— Тебя как зовут? — Матвеев передал громиле сигарету.
— Сева. — Громила жадно докуривал, искоса поглядывая на Матвеева. — Сверчок! Кликуха такая.
— Это что ж такое — «сверчок»? — изумился Матвеев.
— Не знаю, — пожал плечами громила. — Отца тоже так звали, он в «спецназе» всю жизнь отдолбил, мне по наследству досталось.
Машина резко пошла на снижение.
— Порядок! Слышь, Пижон, падаем, говорю!
Громила захохотал, откинувшись на сиденье. Матвеев покосился — из-под кожаной куртки (и почему они, проклятые, все в коже?!) у громилы высунулась ребристая ручка «АП-8». Матвееву только раз и довелось подержать в руках этот мощный, скорострельный и удобный автомат. Короткий, с объемистым магазином, с откидным прикладом и мощным оптическим прицелом — это было грозное оружие. Изобретен совсем недавно, а гляди ж ты, мясников из президентского Надзора, официантов клятых, уже вооружили.
Вертолет завис, вибрируя корпусом. Щелкнул замок кабины летчиков. Дверь открылась. Командир, толстяк с лихими усами и смешной бородкой, протягивал две маски респираторов.
— Садимся в промзоне, — объяснил громила Матвееву, — дышать тут хреново, надевай, Пижон! Не выпендривайся, один в «ящик сыграл», здесь гольный хлор и азот.
Глаза сразу защипало. Зажмурившись, Матвеев шел за громилой по тоннелю из гофрированных листов стали, тускло освещенному и холодному. Тоннель неожиданно кончился ступеньками эскалатора. Спустились вниз на три пролета, молча встали у края платформы. Шипя и присвистывая подлетел пневмовагон. Открылись двери, они вошли, сели на мягкие кожаные сиденья. После того, как закрылись двери, снабженные толстыми резиновыми уплотнителями, заработали мощные компрессоры, выгоняя отравленный воздух, нагнетая годный для дыхания.
— Так и живем, Пижон! — захохотал громила Сверчок, сдирая с лица респиратор. — Вы там по столицам-то привыкли к дизайну да к кофе со сливками, а тут… — он, не договорив, покрутил головой.
— Сверчок! — позвал, не открывая глаз, Матвеев. — С каких это пор Комитет на контроле у Надзора, а?
Ответа не последовало, и Матвеев, приоткрыв один глаз, с улыбкой посмотрел на громилу. Тот с равнодушным видом пыхтел сигаретой.
— Сверчок?! — еще раз позвал Матвеев.
Он молча, с улыбкой рассматривал своего сопровождающего. Маленькие синие глазки, квадратная челюсть, утонувший в щеках нос и неожиданно узкие, прямо щелевидные губы.
— Интересно, если я отобью в Центр, что ваши волкодавы у меня на хвосте повисли, наш Председатель КПК вашему Лысому уши не открутит? — задумчиво поинтересовался Матвеев.
Распря была в Центре, была и на местах. Оба ведомства не упускали случая насолить друг другу, особенно изощрялись в президентском Надзоре. Матвеев терпеть не мог представителя Надзора Области, лысого, очкастого и лопоухого Фрумкина, тот отвечал ему тем же. Были мелкие стычки, когда приходилось пользоваться агентами или информационными каналами всесильного Надзора, но чтобы вот так нагло вели наблюдение за майором Комитета Порядка и Контроля?
Матвеев за глаза звал представителя Надзора Области Лысым; не раз на совещаниях у Первого «оговаривался», чрезвычайно довольный малиновыми ушами старичка и его кривой улыбкой.
— Сверчок! — домогался Матвеев. — Я не проколюсь, не бойся. Ну, какого дьявола вы влезли в это дело-то? Своих забот мало? Один придурок откачал бабу, про которую решили, что она волей Божию помре, другие придурки раззвонили по свету! Народ перебаламутили, эти сволочи из «Движения» про конец света загалдели, поди, забастовки планируют. А ваше-то какое дело? Отловим мы десяток-другой саботажников, посадим. Завтра еще кого-нибудь Шнейдер поганый живым в морг сунет. Ну и что? Чего вы засуетились-то?
— Она мертвая была, Пижон, — громила повернул к Матвееву неожиданно серьезное лицо.
— Да с чего вы взяли-то? — возмутился Матвеев.
