«Качок» вскрикнул и повалился на пол.
- Болевой шок, - объяснил я парням и сделал приглашающий жест: - Следующий!
Следующим оказался тот, кого братки называли Семой. Он бросился на меня как живой танк, вытаращив глаза и крича мне в лицо что-то матерное и обидное. Я не стал просчитывать варианты боя, просто ударил Сему в пах, сильно ударил, ничуть не жалея своих кроссовок и его яиц.
Согласен, в драке такой удар считается нечестным, как и всякий удар ниже пояса, но я-то настроился не на драку, я пошел в бой, а в бою все удары хороши, главное, чтобы противник перестал быть противником, а лежал спокойно на полу или траве, лучше всего не подавая признаков жизни.
Сема согнулся, ухватившись обеими руками за свое порушенное мужское достоинство, а я той же самой правой ногой ударил его в подбородок. Удар не получился, подошва кроссовки впечаталась ему в лицо, вминая нос и размазывая губы.
- Два - ноль, - объявил я парням. - Следующий!
Судя по всему, оставшиеся трое были недовольны тем, как разворачиваются события, потому что они все разом бросились на меня, страшно при этом ругаясь.
Глупые, глупые братки, - успел подумать я, - вам бы не пиво пить, а пойти в армию, послужить маленько в армии, изучить тактику рукопашного боя. Тогда вы бы знали, глупые, что кучей нападать на одного - неправильно, мешать вы будете друг другу, а мне, вашему врагу, помогать…
Пока эти мысли сами собой двигались в моей голове, братки уже оказались на расстоянии удара и стали меня бить. Вернее, они собрались меня бить, но это у них не получалось, три человека - это, действительно, слишком много для рукопашного боя. Сначала я просто уклонялся от суетливых и беспорядочных ударов, потом улучил момент и с силой ударил одного из них, крайнего справа, ногой в живот. Он живописно отлетел в сторону, ударился спиной о красивую импортную раковину, отчего раковина хрустнула, а браток рухнул на пол лицом вниз.
Из тех двоих, что остались еще в строю, один должно быть, был сильно пьян, потому что махал руками, в основном, у себя перед носом, словно отгоняя назойливых мух, а вот второй повел себя нетрадиционно, он отошел немного назад и завел руку за спину.
Ствол! - мелькнуло у меня в голове, но я не успел испугаться - он вытащил нунчаки и начал медленно раскручивать их, держа в правой руке. Левую руку он эффектно, как тореадор, отставил в сторону.
Нетрезвый браток стал просто мешать, и я, поймав паузу в его бестолковых движениях, провел классическую боксерскую серию - корпус - голова - корпус - и уложил его на пол, рядом со своими друзьями.
От первого удара нунчаками я уклонился, за моей спиной посыпался битый кафель, а браток получил несильный, на излете, удар в живот. Второй удар все-таки достал мою спину, плашмя и тоже на излете, но весьма ощутимо, а мой удар прошел вскользь по его щеке. Я, чтобы не упасть, сделал слепой шаг вперед, споткнулся о лежащего пацана и все-таки повалился лицом вниз. Может быть, это меня и спасло. Похоже, третьим ударом браток решил меня добить. Я перекатился к нему за спину, вскочил и, сложив руки в замок, ударил его по загривку. Удар получился опять скользящий и опять в ухо, но браток пошатнулся, наступил на лежащее тело и упал навзничь, взмахнув напоследок нунчаками. Этот слабый, но болезненный удар пришелся мне в левую руку и она сразу онемела, повиснув бесчувственной плетью.
Повезло, конечно, что это был последний удар в этом бою, а не первый. Я начал интенсивно растирать руку.
- Они живы? - раздался за спиной девчоночий голос.
Я пожал плечами и поморщился, рука начала отходить после удара и вместе с тем наливаться болью.
Дверь гальюна приоткрылась.
- Не надо шуметь, ладно? - сказал голос с кавказским акцентом.
