— Над чем ты? — спросил Дэнни.
— Над собой и над тобой.
— Что делать, когда все, на чем ты строил жизнь, оказывается паршивым враньем? — спросил Дэнни.
— По мне, так построить новую жизнь.
Дэнни поднял бровь.
— Ага, раз ты весь в кровище, стало быть, сочувствия хочешь? — Лютер отступил от Дэнни. — Не дождешься. Ежели тебя чего мучает — выкинь из головы. Богу на это плевать. И всем плевать. А ежели тебе чего надо сделать… Так сделай.
Черные губы Дэнни расплылись в улыбке.
— Все так легко, а?
— Ничего не легко. — Лютер покачал головой. — Но ясно как божий день.
— Хотел бы я, чтобы так было…
— Ты двадцать кварталов прошел, кровью блевал, но прошел, чтоб попасть в один дом, к одному-единственному человеку. И тебе еще какая-то правда нужна в жизни, белый парень? — Лютер хохотнул. — Другой правды на этом свете нету.
Дэнни ничего не сказал. Он смотрел на Лютера уцелевшим глазом, а Лютер смотрел на него. Потом он оттолкнулся от столба и поднял руку. Лютер подлез под нее, и так они прошли до самой клиники.
Глава двадцать восьмая
Дэнни пробыл в клинике всю ночь. Он плохо помнил, как Лютер уходил. Но хорошо запомнил, как тот положил на столик возле его койки пачку каких-то бумаг:
— Пытался отдать твоему дядюшке. Только он так и не пришел на свидание.
— Он сегодня немного занят.
— В общем, ты уж постарайся, чтоб он это получил, ладно? А может, тебе удастся устроить так, чтоб он от меня отвязался, помнишь, ты обещал.
— Конечно.
Дэнни протянул руку, Лютер ее пожал, и Дэнни уплыл в черно-белый мир, где всех покрывали обломки и осколки, как после взрыва бомбы.
Очнувшись, он увидел, что у его койки сидит цветной врач. Доктор, молодой человек интеллигентной наружности, тонкими пальцами напоминавший пианиста, подтвердил, что семь ребер у него сломаны. Одно из этих сломанных ребер пробило кровеносный сосуд, и им пришлось прооперировать Дэнни, чтобы поправить дело. Теперь понятно, почему его рвало кровью. Судя по всему, Лютер спас ему жизнь. Грудную клетку Дэнни плотно стянули бинтами, сказали, что у него сотрясение и что несколько дней он будет мочиться кровью из-за того, что русские били его по почкам. Дэнни поблагодарил врача, язык у него заплетался от той дряни, которую они ему вводили через капельницу. Затем он снова отключился.
Проснувшись утром, он обнаружил, что возле него сидят отец и Коннор, что отец сжимает его ладонь своими. Отец с добродушной улыбкой произнес:
— Смотрите, кто проснулся. Кто тебя так отделал, мой мальчик?
Дэнни попытался сесть, но его пронзила адская боль.
— А как вы меня нашли?
— Цветной парень — он тут доктор — позвонил в управление, сообщил номер твоего значка, сказал, что тебя сюда приволок другой цветной парень и что ты жутко избит. Ну и зрелище — ты в таком месте.
Позади отца лежал старик с загипсованной ногой, висящей на растяжке. Он смотрел в потолок.
— Что случилось? — спросил Коннор.
— Напали «латыши», — объяснил Дэнни. — А цветной парень, который меня сюда притащил, — это Лютер. Похоже, он мне жизнь спас.
Старик на соседней койке поскреб ногу над гипсом.
— У нас все предварилки под завязку набиты «латышами» и комми, — сообщил отец. — Потом сходи полюбуйся. Найди тех, кто тебя избил, и мы вволю порезвимся.
— Вода есть? — спросил Дэнни.
Кон нашел на подоконнике кувшин, налил стакан, подал ему.