— Говорю тебе, третьи сутки раскапываем… Два спеца из Центра тут, так вот, они заявляют, что не могла она с таким мотором выжить тогда, понял? — громила постучал себя пальцем по сердцу.
Матвеев сосредоточенно смотрел на мелькающие за окнами огоньки тоннеля.
— Так-то, Пижон. Слышь? — громила чуть понизил голос. — Ты про Джу Найдис слышал?
Матвеев кивнул. Еще бы! Джу Найдис… Тридцатипятилетняя экстрасенс, личный пророк и оракул Президента. Откуда взялась эта женщина — загадка! Но легенды вокруг ее имени, но небылицы, что плетут о ее способностях и возможностях!..
— Эта Найдис напророчила нашему старику, что именно в этом месяце, именно в Ясногорске появится какой-то гад с чудесами! И нашего старика под зад коленом, понял?
Над ухом Матвеева раздался еле слышный щелчок, скорее не щелчок, а намек на него, но он услышал. Повернув голову, внимательно рассмотрел пластиковую плиту, одну из многих, какими был обшит пневмовагон изнутри. И ничего особенного.
— Старик взбесился, он этой Джу, как Богу, верит. Столько лет на престоле, а тут — под зад коленом…
Бац! Крепкая ладонь Льва Матвеева запечатала Сверчку рот. Тот на секунду опешил, затем его рука намертво охватила запястье руки Матвеева. Но тот остановил его взглядом, Сверчок замер. Матвеев показал пальцем на панель, тихо прищелкнул языком, кивнул. Громила мгновенно сообразил, широкое лицо его подернулось бледной синевой.
На платформе их встретили.
Двое широких, как шкафы, с ходу завернули Сверчку руки за спину, увели в противоположную от той, куда пошел Матвеев, сторону.
Через десять минут Матвеев сидел в кабинете начальника городского Управления КПК.
В коридоре Управления грохотали сапоги. В три шеренги строился только что прибывший вместе с Матвеевым отряд «спецназа». Матвеев с горечью думал, что Сверчок прав — не нужны были ни его, Матвеева, распорядительность и умение, ни дальновидность и хватка Первого секретаря Обкома объединенных партий, дело заворачивалось помимо них.
Когда он проходил по коридору, направляясь в кабинет начальника Управления Комитета города, он уже понял, что другие силы вступили на арену событий. Это были не его ребята отряда «спецназа», их он знал поименно. Другие, все как на подбор двухметровые мордовороты с быстрыми глазами, неулыбчивые, молчаливые парни. Это была команда Центра.
Судя по четкости и особой таинственности, ходом операции руководил сам Президент.
Иу вырезал кусок сочного, истекающего красным мяса, горделиво приосанившись, подал его Сине.
Два дня томилось прикопанное и политое водой Дикой речки мясо.
На рассвете третьего дня они устроили себе праздник. Иу даже сходил к дальнему краю СВАЛКИ, чтобы из одному ему известной трубы нацедить ведро пьянящей жидкости. Он давно обнаружил течь в этой трубе, идущей неизвестно откуда, наверное, с того большого белого дома, что виден в хорошую погоду на холме. Жидкость едва капала, щель была совсем крохотная, но Иу был терпелив. С клинком в одной руке и с ведром в другой он добрался до дома, ежесекундно ожидая нападения проклятых хайду. Они, эти злобные собаки, совсем не боялись народа хау днем, нападали дерзко и в открытую. Объяснялось это тем, что ядовитые испарения СВАЛКИ вытравили ночное зрение собак и они из ночных хищников превратились в дневных.
— Хай, Сина! — добела отмытый пластмассовый стаканчик в грязных руках Иу качнулся в знак приветствия. — Мы не умерли!
— Ты не умер, Иу! — хихикнула Сина. — Ты сильный, как Дьял!
— Да, я сильный, как Дьял, я могу убить хайду.
Иу готовился перечислить все, что он может во славу Сины, но тут появился ОН!..
Это было подобно грому холодного декабря. Тому грому, что оглушает в мгновение ока, от которого из ушей течет кровь и замирает в груди. Грому, сопровождаемому ослепительной молнией, настолько яркой, что в сравнении с ней, невероятной, даже рассматриваемое в упор, редкое на СВАЛКЕ солнце кажется бледным светлячком-гнилушкой.