В туалет вошел низенький крепкий кавказец в сетчатой тенниске, сквозь которую пробивалась густая черная шерсть на груди и животе.
- Так, маленький драка, да? - Кавказец посмотрел на меня. - Тебя я видел сегодня, ты с Годуновым сидел, правда?
- Правда.
- Годунов - хороший человек. Он твой друг?
- Друг. А вы кто?
- Я - Ашот. Саша не говорил, да?
- Нет, не успел, наверное…
Кавказец А тот почему-то сразу внушил доверие, казался давно знакомым и даже другом. Таких кавказцев показывали в старых советских фильмах, добрых и простодушных…
- Девушка твоя?
- Нет, я пришел, а они…
- Я понял. Шпана! Серьезные люди так не делают!
- Ашотик, милый, они меня убьют теперь! - девушка поднялась с пола и сейчас стояла у раковины, смывая с лица кровь.
- Не убьют, я их сам убью, нельзя так поступать, плохо! А ты иди в мой каюта, приведи себя в порядок!
Девушка послушно вышла из туалета.
- Вы тоже идите, дальше я сам разберусь. Сашу Годунова увидите, привет ему от Ашота, хорошо?
- Хорошо, - сказал я, но пошел не на выход, а в ту часть гальюна, куда, собственно, и стремился с самого начала.
Ну, город, криминальная столица, человеку отлить спокойно не дают…
Глава четвертая
Голубой, голубой, не хочу играть с тобой!
Я проснулся в сумерках.
Белые питерские ночи давно закончились, и вечер наступал стремительно, как в пустыне.
Я был заботливо накрыт клетчатым, как шотландская юбка, пледом, иллюминатор распахнут, пропуская в каюту свежий воздух и шум улицы. Напротив сидела официантка Люда и грустно курила длинную дорогую сигарету.
- Проснулся? - спросила она. - Сейчас кофе принесу.
Вышла и вернулась почти сразу, неся в руках чашку кофе и сахарницу.
- Мне Саня Годунов сказал, чтобы тебя в шесть разбудить, а ты сам проснулся. Молодец!
Я приподнялся на локте, в нос сразу ударил горячий кофейный запах.
- А где Саня, он приезжал, что ли?
- Звонил. Ты кофе попей и иди в душ, а я тут приберусь пока.
Я взял чашку, сделал обжигающий глоток и зажмурился, по телу прошла горячая волна, сначала вниз, потом вверх, в голову, отхлебнул еще и потянулся за сигаретой.
- Ты лучше переезжай сюда, - сказала Люда, зябко повела полными плечами, прикрыла круглое окошко иллюминатора. - Саня просил уговорить тебя, чтобы переехал… Ты не думай, здесь хорошо, спокойно, и главное, безопасно. Это Годунов так сказал, а не я придумала.
Знаем мы вашу безопасность, подумал я.
Спина и особенно рука настойчиво ныли после дневной гальюнной разборки. Но Люда об этом инциденте не упоминала, и я решил тоже молчать. Значит, мы дружно делаем вид, что ничего не случилось…
- А где здесь жить-то? Целый день народ крутится. Вы ж круглые сутки работаете?
- Нет, открываемся в одиннадцать, закрываемся, когда уходит последний посетитель. Вот такой у нас европейский сервис! - Она улыбнулась, как мне показалось, печально. - А посетители только на палубе. Кубрики и трюм - это для своих, так что здесь и поживешь, сколько надо.
- Я подумаю, - ответил я и посмотрел на Люду. Сейчас она не была похожа на разбитную девицу, трущуюся горячим телом о посетителей, простая девчонка с грустным усталым лицом и крепкими руками.
Она поняла мой взгляд, опустила глаза.
- За день кружек натаскаешься, к вечеру руки болят - сил нет. Ноготь вот сломала, маникюр от воды слезает… А за нравственностью у нас крепко следят, в рабочее время никаких шашней. Саня Годунов - другое дело, он свой, а так - ни-ни…
- А Годунов какое отношение к паруснику имеет?
