Командир рискует высунуть стальное щупальце с призматическим глазом на считаные мгновенья, стараясь не дать шанса обнаружить себя до выстрела. Наконец, услышав доклад акустика, что винты эсминцев сместились вправо, а прямо по курсу и левее слышны транспорты, он задерживает перископ чуть дольше и отдает самый долгожданный приказ:
– Первый, пуск! Второй, пуск! Убрать перископ! Срочное погружение на девяносто футов! Отбой торпедной атаки!
Субмарина опускает нос вперед и ныряет на глубину, где ее пытается удержать и уравнять на горизонтали боцман. Закрываются люки торпедных аппаратов во избежание повреждений от давления воды. Две неиспользованные торпеды ждут своего часа, а в недра двух опустевших труб, продутых сжатым воздухом, со стеллажей срочно опускаются две новые смертоносные сигары.
Капитан, не сводя глаз с секундомера, замер в ожидании взрыва… И с этого мига события пошли совсем не так, как описано в наставлениях Морского кадетского корпуса.
– Торпеда по левому борту, идет на нас, вашбродь! – непозволительно громко доложил акустик.
– Полный вперед, погружение на сто двадцать, – тотчас отреагировал капитан, рискуя ударить корабль о каменистое дно.
Скоро шум торпедных винтов стал слышен безо всяких слуховых устройств, мелькнул над рубкой и исчез. Через пару минут справа вдалеке раздался взрыв.
– Всплытие на перископную! Вы что-нибудь поняли, мичман?
– Только то, что мы промазали, а «Окунь» – нет. Однако в толк взять не могу – кто в нас стрелял?
– Боюсь, мы сами. Бывает, контакт на гироскопе замкнется, торпеда не прямо летит, а начинает круг нарезать. Глубину тоже не держит, потому я приказал нырнуть.
С оптимизмом, присущим юности, старпом с надеждой спросил:
– Может, на втором каком круге она в транспорт попала?
– Не думаю, далеко слишком. Или «Окунь» выстрелил, или в «Окуня».
Тем временем «Мако» вырвалась на поверхность, чуть показав рубку из волн, и успокоилась под самой поверхностью.
– Средний вперед, поднять перископ. Глядите, мичман, на последнюю парочку успеваем, как на именины. Лево руля, носовые, товсь!
А буквально через десять секунд после пуска торпед акустик забил тревогу – быстро приближаются винты миноносца.
– Малый вперед, погружение на девяносто футов. Будем надеяться, господа, что японца сюда случайно занесло. Наш залп они никак засечь не могли.
Парогазовая торпеда, хоть и движется в саженях двух под водой, оставляет заметный пузырчатый след. Но рассмотреть его на таком волнении можно разве что чудом.
Истекали секунды. Акустик снял прибор, чтобы не оглушило. И действительно, грохнуло знатно. Сто двадцать фунтов пироксилина, пущенные внутри стальной сигары с расстояния в три кабельтовых, изрядно тряхнули воду. С злой ухмылкой Дудкин представил, что сейчас ощутил на эсминце коллега нашего слухача, если в секунду взрыва он внимательно слушал море. Теперь уползающую на глубину «Мако» он точно не засечет.
Эхо глубинных бомб приложилось по корпусу, но по-божески. Ни место, ни глубину на эсминце не угадали. За полчаса на тихом двухузловом ходе субмарина незаметно отдалилась на милю и всплыла под перископ.
Последний транспорт улепетывал на восток, к порту. На месте атаки лежит на борту подранок, которому, скорее всего, добивающий выстрел не понадобится. Эсминец, выбросив достаточное количество бомб, чтобы рапортовать о потоплении подлодки, двинулся к транспорту, явно намереваясь кого-то подобрать на борт. Суровая правда жизни: на сухогрузах количество спасательных средств рассчитано на экипаж, десанту надлежит искупаться в зимнем Желтом море.
– Есть старая истина, господа. Нельзя оказывать помощь людям с торпедированного судна, иначе сам попадешь под удар. Предлагаю напомнить это нашим японским гостям. Средний вперед! Опустить перископ.
В последний момент вахтенные на эсминце заметили торпедный след, потому что в место погружения «Мако» снаряды ударили с изумительной точностью. Но боевой корабль с места быстро не стронуть и с пути пузырькового пунктира не убрать. Лодку дважды тряхнуло от фугасов, затем докатился гром торпедного попадания.
– Осмотреться в отсеках! Доложить о повреждениях.
Лопнуло несколько электролампочек да обнаружилась мелкая течь в кормовом отсеке – мелочи.
– Будем искушать судьбу? Две цели за один поход! – У мичмана натурально светились глаза в полумраке центрального поста.
