Узкий грунтовый проезд меж рядами низких одноэтажных домов назвать улицей можно лишь при большом воображении. С обоих сторон сточные канавы, для дождевой воды и канализации вместе. В большинстве окон даже стекол нет, там или пленки, или зияющие проемы. Крыши из черепицы, но не добротной, красной, как в родной Виктору Эдуардовичу Либаве, а из чего-то, напоминающего плохо обожженную глину. Двери сдвижные, остов из реек, обтянутый бумагой, – разве ж то двери? Особенно зимой.
Жителей не видать, попрятались. Однако брошенные как попало вещи, убогие постройки говорили о нищете столь безысходной, что диву даешься, как люди не сбежали отсюда куда глаза глядят.
Через полверсты дорогу преградила баррикада, которую танк не заметил бы, коль водитель не затормозил, подчиняясь толчку. За нагромождением барахла грозно выглянули две пушки, верно еще ядрами заряжаемые. А мелькавшие там мундиры явно не принадлежали японцам. Солдатики смело наставили штыки на танки, но выстрелов не последовало.
– Чен, вылазь. Твой выход.
Даже через щелевые бойницы башни хорошо заметно, как переводчик трясся, очутившись на открытой улице после надежного танкового корпуса, где он ехал, сложившись пополам меж трансмиссией и правым бортом. Пусть за спиной пулеметы и пушки десяти грозных машин, но от пуль и штыков защитников баррикады его хранит лишь тонкое сукно корейской шинели отвратительного качества. Чен взял себя в руки и зашагал ровнее. Офицер перед солдатами должен выглядеть уверенно.
Он вернулся минут через десять, когда Бетлинг подумывал уже о приказе ломать баррикаду передком.
– Господин штабс-капитан-сси, там штыков двести. Подчиняются премьер-министру. Боятся, господин. Просят русского начальника.
Танкист чертыхнулся, вылез, приказал командиру первого взвода в случае чего принимать управление отрядом и мстить за себя. Потом отправился к баррикаде.
– Чо-нын росия-сарам-имнида, – он выкрикнул единственную выученную фразу на местном наречии, долженствующую означать: «я – русский». Увидев изумленное выражение лица Чена, штабс-капитан уразумел, что с произношением у него не очень. – Переводите. Я – штабс-капитан Русской императорской армии Виктор Бетлинг. Прибыл в Корею по просьбе ее единственного законного правителя императора Суджона.
Чен залопотал. При упоминании монарха солдаты забеспокоились и начали переглядываться. Штыки уже не смотрели в сторону танков. А то бы вдруг краску поцарапали.
– Перевели? Давайте дальше. Китайские и японские захватчики грабили ваш народ. Только с императором вы получите хорошую жизнь. Премьер-министр Ли Ванен, продавший страну японцам за миску риса, будет казнен, когда верные императору войска войдут в Сеул.
Командир баррикады, по званию и должности соответствующий примерно подполковнику и комбату в русской армии, заговорил, что администрация Ли Ванена обещала смерть солдатам, перешедшим в Маньчжурию и поддержавшим Суджона. В это время с западной стороны долетели звуки начинающейся перестрелки. Не желая развивать обсуждения, Бетлинг отрезал:
– С вами или без вас законная власть императора будет восстановлена в Пхеньяне через два часа. Мы окружаем японцев. Примкнувшие к освободительной армии будут поддерживать порядок в городе после уничтожения захватчиков. Остальные будут разоружены и высланы, – чувствуя, что чаша весов склоняется в его пользу, он дождался окончания перевода и перешел на приказной тон. – Через месяц в Корее не останется ни одного японского солдата. Кто патриот – тот с нами. Остальные бросайте оружие и расходитесь.
Штабс-капитан сделал поворот кругом и зашагал к танку. Через десять секунд его догнал переводчик.
– Они спрашивают, что делать, командир-сси.
– Разобрать баррикаду, пятьдесят человек пусть бегут вперед к центру. Смотрите в оба за ними, Чен. Смельчаки десять минут назад хранили верность премьеру.
– Не сомневайтесь, господин штабс-капитан. Мы ненавидим японцев.
– Хорошо бы.
Теперь впереди бежал пехотный взвод. Скорее всего японские солдаты, завидев их, решат, что те драпают от танков. Могут начать стрельбу и по союзникам. Не то чтобы Бетлинг считал местных людьми второго сорта. Но для освобождения от частей микадо они тоже должны чем-то жертвовать, а не ждать подарка из русских рук.