Он вышел из-за кургана консервных банок, прошел разделявшие их пять шагов и тихо присел рядом на перевернутый бак. Он был грязный, худой, заросший всклокоченным волосом, с провалившимися глазами, в которых сквозило или безумие, или страх. А еще он хромал, сильно припадая на правую сторону.
— Я пришел.
Лицо его исказилось, он словно хотел добавить что-то еще, но только всхлипнул и повалился навзничь, широко раскинув руки.
Великая минута молчания повисла над СВАЛКОЙ.
— Красивый! — громко шепнула бледная до синевы Сина и перевела взгляд на Иу. — Зови Дьяла! Скорее!
Немного пришедший в себя Иу покачал головой. Лысый череп его покрылся мелкими бисеринками пота.
— Дьяла нельзя. Дьял съест, Дьял все ест.
— Красивый! — завизжала Сина, указывая пальцем на лежащего неподвижно. — Он достанет то, что ДЕЛАЕТ ПОКОЙ, и мы умрем, Иу!
Она визжала, дергаясь всем телом, тыкала в лежащего пальцем и пыталась бежать, но ноги ее не слушались, они словно приросли к тому месту, где она стояла.
Иу протянул длинную цепкую руку, сгреб Сину за волосы и швырнул в сторону. Сина крутнулась волчком, упала, смотрела снизу затравленно и дико.
— У него нет того, что ДЕЛАЕТ ПОКОЙ. Красивый, да. — Иу рассматривал лежащего. — У него на ногах ступы, такие мы носим. Когда холодно. Так?
Даже не оглядываясь, он знал, что Сина покорно кивает.
— Это, — Иу тронул белый халат на лежащем, — одежда Красивых. Дрянь. И это дрянь, — он потрогал старые брюки. — Он плохо ел. Слабый. Ему надо дать хайду. Много. Иди.
Иу сел на свое место, указав Сине напротив себя. Та покорно поплелась, далеко обойдя распростертое тело. Косилась с ужасом, дрожала ноздрями.
Они не смотрели, как он вставал, как мутными глазами обводил мир, как садился на перевернутый ржавый бак и долго тер виски.
У народа хау не было принято подглядывать за слабым, это считалось неприличным, стыдным и было небезопасно. По негласному закону слабый, чью слабость увидели, имел право на Семь Лун Повиновения. Любопытный семь ночей добывал слабому пищу, собирал улиток и перетряхивал ложе из водорослей для дневного сна. И слабый помыкал увидевшим, даже безнаказанно поколачивал.
— Я — Иу! — Иу ткнул себя пальцем в волосатую грудь, хмуро посмотрел на Сину, она не шевелилась, уставившись куда-то под ноги. — Она — Сина. Мы — хау.
Пришелец кивнул, грустно улыбнулся. Взгляд его упал на ведро с синеватой жидкостью, которое стояло неподалеку. Он с интересом всмотрелся, привстал, макнул палец, поднес его к носу, понюхал.
— Спирт?
Иу с достоинством повернул голову, вслушался в мягкий и приятный голос, он не знал произнесенного слова, но, увидев, что пришелец нюхает намоченный в жидкости палец, с улыбкой кивнул.
— Покой! — Иу протянул стаканчик. — Маленький покой. Большой — смерть. Я не умру, Сина не умрет, ты — не умрешь.
— Ребенок.
Глаза Красивого смотрели на Иу так тепло и внимательно, что он даже нахмурился — уж не жалеет ли его этот странный Красивый. Жалость — хорошо, но за ней можно усмотреть и слабость. Тот, кого жалеют, может выглядеть в глазах жалеющего слабым, а это непорядок. Качество такого понятия, как жалость, в глазах народа хау было несколько иным. Жалеть, значит, помогать — дать пищу, найти ложе, обогреть и защитить. То, что все это вместе акция сильного в пользу слабого, не расшифровывалось в сознании хау. Умирающий хай — вот где жалость, но ее нельзя показывать, ее надо спрятать далеко и встретить смерть ближнего достойно и невозмутимо.
— Мутанты… — прошептал пришелец.
Иу услышал. И это слово он не понял, да и не мог понять. Явно пришелец не знал языка хау. Но тут Иу задумался, ведь первыми словами его были «я пришел», а это было понятно. Это всем понятно. И хай, когда приходит к другому хаю, говорит: «Хай, я пришёл!» Может быть. Красивый где-то подслушал слова народа хау и бездумно повторил их? Тут Иу заметил глубокую рану на плече у пришельца, длинный и неровный разрез, видный сквозь порванную одежду. Это было плохо, и Иу покачал головой. СВАЛКА не прощала ран. Здесь все мгновенно начинало гнить, преть и отмирать. Хорошо, что Иу сходил за пьянящей жидкостью! А то можно заработать и «огневицу» с такой раной, вон, еще и кровь бежит, несильно, но бежит.
Нахмурившись, Иу встал, подошел к своему логову, нагнулся, выдернул из ложа пучок бурых водорослей, зажал между ладонями. Несколько раз вращательными движениями размял водоросли, распушил их. Обмакнув пучок в ведро с пьянящей жидкостью, подошел к пришельцу, протянул примитивный тампон.
— На. Бери на боль, хай.
— Что?
Пришелец поднял голову, недоуменно смотрел больными глазами на Иу, явно не понимая. Иу тут же отвернулся, в эту секунду пришелец был слаб, по его щекам катились слезы. Ну его, а то потребует Семь Лун Повиновения, прислуживай ему тогда. А он — Иу, он убил пятую хайду, а это что-нибудь да значит.
— Ты тот, кого не звали, хай. Ты здесь. На, бери на боль, — хмуро повторил Иу, не глядя на пришельца.
— Тот, кого не звали… — эхом повторил за ним пришелец. — Ты прав. Они отняли у меня Рыжую! Они следили за каждым моим шагом. Я воскресил ее, я! А они забрали ее в тюрьму и мучают там… Я — Тот, кого не звали!
Он вскочил на ноги, схватил Иу за голое, поросшее диким волосом плечо, развернул к себе, глянул в глаза пристально и строго.
— Я забыл, кто я! Я помню, что упал и сильно ударился, смотри!
Пришелец повернул голову в профиль, Иу увидел еще рану, подсохшую, на глаз определил, что ей никак не больше трех Лун. Рана была опасной, на виске. Иу покачал головой, опять поднял руку с намоченным в спирте пучком водорослей.
Пришелец застонал, прикрыл глаза, некоторое время стоял так, качаясь из стороны в сторону. Потом улыбнулся.
— Я ничего не помню! Я знаю, что-то было, много и всего! Я помню весь мир, знаю, зачем и для чего каждая вещь, все мелочи! Но я не помню, кто я. Так не бывает, а? — Он рассмотрел пучок водорослей в руке Иу, кивнул. — Ты хочешь вылечить меня, бедный мутант. Добрый человек, добрый и больной народ, изгнанный отовсюду. Не лечи меня, я почему-то умею это делать сам. Раньше не умел, а теперь… Смотри!
Иу давно с удивлением вслушивался в речь пришельца. Он многое понимал. Не все, многое было и непонятно, но… Это был и его язык, язык народа хау. Иу гордо вскинул голову — ОНИ БЫЛИ РОДСТВЕННИКИ, НАРОД ХАУ И КРАСИВЫЕ — это он понял неожиданно!
Пришелец рванул ткань халата на плече, расширяя дыру.
— Смотри, я раньше не умел, а теперь…
Он закрыл глаза, нахмурил брови. Иу и Сина смотрели, затаив дыхание.
