— Улицу следует переходить на зеленый свет, — тихо сказал следователь.
— Естественно, — удивился я.
— А вы только что обронили: иду на красный свет.
— Я оговорился.
— Дедушка Фрейд учил нас, что случайных оговорок не бывает, — медленно протянул Воронов.
— Извините, мне пора, — вежливо, но твердо заявил я.
— Да, конечно, — ответил следователь и протянул мне пропуск.
Я взял бумажку и пошел к двери.
— Иван Павлович, — окликнул Максим Иванович, — знаете, я долгие годы был фанатом вашего отца, просто зачитывался его романами.
— Очень приятно это слышать.
— Прошу вас как сына моего любимого писателя, если почувствуете себя крысой, загнанной в угол, позвоните, тут все телефоны: рабочий, домашний, мобильный. Поверьте, я могу стать хорошим другом.
— Не сомневаюсь, — улыбнулся я.
— Поэтому, — спокойно продолжил Воронов, — звоните смело, всегда приду на помощь.
— Спасибо, — ответил я и ушел.
Глава 18
К Николетте я опаздывал, часы уже показывали пять, когда я вышел из монументального здания на Петровке, поэтому не поехал домой переодеваться, а явился к матери прямо в джинсах и ярко-синем пуловере.
— Вы к кому? — крикнула Тася.
— Открывай, не бойся.
Домработница загремела замками и потом растерянно произнесла:
— Ванюша?! Чегой-то ты с собой сделал?
— Постригся, — спокойно ответил я. — А что, плохо?
— Не-ет, — протянула Таисия, — просто непривычно, помолодел, похорошел, прямо узнать нельзя.
Это верно, торговка из книжного ларька меня и не узнала.
— Интересно, — продолжала Тася, вешая мою дубленку, — что Николетта скажет…
Не успела она договорить, как в прихожую вылетела мать. В какую-то секунду мне показалось, что в доме начался пожар, и в холл вырвался язык пламени. Сегодня матушка была облачена в пронзительно-красное платье, удивительно подходившее к ее светлой коже и русым волосам. Несмотря на возраст, а вы, зная, что мне исполнилось сорок, легко подсчитаете, сколько лет Николетте, маменька сохранила тонкую, просто осиную талию, прямую спину и сверкающий взгляд. Те, кто видит ее впервые, искренне уверены, что имеют дело с молодой женщиной. Она смело обнажает руки и шею, которые после нескольких подтяжек выглядят превосходно, да и с лицом у нее полный порядок. Впрочем, безалаберная во многих вещах, Николетта, когда дело доходит до внешности, проявляет просто настоящую самоотверженность. Лет двадцать назад маменька вдруг поняла, что начинает раздаваться в боках. Мигом со стола исчезли масло, хлеб, сахар, конфеты. Ни разу больше я не видел, чтобы она разворачивала шоколадку, лакомилась обожаемыми взбитыми сливками или угощалась сладкими булочками.
И еще она носит каблуки, заразительно смеется, водит машину… Никогда, даже в шутку, я не слышал от нее фразы типа: «Ну, я пожилая дама…»
Нет, Николетта произносила совсем иное: «В моем возрасте, когда большая часть жизни еще впереди, можно позволить себе быть слегка неразумной».
— Вы ко мне? — распахнула бездонные глаза Николетта.
— Ты не узнаешь сына? — хмыкнул я.
Маменька разинула рот, потом взвизгнула:
— Вава!!! Что ты с собой сделал!!!
— Постригся, тебе не нравится?
— Отвратительно, — закричала Николетта, — ужасно! Уродство! Ты стал похож на этих мерзких парней из фильмов про мафию!
— А мне кажется, что хорошо, — меланхолично вступила в беседу Тася. — Ваня теперь на тридцать с небольшим глядится, видно, какой молодой, а с длинными волосьями просто стариком казался, дедом, ей-богу!
— Много ты понимаешь, — заорала было Николетта, но, внезапно, прикусив язык, закончила: — Вообще, верно. Как ни странно, но эта абсолютно уродская прическа тебя и впрямь делает юношей.
Ага, значит, Николетта сообразила, что взрослый сын, выглядящий как дедушка, ей совершенно ни к чему, и дала задний ход. Я уже было решил, что отделался малой кровью, но тут маменька переместила свой взор с моего лица на фигуру и прошипела:
— Вава!!! Ты! В джинсах!!! Почему не в смокинге?
— Извини, говорил же, что измазал лацканы.
— Но мог надеть вечерний костюм!
Неожиданно какой-то бес ущипнул меня за язык, и я, сохраняя полнейшее спокойствие, произнес:
— Понимаешь, я уже ехал к тебе, когда на меня напали грабители, приставили нож к груди и велели раздеться, отняли пальто, пиджак, брюки. Собственно говоря, потому я и опоздал. Пришлось зайти в первый попавшийся магазин и купить вот эти вещи.