- Я думала - ты знаешь! Он же хозяину нашему жизнь спас, теперь они друзья. А тот для него все что угодно сделает.
Я кивнул, понятно, мол, и взглянул на часы, времени оставалось все меньше и меньше.
- Покажи мне, где душ, да я собираться буду, время уже поджимает.
- Пойдем! - Люда поднялась, мы вышли в коридор, соседняя каюта оказалась душевой. - А там джакузи, - сказала она, показав на дверь в переборке, - здесь вот шампуни всякие, подберешь, что надо, полотенце там висит, я в каюте подожду, - и вышла, плотно прикрыв за собой дверь.
После кофе и контрастного душа я почувствовал себя молодым, здоровым и сильным, не ко времени вспомнил Люду и с трудом избавился от этой приятной мысли, ожесточенно натерев себя полотенцем.
- Пока, - сказала Люда, поцеловала меня в щеку и пригладила влажные волосы, а когда я уже добрался до ведущего на палубу трапа, крикнула вдогонку: - Перебирайся к нам, ладно? - и помахала на прощание рукой.
* * *
В дверях клуба «96» стоял двухметровый верзила в хорошем костюме и при галстуке. На представителя сексуальных меньшинств он походил мало.
- Вы куда? - спросил меня верзила, загораживая проход.
- В клуб, - честно сказал я.
- Вы не член, - сообщил мне верзила и расстегнул пиджак.
Показались ремни подмышечной кобуры.
- И что делать? - поинтересовался я.
- Идти домой, баиньки.
- А я читал, тут концерты всякие устраиваются, Борис Михайлович Моисеев выступает. Люблю я Бориса Михайловича, и его творчество тоже люблю, - доверительно сообщил я охраннику.
- Вы не член, - сообщил мне верзила и расстегнул пиджак.
Показались ремни подмышечной кобуры.
- И что делать? - поинтересовался я.
- Идти домой, баиньки.
- А я читал, тут концерты всякие устраиваются, Борис Михайлович Моисеев выступает. Люблю я Бориса Михайловича, и его творчество тоже люблю, - доверительно сообщил я охраннику.
- Проблемы, Гоша? - из темной глубины оплота нетрадиционной любви раздался знакомый голос Годунова.
- Нет проблем! - ответил я вместо Гоши.
- Леха, проходи…
Гоша переместил свое двухметровое тело в сторону, и я вошел в гнездилище разврата и порока.
Атмосфера порока была приятной, в ресторанном зале пахло большими деньгами - аромат дорогих сигарет и хороших духов из самой настоящей Франции, а не из подвала на Малой Арнаутской.
За столиками сидели вполне приличного вида люди, группирующиеся по признаку пола - мужчины с мужчинами, женщины с женщинами. На сцене пело существо неопределенного пола, одетое в щедро открытое женское платье.
- Это - женщина? - тихонько спросил я Годунова.
Он внимательно посмотрел на певицу.
- Трансвестит, - сказал он неуверенно, - вроде бы…
Мы пересекли зал ресторана, очутились в каком-то подсобном коридоре, где вдоль стен стояли коробки с продуктами, металлические лотки, переложенные промасленной бумагой, в каких возят выпечку. Справа открылась дверь на кухню с ее привычными звуками и запахами, но мы повернули налево и через пару шагов уперлись в закрытую дверь.
Годунов немного повозился с замком, распахнул дверь и пропустил меня вперед. Комната была довольно большая, метров двадцать, но длинная и с одним окном. В советские времена здесь могла находиться бухгалтерия или какой-нибудь сметный отдел, а сейчас стояли одинокий письменный стол, несколько разнокалиберных стульев в разных концах комнаты и старый зеленый сейф с облупившейся у ключевины краской.