Отец продолжал:
— Нам даже не потребуется обеспечивать им срок, если ты понимаешь, о чем я.
— Нетрудно понять. — Дэнни попил. — Только я их не разглядел.
— Как это?
— Они наскочили очень быстро, накинули мне на голову мой же китель и принялись меня обрабатывать.
— Как ты мог не видеть?..
— Я следил за Тессой Фикарой.
— Она здесь? — спросил отец.
— Вчера вечером была.
— Господи, и ты не вызвал подкрепление?
— Вы же в это время все развлекались в Роксбери, забыл?
Отец провел рукой по подбородку.
— И она улизнула?
— Спасибо за воду, Кон. — Дэнни улыбнулся брату.
Коннор хмыкнул:
— Ты тот еще субчик, братишка. Тот еще.
— Да, я ее потерял. Она свернула на Хаммонд-стрит, но тут появились эти. И что ты теперь собираешься делать, папа?
— Ну, мы поговорим с Финчем и БР. Привлеку наших ребят, пусть прочешут территорию, будем надеяться на лучшее. Но сомневаюсь, чтобы после вчерашнего она еще болталась где-то поблизости. — Отец поднял «Морнинг ньюс». — Новости попали на первые полосы, сынок.
Дэнни все-таки сел в кровати, и ребра у него опять заныли. Он сощурился от боли и взглянул на заголовок: «Полиция воюет с красными».
— Где мама?
— Дома, — сказал отец. — Ты все время ее заставляешь волноваться, нельзя же так. Сначала та история на Салютейшн. Потом это. У нее просто сердце разрывается.
— А как Нора? Она знает?
Отец вскинул голову:
— Мы больше не поддерживаем с ней связь.
— Я хочу, чтобы она узнала.
Томас Коглин посмотрел на Коннора, потом снова на Дэнни:
— Эйден, не смей произносить при мне ее имя.
— Не могу, папа.
— Что? — Коннор подошел и встал у отца за спиной. — Она лгала нам, Дэн. Она меня унизила.
Дэнни вздохнул:
— Сколько лет она была членом нашей семьи?
— Мы обращались с ней как с членом семьи, — заметил отец, — и сам видишь, чем она отплатила нам. Тема закрыта, Эйден.
Дэнни покачал головой:
— Для тебя — может быть. А для меня… — Он стянул с себя простыню. Спустил ноги с койки, надеясь, что ни отец, ни брат не видят, каких усилий ему это стоит. Грудь так и взорвалась болью. — Кон, ты не подашь мне штаны?
Кон повиновался, лицо у него было мрачное и озадаченное.
Дэнни влез в брюки, потом увидел, что его рубашка висит в ногах кровати. Он надел ее, осторожно, по очереди просовывая руки в рукава, и внимательно посмотрел на отца и брата:
— Слушайте, я играл по вашим правилам. Но больше не могу. Просто не могу.
— Что не можешь? — спросил отец. — Ты городишь бессмыслицу. — Он оглянулся на старого негра со сломанной ногой, точно ожидая услышать его мнение, но глаза у старика были закрыты.
Дэнни пожал плечами:
— Бессмыслицу так бессмыслицу. Знаешь, что я вчера наконец понял? В моей жизни вообще не было ни хрена…
— Выбирай выражения!
— Ни хрена осмысленного, папа. Никогда и ничего. Кроме нее.
Отец побледнел.
Дэнни сказал:
— Не подашь ботинки, Коннор?
Коннор покачал головой:
— Сам возьмешь, Дэн.
Он развел руками, и в его жесте читалась такая беспомощность, такая боль, словно его безжалостно предали. Дэнни это потрясло.
— Кон.
Тот покачал головой:
— Нет.
— Кон, послушай.
— Не желаю ничего слушать. Как ты можешь так поступить? Со мной? Ты…
Коннор уронил руки, глаза его наполнились слезами. Он снова покачал головой, глядя на Дэнни. Покачал головой, обводя взглядом палату. Развернулся и вышел.