Если вы думаете, что Николетта, закатив глаза, принялась возносить молитвы господу, позволившему ее любимому сыну спастись от смерти, то ошибаетесь! Маменька наморщила носик и отрезала:
— В другой раз, когда отнимут костюм, изволь, направляясь ко мне, приобрести приличные вещи, а не одеяние бомжа. Боже мой! И как раз сегодня к обеду приглашена Кока!
Попрошу не путать, Кока — это не Киса и не Лёка, которые присутствовали тут в день моего знакомства с Люси. Кока, или Калерия Львовна Милосердова, законодательница мод. Если Кока похвалила спектакль, все побегут в театр, ежели она взяла в руки книгу, впрочем, это происходит с ней редко, весь бомонд кинется за ней в магазин, ну а ежели скорчит недовольную мину в адрес какого-нибудь несчастного, можете быть уверены, что его перестанут звать на торжественные мероприятия, отныне проштрафившийся начнет получать приглашения только тогда, когда за столом окажется тринадцать человек, если Кока, конечно, не сменит гнев на милость.
— Не волнуйся, — сказал я, — Коку беру на себя.
— Это отвратительно, Вава!!! Но делать нечего, ступай в гостиную.
— Хорошо, мамочка.
Николетта остановилась так резко, словно налетела на стену.
— Как ты меня назвал?
— Мамой, а что?
— Я же просила, никогда не обращаться ко мне подобным образом! Какая муха тебя укусила?
— Но ты же моя мать, — валял я дурака.
— Только Николеттой! — взвизгнула маменька.
— Понимаешь, — проникновенно произнес я, — когда ты зовешь меня милым, детским прозвищем Вава, в моей душе мигом просыпается ребенок, и язык сам собой произносит: «Мама».
Николетта вздернула подбородок:
— Хорошо, ступай к гостям.
Естественно, мое место за столом оказалось между Люси и Кокой. Предполагаемая жена на этот раз красовалась в ярко-зеленом платье, расшитом стразами.
— Вы изумительно выглядите, — шепнула она, — просто на двадцать лет моложе, теперь ходите только так!
Кока же придвинулась ко мне и ехидно спросила:
— Ты записался в хиппи? К такому наряду подошла бы косичка и бисерная ленточка, зря подстригся.
— Ну что вы, — улыбнулся я, — просто пару дней назад я был в гостях у Ады и выглядел там даже не белой, а красной вороной… Явился, как всегда, в костюме…
— И что? — хмыкнула Кока.
— А все в джинсах, — засмеялся я, — теперь стало немодно появляться в вечерней одежде, это моветон, но, естественно, только среди молодежи, люди пожилого возраста носят, конечно, смокинги и все такое. Вот я и решил послушаться Аду.
Ада, или Аделаида Николаевна, давняя соперница Коки, при встрече они целуются и болтают, но ненавидят друг друга до зубовного скрежета.
— Откуда Ада это взяла? — недовольно протянула Кока, поправляя бархатный пиджак.
— Не знаю, но только она говорит, что теперь возраст определяют по одежде. В джинсах и пуловере — молодой, в бархате — пожилой. Кстати, сама Ада была в розовых джинсах с голубой вышивкой.
— С ума сошла, — настороженно протянула Кока, — ей, между прочим, за шестьдесят…
— Не знаю, — ухмылялся я, — в американских джинсах она выглядит прелестно, больше тридцати не дать.
Кока примолкла и стала осторожно отделять цветную капусту от соуса. Могла бы и не стараться избавиться от калорийной подливки, несколько лишних килограммов ей совсем не повредят, честно говоря, Кока сильно смахивает на Кощея Бессмертного.
— Вава, — крикнула Николетта, — ты будешь играть в бридж?
— Нет, мамочка, — как можно громче ответил я, — мы с Люси идем в Большой.
Николетта побагровела, но ничего не сказала. Неизменный гость всех вечеров и обедов Лев Яковлевич весело глянул на меня, но тоже промолчал. Остальные не обратили на мои слова никакого внимания, в конце концов, всем известно, что я являюсь единственным сыном хозяйки дома. Когда подали кофе, Кока предприняла еще одну попытку наехать на меня. Гости уже к тому времени вышли из-за стола и рассредоточились по гостиной.
Кока поманила меня пальцем:
— Вава, поди сюда.
Я почтительно приблизился.
— Садись, Вава.
Я присел на стул.
Кока ткнула пальцем в Люси и нагло спросила:
— Ну, и сия дама тебе нравится? Не знаю, что нашла Николетта в этой особе, она явно не нашего круга. Хотя скажу сразу в качестве твой жены, Вава, я готова принимать ее у себя, но только в этом случае.
