащил пачку «мюрадов», предложил папиросу Лютеру. Тот взял, и Дэнни дал ему прикурить, а потом закурил сам.
— Я слышал, большинство постов в НАСПЦН занимают белые женщины.
Лютер понятия не имел, к чему тот клонит.
— Вроде бы да. Доктор Дюбуа хочет изменить положение, но быстро это не получается.
— Ага, — произнес Дэнни, отхлебнул из бутылки, стоявшей у его ног, передал ее Лютеру. — Думаешь, я похож на этих белых женщин?
Лютер обратил внимание, что один из полицейских, приятелей Дэнни, наблюдает, как он, Лютер, подносит горлышко к губам: видать, парень примечает, из какой бутылки не надо пить.
— Думаешь, я пытаюсь доказать, какой я свободомыслящий?
— Да уж не знаю, чего ты там пытаешься. — Лютер отдал ему бутылку.
Дэнни снова к ней приложился.
— Ни хрена я не пытаюсь, просто хочу уговорить своего друга потанцевать со своей женой, потому что она меня об этом попросила.
— Дэнни. — Лютер чувствовал, как в нем играет пьяный задор. — Жись такова.
— Жись такова? — Дэнни поднял бровь.
Лютер кивнул:
— И всегда таковой была. И по твоему хотению она не переменится.
Нора подошла к ним. Она тоже была под хмельком, судя по тому, как покачивалась, как в одной руке небрежно держала бокал шампанского, папиросу — в другой.
Дэнни заявил:
— Он не хочет танцевать.
Услышав это, Нора выпятила нижнюю губу. На ней было жемчужного цвета платье, атласное, с серебристой отделкой. Подол измялся, и весь наряд уже малость скособочился, но глаза у нее были прежними, и Лютеру, глядя на ее лицо, думалось о мире и покое, о доме.
— Я сейчас расплачусь. — И она весело блеснула глазами.
Лютер фыркнул. Заметил, что на них многие глазеют. Он взял Нору за руку, и она потянула его за собой, скрипач с аккордеонистом заиграли, и она вывела его на самую середину крыши, и рука у нее была теплая. Он чувствовал ее тепло и видел, как бьется жилка у нее на шее. От нее пахло спиртным, и жасмином, и той самой что ни на есть несомненной белостью, которую он заметил, еще впервые обняв ее: словно на этой коже никогда не выступала даже капля пота. Крахмальный запах.
— Вот уж странный мир, разве не так? — спросила она.
— И то верно.
От выпивки ее ирландский акцент усилился.
— Мне так жалко, что ты работу потерял.
— Я новую нашел.
— Правда?
Он кивнул:
— На скотобазе. Послезавтра начинаю.
Лютер поднял руку, и Нора, разворачиваясь, проскользнула под ней и снова оказалась перед ним.
— Ты самый верный друг из всех, какие у меня когда-нибудь были. — Она снова сделала оборот, легкая, как само лето.
Лютер рассмеялся:
— Да ты пьяна, девочка.
— Так и есть, — весело отозвалась она. — Но ты все равно часть нашей семьи, Лютер. Для меня. — Она кивнула на Дэнни. — И для него. Мы ведь твои родные, как по-твоему, Лютер?
Лютер посмотрел ей в глаза, и остальная крыша словно испарилась. Что за странная женщина. И странный мужчина. И странный мир.
— А то как же, сестренка, — ответил он. — А то как же.
В день свадьбы старшего сына Томас Коглин пришел на работу и обнаружил, что в приемной, перед стойкой дежурного сержанта, его поджидает агент Рейм Финч. Финч встал, держа в руке канотье.
— Хотелось бы поговорить.
Томас провел его через общую комнату в свой кабинет. Снял пальто и фуражку, повесил их на вешалку и спросил у Финча, не желает ли тот кофе.
— Спасибо, не откажусь.
Томас нажал на кнопку внутренней связи:
— Стэн, два кофе, пожалуйста. — Он посмотрел на Финча: — Добро пожаловать. Вы к нам надолго?
Финч неопределенно передернул плечами.
Томас размотал шарф, повесил его поверх пальто и сдвинул влево пачку рапортов о ночных происшествиях, лежавшую возле пресс-папье. Стэн Бек принес кофе и вышел. Томас через стол протянул чашку Финчу:
— Сливки, сахар?
— Ничего не надо. — Кивнув, Финч взял чашку.
Томас добавил сливки в собственный кофе.
— Чему обязан?
— Насколько мне известно, у вас имеется обширная сеть сотрудников, которые посещают собрания радикальных групп. Кое-кто даже внедрился в них. — Финч подул на кофе, сделал крошечный глоток, облизал губы. — И, как я понимаю, вы составляете некие списки, хотя заставляли меня поверить в обратное.
Томас отхлебнул кофе.
— Ваши амбиции выше вашего «понимания», друг мой.
Финч сухо улыбнулся:
— Хотел бы получить доступ к этим спискам.
— Доступ?
— Их копии.
— А-а.
— Это для вас проблема?
Томас откинулся на спинку кресла и отчеканил:
— В данный момент я не вижу, какую пользу могло бы принести Бостонскому управлению полиции межведомственное сотрудничество.
— Возможно, вы смотрите на вопрос слишком узко.
— Едва ли. Впрочем, я всегда готов взглянуть шире.
Финч чиркнул спичкой о край стола и закурил.
— Давайте представим, что будет, если наружу просочатся сведения о том, что нечистоплотные представители Бостонского управления полиции торгуют списками получателей радикальных изданий, продавая их коммерческим фирмам, вместо того чтобы делиться ими с федеральными властями.
— Разрешите исправить одну крохотную ошибочку.
— У меня абсолютно достоверная информация.
Томас сложил руки на животе:
— Ошибка, друг мой, заключается в слове «нечистоплотные». Вряд ли мы такие. Станете ли вы бросать в меня камень, да и в других людей, с которыми я сотрудничаю в этом городе? Тогда, агент Финч, стоило бы бросить целую дюжину камней и в вас, и в мистера Гувера, и в генерального прокурора Палмера, и в это ваше едва вылупившееся и слабо финансируемое бюро. — Томас протянул руку к чашке. — Я порекомендовал бы вам быть осторожнее.
Финч положил ногу на ногу и стряхнул сигаретный прах в пепельницу, стоявшую рядом с креслом.
— Намек понял.
— Считайте, что вы успокоили мою душу.
— Как я понимаю, ваш сын, тот, который убил террориста, для моего дела потерян.
Томас кивнул:
— Да, теперь он профсоюзный деятель. С потрохами.
— Однако у вас есть и другой сын. Насколько мне известно, он юрист.
— Не стоит говорить о моей семье, агент Финч. — Томас потер загривок. — Вы сейчас как канатоходец над огнем.
Финч поднял ладонь:
— А вы просто выслушайте меня. Предлагаю вам поделиться с нами своими списками. Я не говорю, что вы не можете получать от них побочный доход. Зарабатывайте на этом сколько угодно, мы не против. Но если вы поделитесь своими данными с нами, я в ближайшие месяцы обеспечу вашему сыну очень выгодную работу.
Томас покачал головой:
— Он — собственность окружного прокурора.
— Сайласа Пендергаста? — Финч покачал головой. — Пендергаст — подпевала районных властей, к тому же все в курсе, что вы вертите им по своему усмотрению, капитан.
Томас развел руками:
— Излагайте.
— Дело в том, что первоначальная версия, будто взрыв резервуара с мелассой — террористический акт, была нам на руку. Попросту говоря, стране надоел террор.
— Но этот взрыв не был терактом.
— Однако, к нашему великому удивлению, гнев не прошел. — Финч усмехнулся. — Мы думали, что вынесенное нами поспешное суждение по вопросу мелассы уничтожило нас в глазах общества. Но нет, совсем напротив. Людям не нужна правда, им нужна стабильность. — Он пожал плечами. — Или ее видимость.
— И вы с мистером Палмером собираетесь этим воспользоваться.
— В настоящее время мне поручено заниматься депортацией радикалов. Принято считать, что это исключительно федеральная прерогатива. Однако мы, то есть генеральный прокурор Палмер, мистер Гувер и я, считаем, что власти штатов могут участвовать в депортации более активно. Вы не хотели бы узнать, каким образом?
Томас задумчиво смотрел в потолок.
— Видимо, в рамках антисиндикалистского законодательства.
— Как вы пришли к такому выводу?
— Я никуда не приходил. Простой здравый смысл, друг мой. Законы написаны еще много лет назад.
— Вы никогда не рассматривали для себя возможность поработать в Вашингтоне? — поинтересовался Финч.
Томас постучал костяшками в окно:
— Видите, что там, агент Финч? Улицу видите? Людей?
— Да.
— Я провел пятнадцать лет в Ирландии и потом еще месяц в море, чтобы найти вот это. Найти мой дом. А человек, который способен бросить свой дом, — это человек, который бросит что угодно.