— Толя дома?
— В больницу свезли вчерась, — шмыгнула баба носом и показала на грязную торбу, — вот волоку туда шмотье…
Я оглядел разбухшую поклажу и неожиданно в порыве вдохновения произнес:
— Ладно, все равно вас опросить надо, давайте довезу, говорите куда.
— Вот спасибо, так спасибо, — засуетилась женщина, — в токсикологическую, на Коровинское шоссе.
— Знаете точный адрес?
— Да он туда уж в пятый раз попадает, — сообщила она, — ой, давайте сумочку, тяжело небось.
Но я понес отвратительную авоську в «Жигули», светское воспитание страшно осложняет жизнь. Пусть бы она сама тащила потрепанную сумку, но, увы, Николетта твердо вбила в меня кодекс джентльмена.
По дороге мы познакомились.
— Анна Егоровна, — пробормотала спутница и быстро добавила: — Зовите просто Нюша.
— Иван, — отозвался я.
— Что Толя-то наделал? — осторожно поинтересовалась Нюша.
— Не волнуйтесь, он просто свидетель по одному делу.
— Господи спаси, — перекрестилась женщина, — хорошо вам говорить, а я вся на нервах, только и жду, чего еще выкинет. Слава богу, хоть Гришку посадили, все спокойней стало, а то хоть из дома беги.
— Гриша, это кто?
— Муженек мой, чтоб ему сдохнуть, — в сердцах сплюнула Нюша, — вот надеюсь, на зоне придавят, говорят, там козлов не любят.
Воспитанный интеллигентными родителями, обучавшийся сначала в престижной школе, а затем в элитном Литературном институте, я редко сталкиваюсь с простонародьем. Все мои друзья принадлежат к одному кругу, в нем приняты свои правила поведения. Нет, я видел алкоголиков, наркоманов и женщин более чем легкого поведения. С одной, Ксенией Людовой, даже прожил почти целый год, пока до меня не дошло, что делю ее еще с пятеркой других мужчин. Но как следует разговаривать с Нюшей? На всякий случай я укорил ее:
— Ну зачем же желать смерти другому человеку? Это не по-христиански.
— А, не по-божески, — взвилась она, — а он со мной по-хорошему? Нет, уж вы послушайте, чего расскажу.
Я молча повернул налево. Ну вот, началось. Отчего-то в моем присутствии большинство дам начинает откровенничать, превращая меня в жилетку для слез. Но Нюшу уже не остановить.
— Эх, — горько жаловалась она, — еще когда мне маменька говорила: «Осторожней, Нюша, выходи лучше за Петьку, ну и подумаешь, что у него глаза косят, зато трезвый, не чета Гришке».
Но глупая Нюша только отмахнулась. Ей совершенно не хотелось иметь дома супруга, у которого один глаз глядит на Киев, а другой на Урал. И потом, Петька казался скучным занудой, корпел над учебниками, собирался поступать в институт, хотел стать врачом. Гришка же был намного веселей, да из себя хоть куда — кудрявый, быстроглазый, с гитарой. По нему сохло полдома, но из армии он просил ждать его Нюшу.
Потом сыграли свадьбу, родился Толик, и потекла семейная жизнь. Гриша пил, но этот факт совершенно не смущал Нюшу. А что, кругом все прикладываются к бутылке по субботам. Но потом хмельными в их доме стали понедельник, вторник, среда и все остальные дни недели. Естественно, работать шофером Гришка не смог. Сначала он подался в грузчики, затем в дворники, потом начал перебиваться разовыми заработками. Когда же и они прекратились, начал таскать из дома вещи, воровать у Нюши деньги. А еще он от души колотил жену и раздавал затрещины Толику. Правда, парень рос неплохим, учился хорошо и даже ухитрился поступить в педагогический, куда традиционно, с большой охотой, брали практически всех мальчиков. Но на первом курсе Толик тоже начал пить, причем, если Григорий шагал к алкоголизму медленно, то сыну понадобилось чуть меньше года, чтобы превратиться в законченного ханурика.
— Ну и дура же я была! — причитала Нюша. — Курица безголовая! Подумаешь, глаза косые, эка ерунда, привыкла бы через неделю! Зато теперь он профессор, хирург, уважаемый человек. Дачу построил, квартиру купил, машину, дом — полная чаша. Вот повезло Соньке Рымниной, когда она его в загс отвела. А я еще над ней смеялась. Ведь Петька по мне сох, а уж когда я с Гришкой расписалась, его Сонька подобрала. И что вышло? Кому теперь смешно? Сонька — профессорша в шубе, а я…
И она зашмыгала носом.
— Вы не пробовали их лечить? — спросил я.
