— Ты не умрешь. Пить нельзя, Иу принесет пить. Жди.
Глава четвертая. Президент
Все знают, что смерть есть. Но никто не ждет ее прихода. Никто не знает, что испытывает самоубийца, спуская курок, ощущая на краткий миг, как свинец распарывает кость виска, вторгается в мозг или пробивает его задохнувшееся от ужаса сердце. Какая бездна обиды, горечи и сожаления о содеянном взрывается в его сознании, бездна, подобная вспышке сверхновой звезды, озаряющей всю его печальную жизнь за какие-то доли секунды.
Все знают, что смерть приходит неизбежно. Но никто не ждет ее прихода, оттягивая миг встречи вне зависимости от объективных обстоятельств. Процесс оттягивания люди назвали надеждой.
Смерть есть. Останавливается сердце, измученное дыхательной аритмией, обезумевший мозг панически вылавливает крохи кислорода из загустевающей крови, холодеют конечности и липкий пот покрывает безвольное тело. Подобно атомному взрыву протестует гигантским скачком биоэнергетики каждая клетка тела умирающего. Хаос на атомном уровне, хаос на молекулярном — порождают чудовищный выплеск индивидуального биополя.
Куда уходят эти миллионы мощных сигналов? Где тот приемник, что суммирует их, складывает в ячейки таинственного ИНФОРМАЦИОННОГО ЦЕНТРА? Тайна. И никогда человеку не удастся даже приоткрыть край завесы этой великой тайны.
Вселенная непостижима.
Просто она ЕСТЬ. Как жизнь и смерть самой вселенной. Вселенная вечна. И эту вечность непостижимого не в силах постичь слабый разум человеческий. Ибо он сам вечность. Сознание и бытие. Никто, ничего и ни в чем не определяет. Безмерность малого в непостижимости большого — таково соотношение ВСЕЛЕННОЙ, БЫТИЯ, СОЗНАНИЯ, МАТЕРИИ, ВРЕМЕНИ.
Когда Джу Найдис, вызванная в четыре часа утра к нему впервые, а было это ровно десять лет назад, вошла, сопровождаемая Исполнителем, начальником Охраны и перепуганным лечащим врачом, он умирал. Мышца его шестидесятилетнего сердца почти не работала, она медленно, с всхлипыванием и содроганием сокращалась, выталкивая старческую кровь в артерии и вены чуть не со скрипом.
Президент лежал на своей жесткой, спартанской кровати белый, как бумага, с закатившимися зрачками, с лицом, по которому со лба катились крупные капли смертного пота. Громадный череп блестел, отражая яркий свет лампы на тумбочке. Тонкие, шафранового цвета, с холеными длинными ногтями руки лежали поверх одеяла, пальцы методично перебирали шелковую ткань пододеяльника. Руки ИСКАЛИ, как ищут руки всех умирающих от долгой, мучительной болезни.
Джу положила на лоб Президента смуглую руку с длинными пальцами, с утолщениями на суставах, прикрыла глаза. Начальник Охраны остановился у двери, хмуро и недоверчиво глядя в гибкую, обтянутую тонким свитером спину этой ВЕДЬМЫ, как ее называли.
Исполнитель зашел за тумбочку, смотрел на целительницу с надеждой и страхом. Исполнитель знал ее давно, с того потрясшего его момента, когда парализованная дочь Исполнителя вдруг после первого сеанса лечения впервые САМА села в кровати. Он пришел, когда сеанс подходил к концу, недоверчивый, злой на жену и сестру, обратившихся к «черт знает кому». И в тот момент, когда он готов был выплеснуть накопившееся за годы болезни дочери раздражение, боль и горечь безнадежности, его дочь САМА СЕЛА.