— Вава, поди сюда.
Я почтительно приблизился.
— Садись, Вава.
Я присел на стул.
Кока ткнула пальцем в Люси и нагло спросила:
— Ну, и сия дама тебе нравится? Не знаю, что нашла Николетта в этой особе, она явно не нашего круга. Хотя скажу сразу в качестве твой жены, Вава, я готова принимать ее у себя, но только в этом случае.
Я взял ее тощую, морщинистую лапку и произнес:
— Дорогая тетя Кока, вы всегда были для меня второй матерью.
У нее отвисла челюсть так, что стали видны безупречно сделанные коронки.
— Как ты меня назвал?
— Ах, простите, — пробормотал я, ласково заглядывая ей в глаза, — извините, ради бога, но, когда вы называете меня Вава, в душе мигом оживают воспоминания о счастливых днях детства. Вижу вас, молодую и красивую, лет сорока, не больше… Вы, держите меня на коленях и говорите: «Вава, дорогой…» Это мои лучшие воспоминания, боже, как хорошо быть ребенком! Одним словом, когда я слышу детское прозвище Вава, изо рта помимо воли вылетает: «тетя Кока». Простите великодушно меня, дурака!
Кока побагровела. Лев Яковлевич, стоящий возле нас с фужером коньяка, прикусил нижнюю губу. Но тут, на счастье, подскочила Николетта и начала:
— Ва…
Я улыбнулся ей.
— Слушаю тебя.
— …нечка, — неожиданно закончила матушка, — сделай милость, открой форточку.
— С удовольствием, Николетта, — ответил я ей и пошел к окну.
Резкий, холодный ветер ворвался в комнату, Лев Яковлевич чихнул.
— Вава, — рявкнула Николетта, — просила же, слегка! А ты распахнул всю, немедленно прикрой, мороз ведь.
— Хорошо, мамочка! — гаркнул я.
Матушка просто посинела от злобы и исподтишка показала мне кулак. Я сделал мину идиота: дескать, извини, дорогая, будешь называть меня Вавой, получишь соответственно в ответ «мамочку».
Впрочем, метод оказался действенным не только в отношении маменьки, когда Кока в очередной раз крикнула:
— Вава!
Я тут же отозвался:
— Бегу, тетя Кока!
Одного часа хватило, чтобы милые дамы поняли: теперь лучше звать меня Ваней, Ванюшей, Ванечкой, Жаном, Джоном или Хуаном. Словом, любым производным от имени Иван, но только не Вавой.
Когда я в прихожей подавал Люси шубку, на этот раз не соболью, а норковую, Лев Яковлевич вышел в прихожую и рассмеялся:
— Ну, Вава!
Я искренне люблю профессора Водовозова, он милейший, интеллигентнейший человек, и до сих пор я ни разу не слышал от него дурацкого имени Вава. Понимая, что он шутит, я улыбнулся и бодро ответил:
— Да, дядя Лева…
Водовозов рассмеялся так, что на глазах его выступили слезы. Потом он вытащил из кармана пиджака безукоризненно белый платок и произнес:
— Меня можешь звать хоть дедушкой, ей-богу, мне все равно, но с дамами ты ловко расправился. Тетя Кока! Я думал, она лопнет от злости. Молодец, давно пора было поставить их на место.
Внезапно он обнял меня и похлопал по спине. Я вдохнул запах его одеколона, такой знакомый. Лев Яковлевич всегда пользовался только одним парфюмом, болгарским лосьоном после бритья «Черная кошка». Во времена моего детства это был один из немногих доступных ароматов для советских мужчин. Впрочем, за зеленым флаконом с черной пробкой надо было не один час отстоять в очереди. Но Лев Яковлевич всегда хорошо одевался и имел безукоризненный вид. Странно, однако, что он не женился, хотя, наверное, у него случались любовницы, но к нам в дом он всегда приходил только с шикарным букетом или коробкой конфет, тут же дарил «сувенирчики» маменьке.
Весь вечер я усиленно изображал, что при звуках клички Вава мигом оказывался в прошлом, но на самом деле никаких воспоминаний прозвище не навевало. Зато сейчас, вдохнув аромат «Черной кошки», я незамедлительно оказался в начале семидесятых. Память услужливо подсунула картину.
Вот я, маленький мальчик, в вельветовых штанишках, стою в прихожей, между шкафом и вешалкой. Веселая, смеющаяся Николетта в эпатажных по тем временам черных клешеных брюках распахивает дверь. На пороге появляется Лев Яковлевич с огромным букетом.
Матушка заламывает руки:
— Лева! Шарман! Розы! Где только достал?!
— Ради тебя, дорогая, я способен на все, — улыбается профессор.
Правда, не знаю, был ли он в те годы профессором или простым доктором наук.
— Красота, — тараторит Николетта.
Водовозов наклоняется и целует маменьку, но не в щеку, а чуть ниже, в шею.
— Лева! — багровеет маменька и указывает глазами на меня.
— Ванюша, — ласково зовет Лев Яковлевич, — иди сюда, мой ангел.
Я подбегаю и получаю набор оловянных солдатиков и поцелуй. От щеки Водовозова резко пахнет «Черной кошкой».
Вернувшись из прошлого, я впервые удивился, неужели у Николетты было что-то со Львом Яковлевичем. Впрочем, сейчас уже все равно, и моя любовь к старику от этой неожиданной догадки не станет меньше.
Я повез Люси на «Первомайскую». Когда девушка исчезла в подъезде, я закурил и бездумно уставился в окно. Может, надо рассказать Люси о том, что ее любовник — мерзавец, ищущий богатую невесту? Впрочем, она не поверит. И вообще, это не мое дело, сами разберутся, хватит того, что я помог им встретиться. Ну бросит Люси Севу и что? Кому она нужна? А так, может, найдет свое счастье. Станет создавать себе условия для написания гениальной книги, родит ребенка…
Я сунул окурок в пепельницу и покатил домой. Проведу спокойно два часа в компании Рекса Стаута, вчера остановился на самом интересном месте, потом доставлю Люси назад и со спокойной совестью лягу спять, завтра предстоит трудный день.
Глава 19
Ровно в десять я был в здании строительного техникума. У учащихся сейчас в самом разгаре занятия, и в коридорах стояла гулкая пустота. Я пошел по длинному коридору, украшенному стендами с замечательными лозунгами: «Безопасность — дело каждого», «Строитель — главное лицо города» и «Хорошая профессия — верный путь к успеху».
В учебной части тосковала девчонка лет двадцати.
— Ищете кого? — спросила она, откладывая томик в яркой обложке.
Я машинально прочитал «Любовь в джунглях» и сразу понял, как следует действовать.
— Скажите, пожалуйста, Рая Яковлева тут учится?
Девушка окинула меня взглядом, потом включила компьютер, пощелкала мышкой и лениво процедила:
— Здесь, а вам зачем?
Я опустил глаза вниз.
— Осознаю, что выгляжу смешным, но я встретил Раю у общих знакомых и полюбил с первого взгляда.
Девчонка с интересом уставилась на меня. Я продолжал вдохновенно врать:
— Понимаю, конечно, что не совсем подхожу ей по возрасту, но я очень богат, владею домами, пароходами, банками… На днях сделал Рае предложение.
— Повезло же ей, — вырвалось у собеседницы, — вечно другим счастье.
— Она мне не сказала ни «да», ни «нет», — несся я дальше, — обещала подумать и исчезла. Не звонит, просто пропала. Сами понимаете, что я нахожусь в безумной тревоге, вот и решил разыскать ее. Дайте, пожалуйста, ее адрес.
Раскрасневшаяся девица уставилась в монитор.
— Раиса Яковлева живет в общежитии, — пробормотала она.
— Знаю, — печально сказал я, — вы мне подскажите, где оно находится… И еще в какую группу ходит Раечка?
— В пятую, на первом курсе, — протянула девчонка, — а проживает по адресу: Лазурная, четыре, комната двенадцать. Впрочем, комната, может, и не та, девчонки все время меняются.
— Спасибо, дорогая, — проникновенно сказал я и в порыве истинного вдохновения добавил: — Вы спасли меня от самоубийства.
Выйдя в коридор, я закурил и, не в силах удержаться, рассмеялся. Оказывается, от вранья можно получать удовольствие, и потом, изображать из себя идиота очень легко. Наверное, во мне ожили спавшие до сих пор гены Николетты.
На всякий случай, понимая зряшность своих действий, я заглянул в аудиторию, где непрожеванными кусками глотали знания молодые люди, решившие получить профессию строителя. Раи на занятиях не было, впрочем, Катя Кисина также отсутствовала, и никто из одногруппников не сумел точно ответить, когда в последний раз видел девчонок.
— Катька, кажется, вчера приходила, — протянула рыженькая девушка, похожая на перепелиное яичко.
— Нет, в среду вроде, — пробубнила другая, смахивающая на таксу, — а Райка вообще давно не показывается, заболела небось.
— Что же вы такие невнимательные, — укорил я собеседниц, — подружка не ходит на занятия, и никто не забеспокоился? Может, лежит в общежитии на койке и умирает, нехорошо как-то.
«Такса» хмыкнула:
— Мы сами из общежития, Райки там давно нет.
— Они с Катькой квартиру сняли, — пояснила рыженькая.
— Может, к матери двинула? — пробормотала «такса». — Оголодала совсем и помчалась на откорм! Я сама, когда обалдею от макарон, к маме еду. Поем нормально недели две, и порядок.