— Гришка ни в какую не шел, — пояснила Нюша, — только орал: «Отстань, пью как все». А Толя в который раз в токсикологию попадает. Нажирается до полной отключки. Его в больнице в себя приведут, покапают всякого в вену, и готово, здоров! Другой кто одумался бы, за ум взялся. Ну плохо тебе от водки, значит, заканчивай ее жрать, только моему урок не впрок. Приедет домой и по новой хлещет. Ой, горе горькое. Измотали они меня, словно собака тряпку, прямо в ничто превратили. Слава богу, Гришка сел!
— За что?
— Да мужика убил у ларьков, бутылку они не поделили, ну мой и приложил парня черепушкой о стенку. Семь лет дали. Теперича пишет, будто с водкой завязал, только мне все равно, я с ним развелася и выписала его вон. Отмучилась, авось пришьют на зоне, и хорошо.
Она замолчала. Честно говоря, я не знал, что и сказать. Жизнь у бедняги, похоже, и впрямь беспросветная. Только почему же она столько лет терпела побои и издевательства?
— Отчего же вы раньше не развелись?
— Так квартира! Мебель, телевизор, холодильник, легко говорить, все тяжелым трудом нажито, и отдать?
Я закурил. Что ж, каждый народ достоин своего вождя, а русским женщинам свойственна патологическая жалость. Француженка, немка, англичанка и уж тем более американка мигом бы бросили пьянчугу, не пожелав портить свою жизнь. Русская же баба с молоком матери впитывает истину: бьет, значит, любит, а пьет, значит, как все. Вот уж не знаю, чего тут больше: глупости или природного мазохизма?
— Что, Толя опять запил? Плохо ему стало?
— Да уж как плохо, — запричитала Нюша, — вызвала «Скорую», сто рублей дала, чтобы увезли, вот тащу теперь тапки, костюм тренировочный, кружку… Небось оклемался уже чуток. Надо бы к восьми утра явиться, только работа у меня, никто не отпустит!
— Кем же вы работаете? — для поддержания разговора машинально поинтересовался я и въехал в ворота больницы.
— Воспитательницей, — ответила Нюша, — в детском саду, государственном, не работа, а мука, тридцать два ребенка, и нянька уволилась. Я вчерась, когда их всех спать утолкала, окошко нараспашку открыла, думала, может, кто простынет и сегодня не явится. Куда там, к половине девятого всех приволокли.
Я припарковал машину у корпуса. Если у меня когда-нибудь и будут дети, что, право слово, сомнительно, ни за что не отдам их в муниципальные учреждения.
Пока Нюша носилась взад-вперед по протертому линолеуму, выясняя, в какую палату положили Анатолия, я спокойно сидел на колченогом стуле в коридоре с пухлой сумкой. Глаза изучали интерьер. В подобном месте я оказался впервые. Отец ложился всегда в Кремлевскую больницу, а Николетта, слава богу, не болеет. Да и знакомые мои лечились в каких-то приличных заведениях, эта же клиника, по крайней мере внешне, напоминала ожившую натуру из фильма ужасов. Стены коридора, где я тосковал в ожидании информации, были выкрашены жуткой темно-зеленой краской, двери палат, когда-то белые, теперь покрывали разводы и пятна, пол представлял опасность для ходьбы, потому что линолеум топорщился вверх клочками и лохмотьями. Запах тут стоял соответственный. К застарелому «букету» из ароматов лекарств и мочи примешивалось амбре[4] переваренной капусты и чего-то совсем тошнотворного.
Не успел я классифицировать вонь, как из-за угла показалась щуплая старушонка, толкавшая перед собой каталку, на которой вздрагивали три ведра с эмалированными крышками и огромный чайник.
— Эй, — завопила бабка, — вторая палата, жрать лежачим привезла, давайте миски! Сегодня щи, битки с гречей и кисель, объеденье прямо, ну, шевелитесь, команда инвалидская, мне за разнос к койкам не платят!
Продолжая визжать, она подняла крышку, и я чуть не скончался от вони. Интересно, сколько дней нужно проголодать, чтобы прикоснуться к подобному вареву.
— Ну, давайте, шевелитесь, уёбища, — вопила бабка, — до утра мне тута стоять? Не желаете, дальше покачу, пеняйте на себя, коли голодными останетесь.
Голос ее, въедливый, влетал прямо в мозг. Бывает такой тембр, высокий, пронзительный, от которого у окружающих мигом начинается мигрень. Я хотел было встать и пересесть в другое место, но внезапно раздался другой крик, более низкого тона, совершенно отчаянный:
— Боженька мой! За что же, за что… Толенька, кровинушка, сыночка единственный, на кого же ты меня несчастную покинул, зачем бросил? Помогите, помогите…
Я вскочил и увидел Нюшу, несущуюся по коридору. Женщина бежала, странно растопырив руки, словно гигантская птица с переломанными крыльями. За ней шел мужчина в белом халате. Увидев меня, стоящего в растерянности за каталкой, она взывала еще громче:
— Господи, господи, господи…
— Что случилось? — в растерянности спросил я.