В наступившем молчании Дэнни отыскал свои ботинки и поставил их на пол перед собой.
— Ты разрываешь сердце своему брату. Своей матери, — сказал отец. — Мне.
Дэнни смотрел на него, всовывая ноги в башмаки.
— Ты тут ни при чем, папа. Я так не могу — жить и все время на тебя оглядываться.
Коглин-старший прижал руку к сердцу:
— Что ж, Господь свидетель, я никогда не хотел тебя лишать земных радостей, мой мальчик.
Дэнни улыбнулся. Отец не последовал его примеру.
— Итак, ты выступаешь против собственной семьи. Ты сам по себе, Эйден. И каково тебе, хорошо?
Дэнни не ответил.
Отец встал, надел свою капитанскую фуражку. Расправил на ней ткань.
— Ваше поколение все носится с этой романтической идеей — насчет того, чтобы идти собственным путем. Думаешь, ты первый?
— Нет. Но и не думаю, что последний.
— Может быть, — произнес отец. — Но тогда ты останешься один.
— Значит, останусь.
Отец поджал губы и кивнул:
— Всего хорошего, Эйден.
— Всего хорошего, сэр.
Дэнни протянул ему руку, но отец ее проигнорировал.
Дэнни пожал плечами, потянулся назад и нащупал бумаги, которые накануне вечером дал ему Лютер. Бросил отцу, попал в грудь. Отец их подхватил.
— Список, который Маккенна хотел получить от НАСПЦН, — объяснил Дэнни.
Глаза отца на секунду расширились.
— Зачем он мне?
— Тогда верни.
Коглин-старший позволил себе слегка улыбнуться и сунул бумаги под мышку.
— Главное — получить списки адресатов? — сказал Дэнни.
Отец промолчал.
— Ты их продашь, — добавил Дэнни. — Каким-нибудь компаниям, а?
Отец встретился с ним глазами:
— Человек вправе располагать информацией о тех, кто на него работает.
— Ты их продашь, — добавил Дэнни. — Каким-нибудь компаниям, а?
Отец встретился с ним глазами:
— Человек вправе располагать информацией о тех, кто на него работает.
— Чтобы он мог их уволить еще до того, как они объединятся в профсоюз? — Дэнни одобрительно кивнул. — Предаешь своих.
— Клянусь тебе чем угодно, ни в каких списках нет ни единой ирландской фамилии.
— А я не об ирландцах, — произнес Дэнни.
Отец посмотрел в потолок, словно увидел там паутину, которую надо бы смести. Поджал губы, взглянул на сына, подбородок у него чуть дрожал. Он не сказал ни слова.
— Кто добыл вам список «латышей» после того, как я вышел из игры?
— Нам повезло, — отец шептал едва слышно, — мы наткнулись на него во время вчерашнего рейда.
Дэнни кивнул:
— Вот как.
— Еще что-нибудь, мой мальчик?
— Вообще-то, да, — ответил Дэнни. — Лютер спас мне жизнь.
— И мне следует прибавить ему жалованья?
— Нет, — произнес Дэнни. — Отзови своего пса.
— Моего пса?
— Дядюшку Эдди.
— Я ничего об этом не знаю.
— Не важно, все равно отзови. Лютер мне спас жизнь, па.
Отец повернулся к старику, лежавшему на койке. Дотронулся до гипса и подмигнул, когда больной открыл глаза:
— Господь не даст соврать, ты скоро будешь здоровехонек, вот увидишь.
— Да, сэр.
— Именно так.
Томас добродушно улыбнулся, кивнул и вышел.
Дэнни увидел свой китель на крючке и надел его.
— Это кто, папаша твой? — спросил старик.
Дэнни кивнул.
— Я бы от такого покамест держался подальше.
— Похоже, у меня нет особого выбора, — заметил Дэнни.
— Да он вернется. Такие завсегда возвращаются. Это уж точно, — проговорил старик. — И завсегда побеждают.