… ИЗ НЕПОСТИЖИМОЙ ГЛУБИНЫ МРАКА, ЧТО ВСЕГДА ТАИТСЯ ЗА СОМКНУТЫМИ ВЕКАМИ, ОН ВЫЛОВИЛ КРОХОТНУЮ ИСКОРКУ-ТОЧКУ, ПЛЫВУЩУЮ ЧУТЬ В СТОРОНЕ ОТ МНОГИХ ПОДОБНЫХ ЕЙ… И, СОСРЕДОТОЧИВШИСЬ, ЗАСТАВИЛ ЕЕ МЕДЛЕННО ПРИБЛИЗИТЬСЯ… А КОГДА ПРЕВРАТИЛАСЬ ОНА В ЛОХМАТУЮ, С ОСТРЫМИ ГРАНЯМИ ЗВЕЗДОЧКУ, ОН, УДЕРЖИВАЯ ЕЕ НА КРАЮ ЧЕРНОЙ ЧАШИ МРАКА, СОСРЕДОТОЧИЛСЯ НА РАНЕ НА ПЛЕЧЕ… ОН ГЛАДИЛ КРАЯ ЕЕ, МЫСЛЕННО ПОДГОНЯЯ К НЕЙ ТЕПЛЫЕ, ЦЕЛИТЕЛЬНЫЕ ВОЛНЫ, ВЫДАВЛИВАЯ СГУСТКИ ЗАПЕКШЕЙСЯ И ОСТРОВКИ СВЕЖЕЙ КРОВИ ЗА ПРЕДЕЛЫ КРАЕВ РАНЫ… А КОГДА ОСУШИЛ, ПОДГОТОВИЛ ПОЛЕ ТАИНСТВА ИСЦЕЛЕНИЯ, УСИЛИЕМ ВОЛИ ПЕРЕВЕЛ МЕРЦАЮЩУЮ ИСКРУ-ЗВЕЗДОЧКУ НА РАНУ СВОЮ И ГРАНЯМИ-КРАЯМИ ЕЕ СТЯГИВАЛ РАЗРЕЗАННЫЕ И ПОРВАННЫЕ ТКАНИ, КАК ПАУК ТКЕТ ВЕЧНУЮ СВОЮ ПАУТИНУ НАД БЕЗДНОЙ, КОТОРУЮ ЕМУ НИКОГДА НЕ ПОСТИЧЬ, НО КОТОРАЯ ПРЕОДОЛИМА С ПОМОЩЬЮ СЕРЕБРИСТЫХ НИТЕЙ РОЖДЕННОЙ ИМ ПАУТИНЫ… А ЗАКРЫВ, ЗАШИВ РАНУ СИЛОЙ ДУХА СВОЕГО, ДОЛГО ВОДИЛ ЛАДОНЬЮ, СГЛАЖИВАЯ И ЦЕМЕНТИРУЯ МОНОЛИТ ЖИВОЙ ПЛОТИ, НАПОЛНЯЯ ЕГО ЖИЗНЕННОЙ ДРОЖЬЮ И ТРЕПЕТОМ…
Потрясенные Иу и Сина смотрели, как на глазах, в короткое и неуловимое время, зарастает, затягивается глубокая рана, выдавленная по бокам на кожу свернувшаяся кровь смывается прозрачными подтеками неведомой жидкости. И вот уже гладкая, розовая кожа с чуть вспухшим швом — вместо рваной и глубокой раны…
Он сел на свой ржавый бак, устало улыбнулся. Тронул пальцем присохшую рану на виске, виновато улыбнулся:
— А здесь почему-то не могу! Нет, могу, но знаю — нельзя. Почему?
— Тот, кого не звали, там нельзя! — мудрый Иу поднял вверх тощий и длинный палец. — Там ум, он ду-у-мает!
Иу вздрогнул. Он никогда не произносил таких слов, никто при нем никогда не произносил слов «ум» и «думает». Он был уверен, что ни отец, ни мать его покойные не знали этих слов. Откуда же они возникли. Иу испуганно огляделся, всхлипнул растерянно и жалко. И мгновенно зафиксировал взгляд пришельца — ОН ЕГО ЖАЛЕЛ!
Иу гордо поднял голову.
— Право Семи Лун Повиновения. Тот, кого не звали, ты согласен?
Викентий Смагин не знал, что такое Луны Повиновения, но кивнул, не сводя глаз с этого тощего, прямо перевитого узлами сухожилий и тонких сухих мышц, человека. Мутанта, изгоя. Лысый большой череп, проваленные, с красноватым огоньком в глубине глаза, тонкие губы, хрящеватый нос…
— Брат мой, — шепнул Смагин тихо и тревожно.
Иу понял и это слово. Оно возникло в его мозгу ясно, словно всегда там было, возникло во всем его емком значении.
Иу хмуро кивнул и поднял руку. Сина встрепенулась. У народа хау это означало молчание и внимание. Повелитель думал. А думал мутант Иу о том, как быстрее провести пришельца к тому далекому месту на краю великой СВАЛКИ, где обнажалась земля и откуда бил родник чистой, прозрачной жидкости. Единственный родник на этой огромной территории. Чистая, питьевая вода. Однажды Иу видел, как ее пил Красивый, что убегал от других Красивых. Его убили возле родника. Мутанты эту воду не пили, они от нее тяжко и долго болели.
— Тот, кого не звали, тут. Сина тут. Иу ушел для тебя.
Иу ткнул пальцем в пришельца, тонкие губы его растянулись в улыбке-оскале.