- Садись, - сказал Годунов и сделал широкий жест рукой, сам он сел за письменный стол, машинально полистал перекидной календарь, взглянул на часы. - Сейчас мужики придут… Жрать хочешь?
Я кивнул. Годунов вышел, закрыв за собой дверь на ключ.
Я подошел к занавешенному шторой окну. Штора висела на редких кольцах, отчего ткань некрасиво пузырилась, а один угол свешивался далеко вниз. Давно немытое окно выходило во двор и снаружи было забрано решеткой. Рамы прогнили, и на уличной створке не было форточки, вернее, она была, но не на своем месте, а стояла между рамами, крепко связанная с ними толстой, как нитки, паутиной.
Я подвинул стул и сел рядом со столом. Лязгнул ключ, дверь открылась, и в сопровождении Годунова в комнату вошел официант с подносом. Видимо, это был мужчина, во всяком случае, одет он был в мужской костюм, но особая походка, накрашенные губы и ласковая улыбка напоминали о специфике данного предприятия общепита. Он снял с подноса горшочек с солянкой и блюдо, накрытое металлической крышкой.
- Приятного аппетита! - сказал официант томным голосом и улыбнулся.
- Спасибо, - ответил я и посмотрел в окно.
- Спасибо, Гена, - сказал Годунов, и Гена вышел.
Дверь закрылась, потом открылась вновь, и в комнату вошли двое.
- А вот и наши друзья, - сказал Годунов, вставая, - Дмитрий Порфирин и Аркадий Бессонов. А это - Леха, по прозвищу Кастет.
Мужики молча кивнули и устроились на стульях. Один их них, кого назвали Порфириным, больше всего напомнил мне паука - плотное, округлое туловище посередине и цепкие конечности сверху и снизу. Казалось, если он снимет ботинки, то вместо ступней окажутся ловкие обезьяньи пальцы, способные при желании выполнять работу рук.
Второй, Бессонов, был высоким, худым, на вид нескладным, как некормленный студент физтеха за три дня до стипендии. К тому же, на носу красовались очки с толстыми стеклами. И если от Порфирина, как теплом от печки, несло опасностью и угрозой, то Бессонов казался безвредным, как калькулятор, и глаза за большими стеклами смотрели невинно и беззащитно.
- Про Кастета я вам все рассказал, теперь послушайте про себя, - Годунов расположился за письменным столом, достал сигареты, зажигалку, вытряхнул пепельницу в плетеную корзину для бумаг. - Ты, Леша, кушай и слушай, а я говорить буду.
Я подвинул к себе горшочек с солянкой, втянул носом горячий мясной дух, потом поставил горшок перед Годуновым:
- Попробуй!
- Спасибо, Леша, я не хочу.
- Нет, ты попробуй!
- Чего, соли не хватает? Сейчас найдем соль!
- Попробуй, попробуй, Саня!
Он пожал плечами и стал шарить глазами по столу.
- Ну, пидор, ложку не принес!
- А соляночка вкусная, должно быть, - мечтательно сказал я.
Годунов метнулся к двери, проорал в коридор:
- Гена, сюда!
Послышалось что-то вроде цоканья копыт, Годунов прикрыл за собой дверь и начал долго и грозно выговаривать официанту, на что тот отвечал тонким жалобным голосом, потом вновь застучали копытца, и Годунов вернулся в комнату с разнообразным шанцевым инструментом в руке.
- Выбирай прибор, Леха, и слушай, буду тебя с командой знакомить. Вот Дима Порфирин, человек, которого я знаю уже тысячу лет, потому что мы вместе учились еще в гэбэшном училище, распределились в одно Управление и занимались одной работой. Понимаешь, что я имею в виду?
Я кивнул и отложил на время ложку, от крепкого мясного бульона перехватило дыхание и выступили слезы.
Годунов спросил:
- Пить что-нибудь будем?