Дэнни застегнул китель на все пуговицы.
— Только больше незачем побеждать, — ответил он. — Незачем и некого.
— А он это дело по-своему видит. — Старик грустно улыбнулся ему. Закрыл глаза. — Потому-то он всё побеждает и побеждает. Да, сэр.
Выйдя из больницы, он зашел в четыре другие, прежде чем нашел ту, куда отвезли Натана Бишопа. Но выяснилось, что тот, как и Дэнни, решил не залеживаться на койке, хотя ему пришлось для этого перехитрить двух вооруженных полицейских.
Врач, занимавшийся Бишопом перед его побегом, кинул взгляд на рваную форму Дэнни, на пятна крови и заметил:
— Если хотите матч-реванш, вам должны были объяснить…
— Он ушел. Я знаю.
— Потерял ухо, — сказал врач.
— Я это уже слышал. А как его глаз?
— Не знаю. Больной исчез, не дождавшись обследования.
— Куда?
Доктор посмотрел на часы и убрал их обратно в карман.
— Меня ждут больные.
— Куда он пошел?
Вздох.
— Прочь от этого города, я полагаю. Я уже сказал это тем двум полисменам, которые должны были его охранять. Он вылез из окна ванной и вряд ли сочтет нужным подарить пять-шесть лет своей жизни бостонской тюрьме.
Больше не говоря ни слова, доктор сунул руки в карманы, развернулся и зашагал прочь.
Дэнни вышел и двинулся к трамвайной остановке. Боль не отступала.
В тот же вечер он встретил Нору, когда она возвращалась с работы в свои меблированные комнаты. Он ждал ее стоя, прислонившись к крыльцу, не потому что было слишком больно садиться, а потому что было бы слишком больно потом вставать. Она шла по улице в вечерних сумерках, желтоватых от света фонарей, и каждый раз, когда ее лицо попадало из темноты в это тусклое сияние, у него захватывало дух.
А потом она увидела его.
— Пресвятая Матерь Божья, что стряслось?
— С какой моей частью? — Голова у него была замотана толстым слоем бинтов, вместо обоих глаз — синие подушки.
— Со всеми.
Она оглядела его, то ли с юмором, то ли с ужасом.
— А ты ничего не знаешь? — Он заметил, что она и сама не очень хорошо выглядит: лицо осунулось и как-то обвисло.
— Я знаю, что была какая-то стычка между полицейскими и большевиками, но я… — Она подняла руку, словно хотела дотронуться до его распухшего глаза, но рука повисла в воздухе. Она отступила назад.
— Я пуговку потерял, — объявил он.
— Какую пуговку?
— Мишкин глаз.
Она непонимающе наклонила голову.
— Из Нантакета. Помнишь, тогда…
— Игрушечный медвежонок? Который был в номере?
Он кивнул.
— И ты что, все это время хранил его глаз?
— Ну, на самом деле это была пуговица, но я ее хранил, да. До сих пор. Всегда держал в кармане.
Она смотрела на него с недоумением. Тогда он сказал:
— В тот вечер, когда ты ко мне подошла на улице… Я дал тебе уйти, потому что…
Она ждала.
— Потому что я был слаб, — договорил он.
— Ага, это тебе и помешало позаботиться о друге, верно?
— Мы не друзья, Нора.
— А кто же мы тогда, Дэнни?
Она стояла на тротуаре, опустив взгляд на мостовую, и он видел, как напряглись жилы у нее на шее.
— Посмотри на меня. Пожалуйста, — сказал он.
Нора не шелохнулась.
— Посмотри на меня, — повторил он.
Она встретилась с ним глазами.
— Когда мы сейчас друг на друга вот так смотрим, я не знаю, что это такое, но «дружба» — слишком слабенькое слово для этого, тебе не кажется?