Худые щеки, заостренный на конце, прямой длинный нос, узкие губы, неестественно длинная шея и глубоко сидящие, обведенные темными кругами глаза — так выглядела Джу Найдис. Женщина — загадка. Ведьма, аферистка, прорицательница, экстрасенс, спасительница, губительница, чудо, чертовка, дьяволица, голубка нежная — это был далеко не полный перечень того, что можно было о ней услышать.
Джу открыла глаза, улыбнулась Исполнителю, медленно перевела взгляд на начальника Охраны. Она как-то странно повернулась, плечом, медленно поворачивая небольшую гордую голову на длинной шее вместе со взглядом больших, темных, непонятно какого цвета глаз.
— Ты уйди.
Голос ее, гортанный, немного глуховатый, со странным придыханием, звучал тихо и печально.
— Ты ненавидишь больного, уйди.
Опешивший начальник Охраны прищурил недобро веки, секунду всматривался в лицо этой странной женщины, усмехнулся и вышел, плотно прикрыв бронированную дверь спальни Президента.
Маявшийся у двери лечащий врач, коротышка с заплывшим от жира лицом и объемистым животом, торчащим над низко сдвинутым широким брючным ремнем, растерянно проводил начальника Охраны глазами, сунулся было за ним, но махнул рукой и сел на низкий пуфик у двери. Жалко моргал, поминутно смахивая со лба пот прямо рукой.
— Сейчас ему станет лучше.
Джу, не убирая левой руки со лба, приложила ладонь правой к усталому сердцу Президента. Кровать была высокой, ей не пришлось наклоняться. Она откинула голову назад, чуть набок, так что из большого пучка волос выпала какая-то шпилька, звякнула по паркету. Волосы упали тяжело и вольно, закрыв всю спину до пояса.
«Ведьма! — лечащий врач незаметно сглотнул набежавшую слюну, мял руки, со страхом глядя на целительницу. — Угробит, тварь, Старика! А меня на Синий остров… — он помотал головой, пытаясь унять охватившую его панику. — Помоги, а! Пусть он не сдохнет сегодня, а завтра… Завтра, Бог даст!»
Это зыбкое «завтра» продолжалось уже месяц, с того самого дня, когда «железный Старик» ни с того ни с сего грохнулся навзничь на заседании Президентского Совета. Реанимационная бригада медицинского отдела Дворца чуть с ума не сошла.
Старика откачали. Две недели провалялся в спецбоксе Правительственной клиники. Встал, как огурчик! И вот опять… На тебе!
Лечащий врач заскулил от страха и жалости к себе. Он вспомнил, как в ординаторской комнате его неожиданно прижала к стене жена Президента, бледная, высокого роста седая старуха. Глядя ему в глаза через толстые линзы очков, выцедила сквозь тонкие, обескровленные губы: «Президент умрет, я тебя, щенок, в бетонную стенку вмурую. Запомни… Ему всего шестьдесят. Тебе не жить, учти».
Он тогда чуть не поправил ее — «не вмурую, а замурую», но вовремя опомнился, закивал головой часто-часто. Не вышел, а выполз из ординаторской, перепуганный и озлобленный на несчастную свою долю придворного лекаря.
Минут десять она стояла так, почти неподвижно, только правая рука ее над сердцем Президента немного двигалась, как если бы она отодвигала что-то в сторону, невесомое и невидимое.
… «Ты не устал?» — спросили невидимые голоса. «Устал, — ответил он, взлетая под потолок спальни, — я страшно устал!» «Доверься нам!» — голоса взвыли, переплелись между собой в стройный и прекрасный аккорд. «Не умру? Я не умру?» — заорал он, пытаясь перекрыть звенящую на пронзительной высоте музыку голосов. «Зачем? — голоса захохотали, забились в стену страха, что он так явственно ощущал где-то сбоку от своего „я“. — Она пришла! Она пришла! Слушай ее, она знает ИСТИНУ! Ты — Президент, ты ничего не знаешь, а она ЗНАЕТ, ЗНАЕТ, ЗНА-… А-А-а!»