Откуда-то спереди донеслась артиллерийская стрельба, звуки которой пробились через обычный танковый шум. Рискуя получить шальную пулю, штабс-капитан распахнул створку башенного люка, выбрался на кожух двигателя и прислушался. Где-то впереди, явно дальше его корейского пехотного сопровождения, хлопали трехдюймовки, среди резкого лая которых вплетали тонкий голос танковые пушки. Значит, одна из рот попала в артиллерийскую засаду.
Это же услышал и Врангель. Перебранка доносилась слева от него, севернее, где к центру следовала десятка Завалишина. Не имея лампочек, чтобы передать неуставную команду, барон втиснулся в отделение управления и заорал водителю на ухо:
– Верти влево и ломись через дома!
– Не могу знать как, ваше высобродь…
– А я могу знать? Там наши погибают! Убирайся нахрен из машины! Отставить! Лезь в башню и разверни стволами назад! Живо!!
Барон включил первую передачу, оттянул на себя левый рычаг до упора и вдавил газ в пол. Танк рванул в узкий простенок меж домами, походя свалив хлипкий забор и раздавив брошенную тележку. Затем влетел в дом, с ходу размолотив шаткую стенку, пронесся через него. Какие-то люди брызнули в стороны. Если кого задавил – сожалею, потом извинюсь.
По протоптанному пути загрохотали остальные танки. Кровли обрушенных головной машиной домов перемалывались их гусеницами. Казалось, по Пхеньяну мчится безжалостный дракон, сметая кварталы на своем пути.
Последнее строение оказалось табаном, гораздо крупнее, чем тот, в котором пела Син. На лобовую броню свалилась какая-то тряпка, закрыв обзор. Чертыхнувшись, Врангель раскрыл водительский люк настежь, упал за рычаги и вышиб последнюю стену.
Оглохшие от собственной стрельбы японские пушкари увидели танк, только когда гусеницы смяли первое орудие. Сверху проснулся механик-водитель, поливая расчеты из пулемета.
Снова, как в поле под Чанчжоу, танк чертил узор смерти, перемалывая зазевавшихся канониров и уродуя трехдюмовки. Только в корму больше никто не стрелял – там наши. На каждом железном препятствии машина подбрасывала вверх передок, скатывалась с покореженного лафета и продолжала убийственный путь. Уперевшись в тупик, барон развернулся и осмотрел бывшую артиллерийскую позицию, затем выключил тринклер.
– Ваше высокоблагородие, пулемет заклинило!
– Кто же строчит из него длинными, бестолочь! Не водяное же охлаждение. Скинь самый большой мусор с передка, закрывай люк и поехали.
– Слушаюсь, вашвысокбродь!
Унтер очистил лобовой лист, сунулся внутрь, и тут со стороны разоренной артбатареи щелкнул одиночный выстрел. Тело ввалилось внутрь.
– Твою ж налево… – Врангель всадил тридцать семь миллиметров в обломки, откуда, как ему показалось, мелькнул огонек выстрела. Потом спустился вниз, выпихнул водителя, захлопнул люк и запустил мотор.
– Не барское это дело – за рычагами…
Он выехал на улицу севернее и увидел там страшные плоды засады. Японцы умудрились из двух спрятанных меж домов пушек разбить ходовую первого и четвертого танка в строю, потом закидали их чем-то горючим, превратив в факелы. Экипажи пятого и остальных танков пробовали отползать, отстреливаясь, сталкивались, и если бы комбат не ломанулся сюда через жилые дома, их ждала подобная участь.
– Где Завалишин?
– В первой машине, ваше высокоблагородие.
В этом танке уже закончили рваться снаряды и патроны, а пламя над моторной решеткой поднялось выше командирской башенки. Похоже, после выгорания соляра останки боевого товарища можно будет ссыпать в почтовый конверт. Мать-перемать, ругнулся про себя барон. Надо же, Завалишин в головоломном похождении с Суджоном вышел без единой царапины, а тут пропал в первом же бою. Ладно, за упокой потом. Врангель влил два танка из второго взвода в третий и повел их на соединение с ротой Муханова.
В это время в огневой контакт с японцами вступил Бетлинг. К его приятному удивлению корейские добровольцы не разбежались под пулями, рассредоточились и начали осыпать южных захватчиков свинцом. Неизвестно, смогли ли достать они из своих древних однозарядных винтовок хоть одного врага, но хоть от танков отпугнули. Только один из японских героев-самоубийц успел добежать и метнуть в ходовую ручную бомбу, разворотив гусеницу.
Через полтора часа боя остатки гарнизона отошли к складам у порта и выхода к мосту. Комбриг решил более не рисковать, приказав развернуть гаубицы. После десятка залпов в проломы понеслись корейские роты. Кавалеристам Гротен велел поостеречься, тем более не хотелось брать на душу грех, что с противной стороны никто не окажется взятым в плен. Корейцы, как и многие другие азиаты, войдя в раж, удержу не знают.
Через полтора часа боя остатки гарнизона отошли к складам у порта и выхода к мосту. Комбриг решил более не рисковать, приказав развернуть гаубицы. После десятка залпов в проломы понеслись корейские роты. Кавалеристам Гротен велел поостеречься, тем более не хотелось брать на душу грех, что с противной стороны никто не окажется взятым в плен. Корейцы, как и многие другие азиаты, войдя в раж, удержу не знают.
В качестве завершающего акта пхеньенской драмы от мощного взрыва в реку рухнул средний пролет моста через Тэндоган. Хоть в этом японцы сказали свое последнее веское слово.
Прибыл вестовой от Владивостокского десанта. В Вонсане японские коммерсанты получили ранее от корейского правительства большой кусок земли у побережья, построили там склады, конторы, дома. Японский гарнизон занял оборону вокруг их владений. Когда потери напавших превысили сотню, командующий запросил помощи с прикрывавших высадку крейсеров владивостокского отряда. Японскую факторию корабельные семидюймовки перемололи в кашу. За годы после победы в первой войне с Китаем самураи настолько привыкли считать Корейский полуостров своим, что готовы защищать его до последнего. Сейчас Корея перерезана поперек русским десантом, создавшим плацдарм для наступления на юг. А японцы срочно наращивают силы на юге, чтобы очистить страну от конкурентов. Помешать им может только Тихоокеанский флот.
Глава седьмая
– Слышу множественные шумы надводных кораблей! – поступил доклад акустика.
Командир торпедной подводной лодки «Мако» лейтенант Василий Федотович Дудкин приник к перископу. Ничего не видать. Волны в заливе Чемульпо зимой вздымаются футов на шесть, а то и выше.
Третьи сутки войны. Подводные лодки Порт-Артурского отряда вышли в море в полном составе. Сравнительно старые, с паровым двигателем надводного хода и вспомогательным дизелем Нобеля брошены Макаровым на патрулирование и охрану подступов к Ляодунскому полуострову. Новые корабли с двигателем Тринклера, экономичным и мощным, обладают куда большим радиусом действия, нежели их пародизельные предшественницы, при меньшем надводном водоизмещении – всего 770 тонн, и 870 под водой.[7]
Лодок, подобных «Мако», четыре в Порт-Артуре и три во Владивостоке, остальные в постройке или двигаются по железной дороге в разобранном состоянии. От них зависит – быть ли японским подкреплениям в Корее, а десанту в Маньчжурии.
Самый удобный порт для приема японских войск на войну с русскими, занимающими север полуострова, расположен в Чемульпо, в устье реки Ханган. Порты Пусан и Масан на южном берегу безопаснее и дальше от русских баз, но удлиняется путь на север.
На счету «Мако» двадцать тысяч тоннажа японских сухогрузов, когда она, сменив флаг на британский и имя на «Рейнджер», несколько раз атаковала врага в районе Шанхая. Дудкин из командиров был формально переведен в старпомы, а главным столь же формально назначен сэр Уильям Стаффорд, слишком близко к сердцу принявший руководящую роль и пробовавший командовать экипажем. В результате его неумелых распоряжений лодка в последнем бою попала под глубинные бомбы эсминца и получила тяжелые повреждения. Русский лейтенант отстранил капитана, с трудом вывел едва управляемый корабль из зоны обстрела и на честном слове притащил его в Порт-Артур. Нелестный рапорт о профессиональной неспособности джентльмена к подводной службе оказался одним из поводов ухудшения отношений меж Россией и Британией. Другим был демарш Врангеля, но, кроме них, случилась и масса других недоразумений.
Узкое горло залива помогает преодолеть главную трудность поиска целей для подлодки на безбрежном морском просторе. Достаточно занять позицию милях в двадцати пяти от порта, и ни одно надводное судно, тем более отряд незамеченным не проскочит. Обратная сторона медали – мели и скалы. Глубоко не нырнуть, укрываясь слоем воды от разрывов снарядов, не спрятать в ее толще шум винтов. Лодка даже под перископом нуждается в глубине большей, чем эсминец, не говоря о погружении на сотни футов. И труднее определяться под водой в сложном рельефе залива, лоция которого сплошь усеяна значками опасностей.
Следующая трудность в работе группой. Под водой не поднимешь сигнальный флаг на стеньгу. Можно всплыть и сигналить прожектором, но тогда корабль слишком заметен противнику. Остается последний способ – подводный колокол, надежное средство передать сигнал на несколько кабельтовых, но со слишком бедным языком сигналов.
– Передать на «Окунь» – атакуем конвой. Передать на «Скат» – приступить к установке заграждения.