Все отказались, каждый по-своему, и Годунов сказал:
- Тогда я продолжу. Следующим фигурантом нашей увлекательной истории является господин Бессонов, Аркадий, как-то там по батюшке. Среди друзей и врагов более известен как «Кеша» - вроде не от Аркадия производное, но к господину Бессонову очень подходит. История у него совершенно замечательная. Я ее в деталях не помню, но Кеша в случае чего поправит. Начнем с того, что Кеша - человек сугубо мирный, даже в армии не служил по состоянию здоровья, белобилетник, то есть. Но обстоятельства жизни сложились таким образом, что взял он в руки винтовку, научился с ней прилично обращаться и встал на тропу войны…
- Мужики! - я оглядел свою команду.
По отдельности они мне все очень нравились, кроме разве что Димы Порфирина, а как они смогут работать вместе, покажет только практика. Обычно, из таких вот одиноких волков команды не получается…
- Честно скажу, - продолжил я, - плана у меня никакого пока нет. Во-первых, я только приехал, а во-вторых, не знал, с кем придется работать. Теперь - знаю… Думаю, за пару дней что-нибудь само в голову придет. Саня, с тобой связь через телефон держим?
- Да. На крайняк - можно здесь про меня узнать или на «Ксении». Ты, кстати, не надумал туда переселяться?
- Пока - нет.
Я поднялся и, оглядев собрание, сказал:
- Ну, пошел я. Значит, думаю, через два дня встретимся. Проводи меня, Саня.
Я распрощался с Порфириным и Кешей и мы с Годуновым вышли.
В зале танцевало несколько пар, из углов доносились томные вздохи влюбленных.
На выходе охранник Гоша вяло отбивался от лысого мужчины с ярко накрашенными губами.
- Проблемы, Гоша? - спросил Годунов.
- Он - не член, а туда же, лезет, - пожаловался Гоша.
- Пропусти его, все имеют право на свободную любовь.
Гоша посторонился, а лысый полез обниматься к Годунову.
- В зал, - ласково сказал ему Годунов, - все чувства только в зале!
Лысый с пониманием кивнул, послал нам троим воздушный поцелуй и изящно проскользнул в клуб.
- Гоша, запомни этого человека и пропускай его ко мне в любое время дня и ночи, - сказал Годунов, указывая на меня.
- Член? - спросил Гоша.
- Нет, друг!
Гоша внимательно оглядел меня с ног до головы, улыбнулся и кивнул головой.
- Понято. Друг.
Боюсь, что его представление о мужской дружбе сильно отличалось от моего.
* * *
Я распрощался с Годуновым и пошел по темной питерской улице. Дойдя до ближайшей арки, я оглянулся, у дверей клуба никого не было, и свернул в подворотню. По моим расчетам, именно в этот двор выходило окно нашей совещательной комнаты, и я не ошибся. Окно я узнал сразу, только на нем стояла старая некрашеная решетка. Вдоль стены я подошел к окну и осторожно заглянул в него. В щель между шторами были видны трое мужчин, стоящих у письменного стола и что-то обсуждающих, склонив друг к другу голову. Дверь комнаты открылась, и к ним присоединился четвертый мужчина - лысый, с ярко накрашенными губами. Обсуждение пошло более живо, но слов я, к сожалению, расслышать не мог…
Глава пятая
Как избавиться от хвоста
В гостиницу я шел пешком.
Погода хорошая, с Петроградской до Невского - крюк небольшой, можно не только прогуляться, но и проверить окружающую среду на предмет хвоста.
Я не спеша шагал по городу, смотрел на дома, которых никогда не видел, хотя всю свою жизнь, почти сорок лет, прожил в Питере, любил гулять по городу, сначала, когда учился в школе, - так просто, а став постарше - с друзьями, от одного пивного ларька к другому, благо Петроградская была ими густо усеяна от Карповки до Тучкова моста, где пивную экскурсию венчали два ларя на Блохина и бесплатный в ту пору туалет возле Князь-Владимирского собора.