Он видел свое неподвижное тело, лежавшее на кровати. Странную женщину с распущенными волосами, бледную, с закрытыми глазами. Она держала руки на груди и на лбу, запрокинув голову, дышала с хрипом, тяжело и прерывисто.
Видел Исполнителя. Самый надежный человек его Президентского Совета стоял, держась за сердце. Ему стало жаль Исполнителя. Ему не выжить без него, этому преданному и доброму бессребренику. Его убьют, как только останется он один. Исполнитель внедрял в жизнь идеи и замыслы Президента, внедрял четко и последовательно, неукоснительно и планомерно. Он был Исполнителем, а не теоретиком. Президенту он был необходим.
Видел этого коротышку врача, перепуганного и жалкого. Бог с ним, он честно ел свой хлеб, может быть, излишне много, но у Президента за много лет не было повода обвинить врача в нерадивости.
Он парил под потолком. Над кроватью, огромными стенными шкафами, где стояли его мудрые советчики — книги. Над сверкающим паркетом, над большим дубовым столом с мраморной подставкой для старомодных ручек с перьями…
Голоса верещали, галдели и хохотали без умолку. А когда они неожиданно смолкли, тогда он успокоился. Он увидел, как его тело на кровати дрогнуло и застонало. Ему стало жаль свое тело, беспомощное и обмякшее. Тогда он еще раз оглядел свою спальню сверху и вернулся. Некоторое время уютно устраивался внутри тела, и открыл глаза…
… Джу Найдис давно ушла. Еле передвигая ноги, с остановившимся взглядом красных, воспаленных глаз, с опущенными книзу плечами, растрепанная и мокрая от невозможных усилий. А он жил. Президент лежал на кровати молча, глядя счастливыми глазами в потолок и улыбаясь. Исполнитель сидел рядом, плакал и гладил его руку, уже теплую, даже горячую от прилива крови, с набухшими крупными венами. «Старик! — всхлипывал Исполнитель. — Ты не уходи, а?»
Президент косил на него глазами и пытался кивнуть, не отрывая головы от подушки.
Но это было десять лет назад… Давно. Очень давно.
А сейчас он стоял у громадного окна своего кабинета, смотрел на Старую площадь. Она вся была заполнена войсками. По периметру стояли танки. Отряды «спецназа» Президентского Надзора принимали присягу. По правилам он должен был принимать присягу, но события последних четырех суток совсем выбили его из равновесия.
И он послал Исполнителя.
Президент усмехнулся. Вон он едет, его старый, верный, добрый товарищ. Длинная бронированная машина с притемненными стеклами. Выезжает из ворот Покоя медленно, торжественно. Сейчас она подъедет к трибуне Саркофага Вечности. Он выйдет из машины, маленький, совсем дряхлый.
Сколько ему лет? Президент сморщил лоб, припоминая. Черт, он был лет на восемь-десять старше, ну а точно? Если мне семьдесят, то ему без ничего восемьдесят?
И у него нет Джу Найдис. Президент усмехнулся. Джу Найдис его собственность. Ее он никому не отдаст. Пусть лечатся, поддерживают силы в своих дурацких спецклиниках.
Джу Найдис — она достояние Федерации, значит, только его. «Старик»! Какой он Старик, если в последнюю их встречу Джу сказала, откинувшись устало на спинку кровати, счастливая и смущенная, что у него «в позвоночнике вечный двигатель…»
А еще она называет его «марал в весеннем гоне». Марал — эта красиво. В госзаповеднике еще сохранилось десятка три этих мощных, грациозных созданий, увенчанных ветвистыми рогами, с атласной, вздрагивающей кожей.
Исполнитель вышел на трибуну. Отсюда Президенту не было слышно, что говорит он, но по движению рядов «спецназовцев», по тому, как завертел головой генерал, командующий войсками Президентского Надзора, Президент понял, что Исполнитель, как всегда, начал речь с какой-то остроты или шутки. Ну что ж, с народом, а особенно с солдатами, надо шутить, это приятно им, располагает, настраивает на доверительный тон.