И тут Нюша, продолжая исходить воплем, рухнула на пол и забилась в корчах. Падая, она задела ногой каталку, та неожиданно поехала по коридору.
— Стой, куда! — бестолково завизжала старушонка.
Но каталка, естественно, не притормозила. Более того, набрав скорость, очевидно, коридор шел под уклон, она пронеслась без остановки до противоположного конца и с размаху стукнулась о стену. Одно из ведер, наполненное отвратительным супом, подскочило и свалилось на пол.
— …, — заорала бабка, — вона чего приключилось!
— Вы ее родственник? — сухо поинтересовался доктор, наклоняясь над бьющейся в припадке теткой.
— Нет, просто знакомый.
— Это хорошо, — пробормотал врач и заорал: — Эй, Валентина!
Появилась медсестра.
— Слушаю, Михаил Иванович.
— Давай, введи ей…
Последовала тарабарщина.
Минут через пятнадцать я сидел в ординаторской. Михаил Иванович радушно предложил:
— Хотите чаю?
— Извините, вынужден отказаться, — покачал я головой, — что-то аппетита нет.
— Да уж, — хмыкнул эскулап, — чай не водка, много не выпьешь.
— Отчего он скончался?
— Передоз.
— Что? — не понял я.
— Передозировка героина, — пояснил нарколог, — обычное дело по нынешним временам, в нашем отделении каждый второй такой.
— Мать говорила, он вроде алкоголик.
— Ну и что? — совершенно не удивился нарколог. — Был пьянчуга, стал наркоманом.
— Но она уверяла, будто Толя прикладывался лишь к бутылке!
Михаил Иванович со вкусом хлебнул из кружки и пожал плечами.
— Вам это покажется странным, но близкие люди, как правило, узнают последними о пагубных привычках детей. Да у него на ногах живого места нет.
— На ногах?
— Ну да.
— Вроде обычно в руки колют.
Нарколог вытащил сигареты.
— Ну, «торчки» теперь хитрые пошли. Понимают, если, конечно, не совсем уж пропащие, что верхние конечности на самом виду, вот и хитрят, как могут. Кое-кто в ноги колется, кое-кто в пупок норовит.
— Значит, героин, — пробормотал я, — жаль парня!
Нарколог секунду помолчал, потом сказал:
— Наверное, я покажусь вам слишком жестоким, но поверьте, в данной ситуации повезло всем: и парню, и матери.
— Хорошо везение!
— Слава богу, что вы не знаете, какова жизнь несчастных, обитающих в одной квартире с наркозависимыми, — вздохнул Михаил, — а юноша все равно не жилец был, лучше уж сразу. Езжайте спокойно, мы его мать в терапию положим на время.
Я спустился во двор, сел в «Жигули» и поехал домой. Странно, ничего не делал, а словно мешки с мукой таскал. Хотя на самом деле я никогда, естественно, не работал грузчиком, но, думаю, именно так ощущает себя человек, разгрузив парочку вагонов.
Внезапно раздался противный писк. Мне не слишком нравятся мелодии, которые издают мобильные телефоны, хотя их создатели явно пытаются разнообразить музыку. Вчера, когда сидел у матушки в гостях, слышал, как сначала трубка Лёки заиграла Гимн СССР, а потом телефон Кисы начал исполнять «Боже, царя храни». Наверное, поэтому я настроил свой аппарат на самое простое «дзынь, дзынь».
— Вава, — послышался голос Николетты, — ты где?
— Еду по Ленинскому проспекту, а что?
— Когда наконец ты научишься не отвечать вопросом на вопрос, — вспылила Николетта, — отвратительная привычка! Ты помнишь, что сегодня у меня файф-о-клок?
— Забыл.
— Естественно, — фыркнула Николетта, — ровно в восемь изволь явиться как штык.
— Я бы с радостью, но сейчас Элеонора поручила мне одно страшно хлопотное дело, я все время занят, не уверен, что получится заехать!
— Только что с ней разговаривала, — отрезала матушка, — в половине восьмого ты будешь совершенно свободен. Кстати, купи коробку кураги в шоколаде. Обязательно!
— Хорошо! — ответил я и быстренько нажал на зеленую кнопочку, чтобы Николетта не успела еще чего-нибудь брякнуть. Но она, естественно, тут же перезвонила.
— Нас разъединили! Вава, милый, не успела сказать тебе «до свидания». Кстати, дорогой, вчера брюки на тебе выглядели мятыми, проследи сегодня за собой. И, умоляю, больше не пользуйся парфюмом «Фаренгейт».
— Почему?
— Меня от него тошнит.
— Хорошо, воспользуюсь другим одеколоном.
— Пожалуйста, прихвати свои стихи.
— Зачем?
— Почитаешь нам.
— Но…
— Не желаю ничего слышать, — рявкнула Николетта, и из трубки понеслись частые гудки.
Значит, надо купить курагу в шоколаде. Однако странно, до сих пор маменька отказывалась от всего, связанного с какао-бобами, справедливо полагая, что эти лакомства слишком калорийны.
На поиски абрикосов я затратил почти час. Как назло, везде имелся в полном ассортименте чернослив. Данный сухофрукт был представлен в шоколаде, как в белом, так и в черном, в йогурте, в желе, в кокосовой крошке, а кураги не наблюдалось. Пришлось ехать в фирменный магазин фабрики «Красный Октябрь». Наконец, постояв во всех пробках и измочалившись окончательно, я приобрел нужную коробку.
Нора встретила меня в холле и сурово буркнула:
— Все записал на диктофон?
— Конечно.
— Давай. Избавлю тебя сегодня от устной беседы.
Я удивился:
— Почему?
Хозяйка покатила к кабинету.
— Ты нужен мне живым, — бросила она на ходу, — а если учесть, что тебя сладострастно поджидают на чаепитии… — Она притормозила и, обернувшись, сказала: — Я думаю, тебе следует дать время на кратковременный отдых. Хороший хозяин бережет свою скотину, холит и лелеет, только тогда он получает от нее молоко и яйца. Поэтому можешь быть свободен до завтра, до восьми утра.
Вот всегда она так! Страшно боится показаться сентиментальной. Проявит заботу — и мигом скажет гадость. Первое время меня ее поведение жутко коробило, потом я понял, что под внешним хамством моя хозяйка прячет ранимую душу.
— Кстати, — продолжала Элеонора, — мне самой завтра придется уехать около семи, на телевидении буду выступать, в программе «Добрый день», позвали в качестве гостя, этакого экзотического фрукта. Хотят всем показать: глядите, инвалид, а голова на месте.
— Зря вы так!
— Ерунда, — хмыкнула Нора, — я согласилась только потому, что хочу всем сказать: «Ребята, если врачи пообещали, что вы обязательно помрете в ближайшее время, не верьте им! Не отчаивайтесь, боритесь! Никогда не сдавайтесь! Нет ног, есть руки, нет рук — есть голова».
Я смотрел на ее раскрасневшееся лицо и блестевшие глаза. Ей-богу, люди, подобные Норе, достойны не только уважения, но и искреннего восхищения. Уж не знаю, как бы я проявил себя, оказавшись спинальным больным. Вполне вероятно, что мог впасть в жесточайшую депрессию. Нет, у нее потрясающе сильный характер.
— Поэтому сейчас слушай, что будешь делать завтра, — велела Нора, — ну-ка зайди на секундочку в кабинет. Дам задание, и будешь свободен.
Я пошел за ней.
— На, — сказала Нора, протягивая мне пакет.
— Что это? — поинтересовался я, заглядывая внутрь.
— Дурацкий свитер, в котором была Рита в момент смерти, и ее фотография.
— Зачем?
— Ты найдешь ларек, где Маргоша приобрела кофту.
— Каким же образом я это сделаю?
— Просто, — пожала плечом Нора, — будешь ходить и спрашивать.
— Но, — попробовал я вразумить хозяйку, — это невозможно!
— Почему?
— Вы представляете, сколько в Москве торговых точек? Мне жизни не хватит обойти даже половину.
— У нас больше нет никаких ниточек, — тихо сказала Нора, — все погибли, вернее, всех убили.
— Кого?
— Настю Королеву, Наташу Потапову и этого, Анатолия.
— Ну ведь Настя утонула пьяная, Наташа погибла от тромба, Толя вколол себе слишком большую дозу героина…
— Ага, — кивнула Элеонора, — а Маргоша не воспользовалась подземным переходом и стала жертвой вульгарного дорожного происшествия. И тебе не кажется странным, что все, кто был в тот злосчастный день дома у Насти, умерли?
— Но их смерть выглядит естественной!
— Именно выглядит, — вскипела Нора, — причем только на первый взгляд, и то, если смотрящий — клинический идиот. Поэтому ты завтра с раннего утра начнешь обходить палатки. В приличные магазины не суйся, там такой дрянью не торгуют. В первую очередь прочеши подземный переход около нашей станции метро, затем возле Ритиного института, потом возле дома Насти. Думаю, на завтра хватит. Придумай версию, почему ищешь девушку, только не сболтни, что она умерла. Испугаются и ничего не скажут, ясно?
Я кивнул. Куда уж ясней! А еще понятно, что завтрашний день будет ужасным.
— Ладно, — смилостивилась Нора, — ступай, поешь спокойно, отдохни и не куксись.
Я не успел дойти до двери, как она произнесла: