Ругая себя за глупость, я побрел в учебную часть и грустно сказал девице с любовным романом:
— Ее нигде нет.
Девчонка посочувствовала:
— Уж и не знаю, чем помочь!
— Может, к родителям поехала, небось у вас адресок имеется…
Девица заколебалась, ей явно было запрещено разглашать сведения, но я молитвенно сложил руки.
— Умоляю, не дайте погибнуть любви!
— Город Красномосковск Московской области, улица Октябрьская, дом шесть, — ответила девочка. — Так, по крайней мере, в анкете написано.
Безостановочно ее благодаря, я вышел в коридор, стряхнул с лица выражение парня-идиота, главного героя мексиканского сериала, закурил сигарету и уставился в окно. Красномосковск! Где же это место и в какой связи я слышал про него? Кто и когда упоминал при мне этот город? Так ничего и не вспомнив, я сел в машину и порулил домой.
У Элеоноры в кабинете имеется весьма подробный атлас Подмосковья, правда, довольно старый, но город Красномосковск нашелся сразу, в пятидесяти километрах от столицы на север. Я захлопнул тяжеленный том и вздохнул. Завтра с утра придется встать пораньше, Ново-Рижское шоссе, по которому предстоит ехать, хорошая, широкая трасса, но на улице гололед. Остаток вечера я провел в кресле над книгой. Сначала, желая как следует отдохнуть, решил прочитать про хоббитов, но руки сами собой схватили Рекса Стаута. Оторваться я сумел только около полуночи: надо же, как увлекает, и потом, я совершенно не мог догадаться, кто убил эту тетку в вязаном пальто. Честно говоря, подозревал в совершении преступления ее малосимпатичного мужа, а оказалось, что курок спустила милейшая бабушка, к которой я во время чтения проникся искренним расположением.
Я редко покидаю Москву. Всяческие курорты меня не привлекают. Не люблю жару, купание в море оставляет меня равнодушным, шумные компании раздражают. Больше всего мне нравится, когда Нора летом отправляется на дачу в Николаевку. Зелень, птички, приятная летняя прохлада, возможность спать с открытым окном, не боясь задохнуться бензиновым смогом. Выбивали из равновесия лишь визиты Риты, потому что она всегда приезжала с десятком визжащих девиц и полупьяных парней. Но, по счастью, Риточке в Подмосковье скучно, и ее набеги случались не так часто.
Дача Элеоноры расположена в коттеджном поселке, вокруг живут люди примерно одного с ней положения, назвать Николаевку деревней никак нельзя. В благоустроенных кирпичных домах имеются отопление, газ, телефон, горячая и холодная вода, не говоря уж о спутниковом телевидении.
В Красномосковске же первой мне на глаза попалась толстая баба с двумя ведрами. Я притормозил, открыл дверь и крикнул:
— Не подскажете, где Октябрьская улица?
Женщина поставила ношу на землю, с трудом разогнула спину и весьма приветливо сообщила:
— Вон она, с горочки спускается к речке, вам какой дом?
— Шестой.
— Ну так и ступай по тропинке все прямо да прямо.
— А проехать можно?
Женщина с сомнением посмотрела на «Жигули».
— Ну, до десятого дома точно доберетесь, туда шоссе подходит…
Я осторожно поехал вперед. Возле трехэтажного блочного дома с цифрой «десять» относительно широкая дорога сужалась до размеров нитки. Нечего было и думать о том, чтобы двигаться дальше в машине. Я вылез и угодил тонкими ботинками прямо в снег. Сами понимаете, что человеку, в основном передвигающемуся на четырех колесах, обувь на меху совершенно ни к чему. И вот теперь мне пришлось пробираться среди сугробов. Шестой дом оказался частным, окруженным высоким забором. Стоило мне войти в калитку, как из глубины двора послышался басовитый лай. Собак у меня никогда не было, поэтому я их побаиваюсь, а животные словно ощущают мой страх и начинают яростно нападать. На всякий случай я решил отступить за ворота, но тут дверь избы приоткрылась, выскочила довольно молодая, крепко сбитая бабенка в красном застиранном халате и заорала:
— А ну цыц, ишь разворчался.
Потом она глянула на меня и весьма приветливо сказала:
— Да вы проходьте, Дик на цепи сидит, до калитки ему не добечь! Идите, идите.
Я увидел, что у красавицы нет переднего зуба и, улыбнувшись, пошел на зов.
В большой темноватой комнате царил замечательный порядок. Со стены на софу спускался ярко-красный ковер, квадратный стол был покрыт скатертью, и на столешнице гордо возвышалась хрустальная ваза с искусственными ромашками. Вдоль одной стены стояли сервант, забитый рюмками и чашками, тумба, на которой высился телевизор «Самсунг»… затем шло окно с широким подоконником, заставленным горшками с буйно цветущими, несмотря на декабрь, цветами. Вдоль другой стены комнаты красовалась «стенка», предмет вожделения хозяек семидесятых годов.
— Садитесь, садитесь, — радушно предложила хозяйка, отодвинула стул и сказала: — Не волнуйтесь, чисто у нас, меня свекровь за пылинку убьет! Ну, давайте.
Я осторожно спросил:
— Что?
— Так лист подписывать, — нетерпеливо воскликнула бабенка, — вы же от избирательной комиссии небось? Только сразу предупреждаю, мы за Сергиенко, всей семьей. Ежели пришли от Кондратюка, то сразу уходите, он вор.
— Но…
— Нет уж, лучше скажите, — кипятилась хозяйка, — куда деньги на поликлинику делись, а? Чегой-то ваш разлюбезный Кондратюк только котлован отрыл? И за какие шиши его доченька отправилась в Москву учиться, в шубе и на машине, а?
Понимая, что разговор о продажной местной администрации заведет нас совершенно не в ту степь, я безнадежно поводил глазами по стене и наткнулся на слегка выцветшую грамоту, висящую в рамке между сервантом и телевизором. Зрение у меня стопроцентное, правда, начинается уже дальнозоркость, поэтому без всякого усилия прочитал: «Ученица одиннадцатого класса школы № 2 города Красномосковска Раиса Яковлева награждается за первое месте в конкурсе-смотре молодых талантов в номинации „Певица Красномосковска“». Можно, конечно, посмеяться над корявой фразой, но мне в этот момент было не до красот стиля, в голову мигом пришло нужное решение.
Весело рассмеявшись, я сказал:
— Не думал, что похож на чиновника, вот уж не знаю, радоваться или обижаться такому сравнению. Простите, не представился, Иван Подушкин, продюсер. А как вас величать?
— Зоя, — ответила бабенка и переспросила: — Откуда вы?
Я вновь засмеялся:
— Телевизор смотрите?
— Конечно.
— Видели там всякие клипы? Ну, музыкальные такие зарисовки.
— И чего?
Я пустился в объяснения. Снимаю, вернее, даю деньги на съемки таких клипов. Но зрителю надоедают одни и те же лица, без конца мелькающие на голубом экране, люди хотят видеть новые мордашки… Вот и езжу по провинции, выискиваю голосистых девчонок. Добрые люди подсказали, что Рая Яковлева поет замечательно.
Зоя разулыбалась:
— Верно, голос у нее словно колокольчик, чистый такой. Только опоздали вы.
— Неужели Петров перехватил? — в притворном ужасе воскликнул я. — Вечно он везде первым успевает.
— Раечка уехала в Москву учиться, — пояснила Зоя, — еще летом.
— И куда? — тихо спросил я.
— А в этот поступила, — засмеялась Зоя, — ну как его, погодьте, сейчас.
Быстрым шагом хозяйка подошла к серванту, выдвинула ящик и достала письмо.
— Вот тут где-то…
— Можно посмотреть?
— Конечно, — радушно разрешила Зоя и протянула мне листок.
«Милая мамочка! Как там вы поживаете? У меня все хорошо. Во ВГИКе очень интересно, нам даже предлагают сниматься в кино…»
Целая страница вранья о несуществующей учебе в Институте кинематографии. Заканчивалось послание фразой: «Пиши мне не на адрес общежития, а К-9, до востребования. А то у нас вечно нет дежурной, и письма пропадают».
— Надо же, — протянул я, — столько ехал, и зря! Думал, Раечка дома.
— Нет, она в Москве учится.
— Последнее письмо когда пришло?
Зоя засмеялась:
— Не любительница она писать. В августе и сентябре, правда, на выходные приезжала, заскучала, видно. А потом! Цидульку прислала, обещалась на каникулы приехать.
— И по телефону не звонила?
— А он у нас есть? На переговорный пункт идти надо, а он только до четырех работает, Рая в это время учится.
Она продолжала простовато улыбаться. Я вытащил из бумажника фотографию Риты.
— Узнаете дочку?
Зоя взяла снимок и внезапно посерела. Никогда до этого в своей жизни я не видел, чтобы женщина с такой скоростью теряла все краски в лице.
— Это… она… — забормотала Зоя.
Ее руки, держащие фотографию, мелко-мелко задрожали.
В эту минуту раздался стук двери и пронзительный противный старческий голос провизжал:
— Зойка, кобыла, сумку прими. Зойка, кого зову! Села жопой на диван.
— Бегу, мама! — крикнула баба.
Потом схватила меня за руку цепкими, совершенно ледяными пальцами и умоляюще прошептала:
Потом схватила меня за руку цепкими, совершенно ледяными пальцами и умоляюще прошептала:
— Ступайте во двор, к воротам, ща выйду. Очень прошу, свекрови ни слова, я скажу, что вы агитатор с избирательного участка.
— Зойка, где ты? — надрывалась старуха.
Бабенка выскользнула за дверь.
— Долго тебя ждать, лентяйка чертова! — донеслось из коридора.
— Простите, мама, — забубнила женщина, — там из избирательного участка мужик пришел, агитатор.
— Ну и за кого он?
— За Кондратюка.
— Так, — голосом, не предвещавшим ничего хорошего, заявила, входя в комнату, пожилая женщина.
Я быстро посмотрел на нее. Старуха выглядела вылитой Кабанихой. Толстая, грузная, с нездорово-отечным лицом, маленькими глазками, поджатыми губами и бесформенным носом картошкой. Одета вошедшая была в нечто, больше всего напоминающее мешок для муки. Тяжело переваливаясь, она дошла до стола и голосом, похожим на скрип двери, отрубила:
— Ступайте отсюдова, ваш Кондратюк вор.
Я нацепил на лицо самую милую улыбочку, но она абсолютно не подействовала на пожилую тетку, светского воспитания у нее не имелось.
— Давай, давай, — поторопила она, — нечего людей задерживать, забот у нас хватает.
— Ухожу, — миролюбиво сказал я.
— Вот-вот, уметайся, — подхватила бабка, — скажи спасибо, что сына нет, он бы тебя с лестницы спустил.
— Ну зачем вы так, мама, — робко встряла Зоя, — человек на работе, подневольный, небось нужда заставила по дворам таскаться.
— Приличный человек к Кондратюку не пойдет, — заявила старуха, — ну, кому велено, убирайтесь.
— Ухожу, ухожу, — поднял я вверх руки, — только пусть ваша дочь до ворот проводит, собак боюсь.
— У меня никогда не могла такая дура родиться, — рявкнула милая мама, — впрочем, ступай. Зойка, пригляди, чтобы не спер чего во дворе, ведра там новые и топор только купленный.
Зоя довела меня до калитки и, шепнув: «Подождите на улице», убежала.
Я послушно остался стоять возле забора. Потянулись минуты. Где-то через полчаса мне стало холодно, а ноги в ботинках превратились просто в два куска льда. Наконец, когда я перестал чувствовать ступни, из двора выскочила Зоя, одетая в «плюшку». Честно говоря, никогда не думал, что когда-нибудь встречу даму, носящую это одеяние. Тот, кто справил тридцатилетие, должен помнить женщин с красными лицами и натруженными руками, приезжавших в Москву за колбасой, конфетами и мануфактурой. Жительницы сельской глубинки, все как одна, были одеты в куртки, или, как тогда говорили, жакеты, из плюша, чаще всего черного, намного реже коричневого или бордового. «Плюшки», звали их снобы-москвичи и брезгливо отодвигались в метро от туго набитых авосек, мешков и рюкзаков. Если бы меня попросили нарисовать символ брежневской эпохи, то я изобразил бы «плюшку» с котомкой в одной руке и батоном колбасы в другой. Но за годы перестройки «жакеты» исчезли с улиц Москвы, их владелицы оделись в китайские пуховые куртки, а нужда ездить в столицу за провиантом отпала. И вот, надо же, оказывается, у Зои живо такое полупальто.
— Извините, — пробормотала женщина, — ждала, пока эта собака задрыхнет. Она всегда после обеда подушку давит, часа два-три, не меньше. Наверное, поэтому и живет столько, никак не уберется, прости господи. Пошли.
— Куда? — удивился я.
— А к матери моей, — вздохнула Зоя, — в восьмой дом, тут через канаву только перелезть.
— Зачем?
Зоя подняла на меня блеклые, почти старушечьи глаза и ответила вопросом на вопрос:
— Так вы же все знаете, раз мне фотку показали, да?
— Ну, в общем, да, — осторожно сказал я, честно говоря, плохо соображая, что к чему.
— Пошли к маме, — потянула меня Зоя, — это она придумала, пусть теперь и распутывает, только мы люди бедные, у нас ничего нет. Вот муж мой, тот да, при деньгах…
Продолжая бормотать, она перетащила меня через сугробы и втолкнула в крохотную покосившуюся избенку, где остро пахло какими-то травами.
— Кто там? — раздалось из комнаты.
— Скидавай ботинки, — велела Зоя, — небось задубел в штиблетах, кто ж в таких зимой ходит.
Я снял обувь и почувствовал сквозь тонкие носки тепло деревянного пола.
— Сюда иди, — велела Зоя и распахнула дверь.
В небольшой комнатке, обставленной скудно, без всяких потуг на богатство, сидела в продранном кресле маленькая чистая старушка с огромной книгой в руках. Из правого угла на меня сурово и мрачно смотрел образ Николая Угодника.
— Зоюшка, — обрадовалась бабушка, — а это кто с тобой, не разберу никак. Сеня или Петя Клюквин?
— Мама, — нервно воскликнула Зоя, — этот человек из Москвы!..
— Иван Подушкин, — раскланялся я.
— Он все знает про Раю, — выпалила Зоя, — пришел денег за молчание требовать, много. У тебя сколько гробовых есть? Давай дадим ему, может, хватит попервости.
Бабушка попыталась встать, уронила с колен книгу и испуганно воскликнула:
— Господи, спаси, отведи беду!
— Поздно плакать-то, — выдохнула Зоя и, упав на стул, заголосила: — Сколько лет ждала, от каждого звука вздрагивала, знала, что кто-нибудь прознает и плохо будет. Ждала, ждала и дождалась.
Я опустился на колено, поднял книгу, положил ее на стол и тихо сказал:
— Вам не следует меня бояться, просто расскажите, как все получилось, поверьте, никаких денег не надо, я сам заплачу вам за информацию.
Глава 20
У кого-то из писателей-сатириков, то ли Аверченко, то ли Зощенко, есть рассказ о женщине, которая изменила мужу. Прелюбодейке постоянно казалось, что всем окружающим известно про грех. Стоило кому-нибудь, допустим, в трамвае наступить ей на ногу, дама мигом холодела. Знает, ей-богу, знает, иначе бы не наступил. И так во всем. Кончилось дело тем, что к ней в квартиру позвонил старьевщик и спросил:
— Барахло на продажу есть?
В полном ужасе, доведенная до крайней точки, женщина кинулась перед ним на колени с воплем:
— Все бери, даром, только не рассказывай ничего мужу.
Мигом смекнувший что к чему мужик вывез из квартиры мебель, посуду, одежду.
Рассказ смешной и грустный одновременно. Мучения честного, боязливого человека, совершившего один раз в жизни непотребный поступок, описаны очень точно. Но мне все же казалось, что писатель слегка преувеличил, ну не может человек вести себя так по-идиотски. Теперь же, глядя на дергающуюся, покрытую красными пятнами Зою, понял: может. Более того, способен натворить совершенно невероятное количество глупостей.
Ну посудите сами. Я ни единым словом не обмолвился о том, что мне известны какие-то тайны, и уж, естественно, не просил денег за молчание. Зоя же от ужаса напридумывала бог знает чего, испугалась еще больше и сейчас готова вытряхнуть перед совершенно посторонним человеком тайники души. Так и произошло. Женщина раскрыла рот, и из него хлынула на меня лавина сведений, которые долгие восемнадцать лет хранились под спудом, тщательно спрятанные, но не забытые, потому что забыть такое невозможно. Но начала она свой рассказ издалека.
Жили-были в деревне Красномосковск две семьи, Яковлевы и Сугробовы. Это сейчас Красномосковск носит название города, а тогда был он селом, с крестьянским укладом жизни. Дома Яковлевых и Сугробовых стояли рядом. Костя Яковлев и Зоя Сугробова дружили с детства, вместе ходили в школу, вместе подались после восьмилетки в ПТУ. Костик пошел учиться на шофера, а Зоя на парикмахера. Хорошая профессия для женщины. Не на скотном дворе, с вилами, по пояс в навозе, не в поле с тяпкой, не на стройке с кирпичами, а в теплой комнате с горячей водой, возле ножниц и расчесок. Конечно, были в Красномосковске и более уважаемые люди, например, медсестра, учительница, бухгалтерша… Но чтобы стать кем-то из них, следовало долго учиться, а вот знания отчего-то не лезли Зое в голову. Ручки же у нее оказались хорошие, и скоро почти весь Красномосковск бегал к Сугробовой.
Шло время, Костик ушел в армию, Зоя честно ждала его. Потом он вернулся и сказал родителям, что хочет жениться, естественно, на Зое.
Большинство отцов и матерей обрадовались бы, что сын выбрал хорошую, работящую девушку, да еще знакомую с детства. Живя всю жизнь бок о бок, Яковлевы и Сугробовы могли бы стать хорошими друзьями, но… не стали. Более того, Валентина Сергеевна Яковлева даже не кланялась Анне Ивановне Сугробовой. Такое поведение объяснялось просто.
Родители Кости были обеспеченными людьми. Кулаки, называли их в Красномосковске. В сарае у Яковлевых стояло две коровы, визжали поросята, по двору носились куры. Валентина ездила на рынок торговать молоком, творогом, сметаной. Младшая дочь, сестра Кости, стояла в другом ряду с мясом, цыплятами, яйцами. Дом Яковлевых смотрелся среди остальных деревенских изб как лебедь среди жаб. Высокий, кирпичный, двухэтажный, под железной крышей. Ни отец, ни сын Яковлевы не пили, каждую копейку несли в дом. У них у первых появилась стенка, ковры, телевизор, а потом и вовсе купили автомобиль.