– Конечно. В носу восемь торпед. Что, в Порт-Артур их везти? Средний вперед!
И «Мако» на четырех узлах двинулась за конвоем. Понятно, что под водой транспорты не догнать. Всплыв и дав полный ход на тринклерах и электромоторах, субмарина разгонится узлов до семнадцати. Но есть куда более спокойные способы самоубийства, чем гонки в присутствии эсминцев. Поэтому главная надежда на рогатый подарок, оставленный «Скатом». Тогда конвой окажется в ловушке. Впереди мины, сзади подлодка, экипаж которой не растерял охотничий запал.
Через час акустик доложил об удаленном взрыве прямо по курсу, затем минут через сорок о винтах эсминца.
– Малый вперед. Поднять перископ!
– Рискуем, Василий Федотович.
– Не трусьте, мичман. Темнеет. Не верю, что у них на вахте особо глазастый Финист Ясный Сокол.
В перекрестии прицела, поминутно захлестываемом волнами, показался крейсер с дифферентом на корму и явно потерявший ход. Миноносец двигался навстречу.
– Убрать перископ. Погружение на сто футов. Малый вперед.
– Пропустим его над собой, ваше благородие, потом добьем крейсера?
– Отставить. Пока на борту транспортов войска, они ценнее броненосца. Унесем ноги – навестим крейсер.
– Миноносец приближается! – воскликнул акустик. Можно сказать, крикнул. Только под водой кричат очень тихо. Даже под глубинными бомбами поминают лихо вполголоса, и не потому что враг услышит, – привычка.
– Стоп, машина! Тишина в отсеках! Боцман, следи за глубиной.
Черная лодка безмолвно скользит в темной воде, погашая и без того малую скорость. Боцман, управляющий с центрального поста рулями глубины, сейчас главная фигура. В движении корабль слушается рулей, потеряв ход, начинает погружаться или всплывать. Лучше медленно лечь на дно, благо здесь неглубоко. Очень тонкий маневр. Субмарина в момент касания грунта не должна иметь хода, иначе ей грозит удар о камни, останки затонувших судов или еще какие донные сюрпризы. Ежели она погружается слишком быстро, можно выдавить часть воды из уравнительной систерны. Но бурление – это тоже звук, а японские акустики не спят. Наконец известны случаи, когда лодка со дна не могла всплыть, продув емкости. У маленьких старых субмарин был сбрасываемый балласт, у восьмисоттонного крейсера подобных устройств не бывает.
Примерно такие мысли проносились у офицеров и унтеров в центральном посту, когда звуки винтов миноносца пробились через толщу воды безо всякого акустического прибора, нависли над рубкой и скрылись за кормой. Командир сдавил секундомер, ожидая самого скверного звука после прохода надводного корабля – канонады от рвущихся глубинных бомб. Пронесло.
– Малый вперед. Держать глубину восемьдесят футов.
– Василий Федотович, крейсер до мин не добрался. Видать, «Окунь» его приложил?
– Я тоже голову ломаю. Не должен был Арсентьев по нему бить. Боюсь худшего – лодку обнаружили, и они пустили торпеды в того, куда дотянуться могли. Но и в колокол звонить не будем. Могут не те уши услышать.
Сгрудившиеся у минного заграждения транспорты зажгли огни. В военное время так не принято, дабы не облегчать жизнь экипажам субмарин. Но здесь выбора нет – в толкотище да в темноте не мудрено въехать форштевнем в борт соседа или самому подставиться. Меж сухогрузами и директорией в открытое море сновали два миноносца.
– Близко подойти не дадут. Потому пустим торпеды из-под воды с максимальной дистанции.
Офицеры слыхали, что успеха в атаке без перископа впервые добился капитан-лейтенант Ланге, который ныне адмирал, во времена русско-турецкой войны. Но то были совсем другие времена, враг не имел акустических постов. Ныряешь – и убегай куда хочешь. Пусть следы торпед ночью не видны, шумы их винтов на эсминцах засекут всенепременно. И начнется охота. Но не отступать же, подобравшись к цели на полторы мили!
– Рулевой, курс держать ровно! Лодка увалится – на берег спишу!
Трудно поверить, но из уст Дудкина прозвучала страшная угроза. Служить под водой трудно и опасно, однако по доброй воле никто с «Мако» уходить не спешил.
Убедившись, что субмарина точно направилась к скопищу транспортов, командир скомандовал погружение и «товсь» носовым. Будто свирепая акула, имя которой носит корабль, раскрыла полную зубов страшную пасть, приближаясь к беспечно плавающей жертве.
Под водой нет указателей. Нет иллюминаторов, чтобы выглянуть наружу, а и были бы они – вокруг сплошная чернота. Не изобрели прибора, видящего сквозь толщу вод[8]. Поэтому определить положение можно, лишь выдерживая скорость, курс и не сводя глаз с секундомера, отсчитывающего остаток времени до приближения на дистанцию выстрела.
– Отставить. Там окончательно стемнело. Всплытие на перископную. Поднять перископ.
«Мако» беззастенчиво высунула оптическую трубу, находясь меж кораблями охранения и строем транспортов, внутри неприятельских рядов. Наглость – второе счастье.
– Зато прицелимся вблизи. Малый вперед. Командир слился с резинным налобником, выбирая цели для торпед и от души жалея, что их на борту так мало. – Акустик, что слышно от миноносцев?
– Двигаются, ваше благородие, как и раньше.
Значит – пока не заметили. Сюрприз!
– Первая, пуск! Вторая, пуск! – Капитан-лейтенант приказал довернуть корпус чуть правей, нацеливая нос на другой транспорт. – Третья, пуск! Четвертая, пуск! Срочное погружение! Убрать перископ! Средний вперед!
С обнаружением торпед корабли охранения начинают поиск подлодки, а капитаны на их мостиках лихорадочно выгадывают, в какую сторону улепетывает невидимая пакостница. Акустик мало чем поможет из-за подводного грохота. Шестидюймовки бомбят квадрат пять на пять кабельтовых, а на транспорте рвутся снаряды с шимозой, которых никогда не получит полевая артиллерия.
Затем наступает тишина. Эсминцы дрейфуют с застопоренными машинами, слухачи до звона в голове пытаются уловить в море отзвуки лодочных винтов, но получают лишь стоны шпангоутов двух тонущих транспортов. Корабли меняют положение, снова стопорят, пока один из акустиков не обнаруживает слабый звук, уходящий на запад.
– Ваше благородие, миноносцы сели на хвост!
Командир развернул перископ назад. Во тьме их не видно, но явно вцепились в шум винтов и настигают. Дудкин снова глянул вперед и прямо по курсу заметил отблеск. Похоже, команда подбитого крейсера до сих пор не справилась с пожаром.
– Полный вперед!
Старпом со страхом посмотрел на лицо командира. Почему тот не прячется, а несется во весь опор к подранку? Словно в отчаянии перед смертью решил дотянуться до него и ухватить с собой на дно.
Из первого отсека доложили, что носовые аппараты заряжены последними торпедами. Но Дудкин не скомандовал «приготовиться к торпедной атаке». Судя по его спокойному лицу, он вообще не собирался на тот свет.
Позднее капитаны трех миноносцев, двух преследовавших русскую субмарину и одного стерегущего крейсер, рассказывали о невероятном решении вражеского подводника. Он нырнул прямо под полузатопленный корабль и замер, явно лег на грунт. Понятно, кидать глубинные бомбы под брюхо собственного крейсера никто не стал. Когда на следующий день из Чемульпо пришли буксирные пароходы и уволокли его, три эсминца проутюжили дно, засыпав глубинными бомбами. Пусть северные варвары не остаются безнаказанными.
Доблестно уничтоженная ими «Мако» во время бомбежки находилась милях в двадцати к юго-западу. На следующую ночь обнаружила в стороне конвой, бросилась наперерез и опоздала. Оттого четыре последних торпеды ушли «в молоко». Командир приказал следовать в Порт-Артур.
«Окунь» пропал бесследно, не вернувшись на базу ни через сорок дней после начала похода, ни позже. Морской царь взял первую в этой войне подать из человеческих душ русского подплава.
Глава восьмая
Когда начинается война, кажется, что все смелые, талантливые и просто достойные подданные Российской Империи непременно должны быть на переднем крае, в пехотном строю, на коне, под танковой броней, у артиллерийских панорам или во влажных отсеках субмарин. Однако действующая армия – лишь острие копья. Ее успех, как бы ни был важен героизм на поле битвы и в горячих морских сражениях, первостепенно зависит от усилий тыла, от новейшего оружия до снабжения армии и флота, которые не производят ни гвоздя, а потребляют весьма изрядно.
Петергофский моторный завод, спешно построенный под управлением Петра Александровича Фрезе меж Путиловским и императорской резиденцией, выбрался из вызванного первой революцией упадка экономики и небывало развился на военных и гражданских заказах, опередив завод Нобеля. Тринклер-моторы для кораблей, танков и тракторов, а также бензиновые двигатели для автомобилей и мотоциклеток сделали его владельцев зажиточными людьми. Главное, благодаря неуемной энергии Николая Брилинга здесь образовался настоящий мозговой штаб. Умеренный революционер любил повторять, что любой производимый ими мотор должен устаревать в течение месяца рядом с тем, что рождался в опытовой лаборатории.
В феврале 1909 года, когда вокруг Корейского полуострова порой казалось, что свинца в воздухе больше, чем кислорода, порог маленького конструкторского бюро на Петергофском шоссе переступили двое мужчин в темных форменных шинелях.
– Капитан второго ранга Александр Васильевич Колчак из Морского Генерального штаба, – представился суровый офицер с впалыми щеками и жестким чисто выбритым лицом.
– Как же, помню, третьего дня звонили. Я – Николай Романович Брилинг, главный инженер и конструктор завода, лучше просто Николай. А кто ваш спутник, Александр Васильевич?
– Разрешите представить, молодой, но очень многообещающий инженер Игорь Иванович Сикорский. Наш человек – окончил Петербургское морское училище, ныне завершает учебу в Киевском политехническом институте. Энтузиаст воздухоплавания.
– Рад встрече, господа. Снимайте шинели. Снежно на улице? – Хозяин указал на кресла, обычно предлагаемые заказчикам из Военного министерства. Прикажу поставить чаю. А теперь развейте мое любопытство: как понимать присловье о воздухоплавании в стенах завода судовых и автомобильных моторов?
Студент, которому на вид едва исполнилось лет двадцать, заговорил тоном страстного энтузиаста, чья энергия пробивает любые двери и сносит препятствия. Таким Николаю запомнились Тринклер и Менделеев-младший. Дай бог, чтобы судьба киевлянина сложилась лучше.
– Потому что для аэропланов самое узкое место – двигатель. Вот, извольте поглядеть фото моего первого аппарата. Видите колеса от мотоциклетки, реечный остов вместо корпуса? А все беды оттого, что летаем на слабых моторах. Наш соотечественник Николай Егорович Жуковский создал теорию крыла, рассчитал безупречную форму пропеллеров. Благодаря ему зародилась, можно сказать, целая наука. Можно спроектировать большой аэроплан, с особой дальностью полета, полезной нагрузкой. Только ныне в воздух подымаются этажерки с веревочками, кои ломаются при порыве ветра или превращаются в груду мусора на спуске к земле. Я мечтаю о машине с легкими моторами в сотни, тысячи лошадиных сил.
– Игорь Иванович прав, хоть мысли излагает сумбурно и с горячностью. Как человек военный, заверяю вас, Николай Романович, что война с Японией – не последняя в ближайшие годы. Отношения с европейскими державами весьма сложны. Россия весьма уступает Германии, Франции и Великобритании по мощи надводных морских сил, имеет некоторое преимущество в подводном флоте. Что касается сухопутной армии, меня весьма впечатляют успехи на танковом поприще. А есть область, где мы отстаем чрезвычайно. Как правильно говорит мой юный друг, нет большой сложности собирать в России аэропланы. Но годных моторов к ним нет, да и выделываемые за границей изрядно уступают автомобильным и судовым по надежности.
– Как инженеру задача мне кажется новой и крайне захватывающей. А как совладелец завода даже и не знаю что сказать. Обычные двигатели у нас охотно берут. Что же касается аэропланных… Посоветуюсь я с господином Фрезе, нашим директором. От вас, Александр Васильевич, хотелось бы услышать, какой интерес в таких моторах у Адмиралтейства.
– Самый прямой. Этажерки, как изволил их обозвать Игорь Иванович, в сухопутной армии применение найдут весьма скоро. Хотя бы как воздушная разведка на смену воздушным шарам. Флоту нужен решительно другой аппарат, чтобы мог уходить от базы на десятки, может даже на сотню миль. Тогда, взлетев из Либавы или Гельсингфорса, летчик сможет засечь корабли врага на большом удалении, а потом телеграфически сообщить в штаб после спуска.
– Потому требования к морскому аэроплану тяжелые. Он должен иметь много моторов, чтоб поднимали большой вес топлива, а отказ одного из них над Балтикой не повлек падение на воду, – добавил Сикорский.
– Морское министерство оплатит опытовые моторы? – Брилинг задал главный вопрос.
– Предлагаю начать с другого. Через Главное инженерное управление Военного министерства решается вопрос о покупке десятка «Фарманов» или «Блерио» для Гатчинского воздухоплавательного отряда. Их силовая часть имеет огорчительно малый ресурс и требует частой замены. Потому предлагаю начать со сборки бензиновых моторов для замены на иностранных аэропланах, а там, дай бог, получим высочайшее добро на чисто русские морские машины, – кавторанг улыбнулся. – К тому же в высшей степени неправильно считать, что мы только о морских делах и печемся. Знайте, первую на Руси попытку построить аэроплан сделал именно военный моряк Можайский. Пусть его паровой аппарат не смог даже от земли оторваться, как и у его иностранных предшественников, под лежачий камень вода не течет.