— Знаю я тебя. — Она покачала головой. — Ты всегда был большой говорун. Что ты здесь делаешь? — шепотом спросила она. — Господи, Дэнни. У меня уже есть один муж, или ты не слышал?
— У тебя есть муж? — Дэнни фыркнул.
— Он смеется, — тяжело вздохнув, сообщила она улице.
— Смеюсь. — Он провел пальцами по ее шее, видя, как нарастает ее гнев, и пытаясь прогнать с лица улыбку.
— Я просто… хочу сказать… вот мы двое… очень старались быть респектабельными…
— После того как ты со мной порвал, — лицо у нее оставалось каменным, но Дэнни видел, что глаза ее загораются, — мне нужно было обрести равновесие. Мне нужно было…
Откуда-то из недр его груди вырвался богатырский хохот, основательно сотряся его и без того потрясенные ребра, но ему было очень хорошо, как давно не бывало.
— Обрести равновесие? — переспросил он.
— Да. — Она стукнула его кулачком в грудь. — Я хотела стать добропорядочной американской девушкой, честной гражданкой.
— Ну что ж, у тебя великолепно получилось.
— Прекрати смеяться.
— Не могу.
— Почему? — Смех наконец прорезался и в ее голосе.
— Потому что, потому что… — Приступ хохота наконец миновал. Он взял ее ладони в свои, и теперь она ему позволила это сделать. — Потому что все время, пока ты была с Коннором, ты хотела быть со мной.
— Ох и коварный вы, Дэнни Коглин.
Он потянул ее за руки и наклонился, пока их лица не оказались вровень.
— А я хотел быть с тобой. И мы потеряли так много времени, Нора, мы всё пытались быть… — Он потерянно глянул в небо. — Да хрен его знает, не важно, кем мы там пытались быть.
— Я замужем.
— А мне наплевать. Мне теперь на все наплевать, Нора, кроме того, что сейчас.
Она покачала головой:
— Твоя семья от тебя отречется. Как отреклась от меня.
— И что дальше?
— Дальше? Ты ведь их любишь.
— Ну да. — Дэнни пожал плечами. — Но ты мне нужна, Нора. Ты мне нужна. — Он повторил это шепотом, прижавшись лбом к ее лбу.
— И ты пустишь по ветру весь свой мир? — прошептала она со всхлипом.
— Я с ним и так покончил.
Она засмеялась сквозь слезы:
— Мы никогда не сможем обвенчаться в церкви.
— С ней я тоже покончил, — сказал он.
Они долго так стояли, и на улице пахло дождем.
— Ты плачешь, — сказала она. — Я же чувствую.
Он отодвинулся от нее, попытался заговорить, но не смог: он действительно плакал.
Она поймала одну слезинку пальцем.
— Это ведь не от боли? — спросила она и сунула палец в рот.
— Нет, — ответил Дэнни и снова прижался к ней лбом. — Не от боли.
Лютер вернулся домой, отработав день у Коглинов. В этот самый день капитан, во второй раз с тех пор, как Лютер начал у них служить, позвал его к себе в кабинет.
— Садись, — произнес он, снимая форменный китель.
Лютер сел.
Капитан обошел стол, держа в руках две рюмки виски, и подал одну Лютеру:
— Я слышал о том, что ты сделал для Эйдена. Я хотел бы тебя поблагодарить за спасение жизни моего сына. — Он чокнулся с Лютером.
— Да я ж ничего такого, сэр, — ответил Лютер.
— Сколли-сквер.
— Сэр?..
— Сколли-сквер. Ты ведь наткнулся на Эйдена там?
— Э-э, да, сэр. Там.
— Что тебя туда привело? У тебя ведь нет друзей в Вест-Энде?
— Нет, сэр.
— А живешь ты в Саут-Энде. Работаешь, как нам известно, здесь, так что…
Капитан ждал.
— Ну, вы ж знаете, зачем мужики ходят на Сколли-сквер. — Он попытался изобразить заговорщическую ухмылку.