Президент с неудовольствием посмотрел на толстые бронестекла окна кабинета.
Они не пропускали ни звука. Немое кино, черт его дери.
Он отошел от окна, секунду, раздумывая, стоял посреди кабинета, прошел к столу, сел в глубокое кресло, нажал кнопку вызова секретаря.
Секретарь, рослый, с безукоризненной выправкой, белобрысый генерал, вошел мгновенно. Президента всегда это поражало, словно он дежурил под дверью в ожидании вызова-звонка. Поражало и настораживало. Он не любил слишком усердных исполнителей. Кроме самого главного Исполнителя, проверенного годами совместной работы.
Президент глубоко вздохнул. Стоит. Встал и стоит чурбаном! И голову свою белобрысую чуть пригнул в готовности слушать. Надо же, пробор, как по линейке! Оперативной сводки по Ясногорску нет? Нет. А почему? Президент раздраженно ткнул пальцем в направлении вспоенного в стену большого бара.
Секретарь подлетел к бару, открыл дверцу, поколдовал там недолго. Перед Президентом стояла высокая хрустальная рюмка коньяка и долька лимона на пластмассовой тарелочке. Секретарь молча стыл у двери.
Медленно, со смаком выцедив коньяк, Президент провел ладонью по лысине, лимон не взял, ну его, с утра и так изжога донимала.
— Сводка?! — спросил коротко и резко, не глядя на секретаря.
— По телефаксу: в городе напряженная обстановка, активизировались боевики «Движения» — листовки, два случая нападения на патруль Надзора, убит начальник городского Комитета Порядка и Контроля, вскрыт склад оружия Комитета, боевиками изъято около ста стволов.
— «Изъято»! — передразнил его Президент.
— Виноват.
Секретарь смотрел немного исподлобья, наклонившись корпусом вперед, руки прижаты к бокам. Президент с усмешкой поразглядывал его, откинулся на спинку кресла, уперев кулаки в стол.
— Еще что?
— Караул Комитета был выведен из строя с помощью газа «Сиприм», все десять человек госпитализированы. И еще…
Секретарь замялся, быстро провел ладонью по лицу. Президент угрюмо смотрел.
— Этот, «реаниматор», он… — секретарь откашлялся, — он исчез.
Президент вздрогнул, несколько раз с силой сжал и разжал пальцы рук, но не проронил ни слова, молча ждал продолжения.
Секретарь неудержимо хотел в туалет. Так, что даже низ живота горел огнем, а по спине бежал ручеек холодного пота. Он немного знал случаев, когда подобные вести оставались безнаказанными. Интуиция, какое-то звериное чутье подсказывало ему, что событиям в Ясногорске, странному делу с оживлением трупа той бабы Президент придает колоссальное значение.
— Представитель Надзора Области передал по «ВЧ», что «реаниматор» исчез. Ведутся поиски.
Президент кивнул, не сводя пристального взгляда с секретаря.
— Звонил Секретарь объединенных партий Области, просил доложить, что он направил в Ясногорск майора Матвеева. Я не стал вас беспокоить, вы спали. — Секретарь посмотрел на часы. — Спали один час семнадцать минут.
В кабинете повисла нехорошая тишина. Президент, нагнув большую лобастую голову, молча смотрел в стол перед собой. Секретарь переминался у двери с ноги на ногу, чувствуя, что еще секунда — и под ним растечется большая, горячая лужа.
— Ввести в город танки, пожарные машины, «Особый отряд». — Президент говорил медленно, не поднимая головы. — Представителя Надзора Области расстрелять. Лысая тварь… Он еще там, в Сибири, не отличался расторопностью. Только интрижки плести, да под Комитет копать! Область объявить «Зоной контроля Президента». Олухов из Комитета убрать всех, кроме… Кроме Матвеева. Этот пусть сидит там, ждет моего приказа. Указаний пусть ждет, понял!?
Последние слова Президент проревел. Налитые кровью глаза его были страшны. Секретарь дернулся, чувствуя, как по ноге бежит тонкая горячая струйка, прямо в высокий, из толстой кожи ботинок.
— Мой самолет — в Ясногорск. Доставить лечащего врача этой… оживленной, патологоанатома, главврача больницы, медсестру…
— Главврач больницы Шнейдер в специзоляторе Области, медсестра, она жена Первого Секретаря Области, в психиатрической больнице, тоже в Области.
— Кто приказал? — Президент даже подался вперед, облокотившись на стол, в упор рассматривал секретаря.
— Первый. — Секретарь почти терял сознание.
— Дурак. Я сказал ему отправить Матвеева в Ясногорск! И больше ничего, ждать указаний! Все!
Секретарь вылетел, как ошпаренный, пробежал приемную, мимо охранников, в коридор.
Президент нажал кнопку на панели настольного прибора связи. В глубине кабинета на стене осветился большой телеэкран. На экране появилась огромная, облицованная мрамором комната без окон. Посреди комнаты бассейн с синеватой, хрустально-прозрачной водой.
Джу Найдис сидела на краю бассейна на корточках, уперев руки в колени, голова на подставленной ладони. Президент покрутил трансфокатор — изображение придвинулось.
Он с любовью рассматривал ее. Гибкая спина, лесенка позвонков на ней, широкие, мощные бедра, длинная шея и волосы… Он испытывал каждый раз непередаваемое волнение, когда трогал или просто рассматривал волосы Джу. Тяжелые, волнистые, они струились и словно мерцали под светом. Иссиня-черные, теплые даже для глаза.
— Джу! — позвал он тихонько.
Джу Найдис обернулась, прищурилась, всматриваясь, узнала. Она была близорука, его поздняя, как он говорил, «зимняя любовь». Очки не носила, объясняя тем, что от них жутко болит голова. Ее часто мучили головные боли. Та, которая исцелила множество людей от самых различных, зачастую смертельных недугов, иногда буквально корчилась в судорогах, задыхаясь от дикой головной боли. И она не могла себе помочь. Не получалось. Некая сила, обретающаяся в ее сухих, смуглых ладонях, была бесполезна для нее самой.
— Как дела?
Она улыбнулась, и он прямо вздрогнул от охватившей его нежности. Капельки воды блестели на ее теле, но волосы были сухими. У ног валялась шапочка из плекрона. Стояла бутылка сухого вина.
— Ты опять пьешь из горлышка?
Она кивнула.
— Джу, это неприлично.
Она снова пожала плечами, демонстративно взяла бутылку, отпила.
Президент подождал, пока она выпьет и поставит бутылку на мрамор. Заговорил, вглядываясь в ее лицо, негромко и нарочито беспечно:
— Ты не придумала всю эту историю с этим… пророком? Тебе не показалось? Понимаешь, он сбежал. Исчез. Подробностей не знаю, но через десять минут буду знать. В городе беспорядки. Я не хочу созывать Президентский Совет, может быть, это несерьезно.
— Это серьезно. Очень.
Она покачала головой, встала. Волосы прилипли к мокрому телу. Вся она походила на одного из персонажей своих мистических картин, и Президент пытался вспомнить, на какой? Может быть, на ту фиолетовую деву, что висела у нее в мастерской? Берег реки, красная, источающая кровь Луна, чахлые уродливые деревья, черная вода и выходящая из воды фиолетовая девушка. Гибкое, тонкое тело, волосы, грудь — все можно было бы понять и это было красиво. Если бы не глаза! Они были отдельно от лица, висели в воздухе! Огромные, фиолетовые глаза с безумными зрачками, они висели НИГДЕ — это было страшно. Президент не любил эту картину. Отдельно висящие глаза его пугали и тревожили, вызывая странное желание протянуть руку и раздавить их.