Где-то в полумиле паровая подводная лодка глушит топку, прячет трубы и начинает движение поперек фарватера. Из двух минных аппаратов, выходящих за корму, высыпаются рогатые шары. Они опускаются на десяток-другой футов, затем мины всплывают к поверхности, стопорясь на глубине около трех саженей, аккурат ниже броневого пояса проходящих боевых кораблей. Восьмидесяти мин, скованных цепью, вполне достаточно. Если корпус проскочит меж ними, он непременно заденет цепь, потянет ее к форштевню и замечательно приложит рогатую смерть к борту. Старый испытанный способ избавляться от лишних вражеских мореплавателей, отлично зарекомендовавший себя с турецкой войны. Служба на минном заградителе не столь романтична, как на торпедоносце, однако пользы Отечеству приносит не меньше.
Когда на фоне серого пасмурного неба в перископе проступили дымы боевого сопровождения, лейтенант приказал глушить тринклеры. Выхлоп сгоревшего соляра пузырями выходит к поверхности, образуя над волнами заметные облака, выдающие подлодку куда больше, нежели перископ и воздушная труба. Да и шум от электромоторов несравнимо тише, чем стук дизелей.
– Акустик, «Окунь» перешел на электричество?
– Так точно, вашбродь. Едва слышу его.
– Шумы цели?
– Прямо по курсу, смещаются влево. Минуту назад вправо двигали. Так что противолодочный зигзаг, вашбродь.
Да, в опасных местах ныне все уважают зигзаг и норовят держать ход не менее четырнадцати узлов, затрудняя жизнь подводным охотникам.
– Акустик, шумы различимы?
– Не менее двух эсминцев, вашбродь. Один крупный, как броненосный крейсер.
Линейные броненосцы на охрану конвоя не пошлют – факт. Но для подлодки страшны именно малые корабли, на борьбу с ней рассчитанные.
По старой подводной традиции Дудкин подозвал старпома. Он – наперсник в боевых ситуациях и к тому же будущий командир корабля.
– На крупного зверя мы рот разинули, Василий Федотович.
– Это и так ясно, мичман. Предлагайте порядок нападения.
– Стало быть, они нынче к южному берегу залива свернули. Там острова, мели. Не иначе чем минут через двадцать заложат левый поворот. Мы держим пять узлов, оставляем голову «Окуню», бьем в середку или хвост колонны.
– А промажем?
– Не беда, командир. Хоть один на минах взорвется, пока тральщика вызовут да проход протралят, мы их успеем нагнать.
Дудкин вернул себе перископ.
– Славно бы. Только мин всего-то одна линейка. Коли подорвавшийся на ней ход сохранит – считай он дорожку пробил. Если самураи не растеряются, рванут за ним след в след. Мы их только над водой догнать можем, верно? Тогда один эсминец станет до заграждения, и нам под его пушками не всплыть.
– Судьба, – фаталистически ответил старпом. – Утопим эсминец.
– А транспорты с легкой душой разгрузят пушки и пулеметы, которые через неделю начнут месить православных на севере. Нет, мичман, так не пойдет. Пропускаем только боевое охранение, стреляем в транспорт, проходим под их строем. Затем перезаряжаемся и чаем укусить за хвост. Только так.
Акустик потерял контакт с «Окунем». Перед нападением на большую цель нужно набрать меж своими кораблями удаление больше мили. Торпедировать нашу лодку или, не дай бог, столкнуться – глупее смерти на море нет. Второму экипажу сложнее. Они выйдет на прямую торпедного залпа, когда на эсминцах уже всполошатся от разбоя «Мако».
Подправив курс, капитан с сожалением приказал опустить перископ. На таком волнении он то накрывается с головой, то обнажается чуть не до рубочного мостика. Начинается игра вслепую, на слух.
– Носовые, товсь!
Сжатый до двухсот атмосфер воздух готовится выплюнуть торпеды в их первый и последний поход. С легким гулом открываются торпедные аппараты, принимая забортную воду. В эти минуты лодка и ее экипаж подобны тигру, завидевшему жертву – цель все ближе, когти выпущены, стальные мышцы напряжены перед прыжком. Как и хищная кошка, экипаж стремится к тишине. Короткие приказы звучат шепотом, механизмы работают почти беззвучно, лишь тихо гудят электромоторы.
– Поднять перископ! – через несколько секунд новая команда Дудкина. – Опустить перископ! Право руля!
Командир рискует высунуть стальное щупальце с призматическим глазом на считаные мгновенья, стараясь не дать шанса обнаружить себя до выстрела. Наконец, услышав доклад акустика, что винты эсминцев сместились вправо, а прямо по курсу и левее слышны транспорты, он задерживает перископ чуть дольше и отдает самый долгожданный приказ: