Саша вгляделся в пылящие по плацу высокими ботинками понурые колонны и пожал плечами.
— Винтовками…
— Вестимо винтовками. Все дело в том, КАКИМИ винтовками. Иди сюда! — махнул рукой офицер ближайшему солдатику из присевшего отдохнуть в сверхнеудобнейшей, на взгляд европейца, позе — на корточках — взвода.
Переводчик в такой же серо-мышиной, как и у остальных афганцев кургузой, но изобилующей карманами форме встрепенулся и проорал что-то, наверное, перевод, подкрепив слова увесистым пинком в мягкое место солдатика, которому адресовалось «приглашение».
— Я те попинаю! — прорычал сквозь зубы штаб-ротмистр, грозя переводчику кулаком.
Но вызванный уже подхватился и галопом припустил к офицерам, принял что-то вроде строевой стойки, щелкнул каблуками огромных ботинок и даже попытался отдать честь, приложив ладонь к разлапистой золотистой кокарде на пилотке.
— Видали цирк? — весело обернулся Лисицин к поручику. — Наши предшественники постарались. Инструкторы Рейхсвера[20] его величества кайзера Фридриха Пятого!.. Дай сюда! — ткнул он пальцем в болтающуюся за спиной тощего смуглого солдатика винтовку. — Держите, поручик.
Александр принял из рук штаб-ротмистра старенькую винтовку с вытертым до белизны воронением и облупившимся прикладом. Вид оружия показался ему более чем неказистым. По сравнению со стандартным автоматическим карабином, стоящим на вооружении Российской Армии, эта «фузея» выглядела настоящим музейным экспонатом. К тому же внутри приклада что-то перекатывалось и громыхало.
— Ну, поручик, — хитро прищурился штаб-ротмистр. — Держите экзамен. Что это за пищаль? С чем ее едят?
Бежецкий еще раз бегло осмотрел оружие, передернул тугой затвор, убедившись, что винтовка не заряжена, подивился мимолетно практически полному отсутствию смазки и вообще следов ухода…
— Ну!
— Карабин системы «маузер» «кар девяносто восемь», образца одна тысяча восемьсот девяносто восьмого года, модификация тридцать пятого года, — отчеканил Саша, будто действительно сдавал экзамен. — Калибр — семь и девяносто две сотых миллиметра, масса без штыка — четыре килограмма сто граммов, длина ствола — шестьсот миллиметров, емкость магазина — пять патронов, начальная скорость пули…
— Браво, поручик! — перебил его Лисицын, хлопнув несколько раз в ладоши. — Признаю, что вы и в самом деле — лучший выпускник и гвардия немало потеряла, лишившись такого офицера. Зато мы приобрели!.. И вот этим самым, — он вынул карабин из руки поручика и пару раз встряхнул, будто погремушку, — наши союзники вооружили армию эмира до зубов. Поговаривают, что тевтоны мечтали видеть в Афганистане вторую Танганьику,[21] но напряглись Персия, имеющая к немцам счеты из-за Турции, и — как без нее — Британия. Проект фельдмаршала фон Бюттена с треском провалился, а тут и политическая обстановка сменилась… Но склады заполнены вот этим лежалым товаром, — новое громыхание. — Немцы никогда особой щедростью не отличались. Да ладно бы новенькие поставили — все второго срока службы. Даже Ландверу[22] не пригодилось! Пулеметы, конечно, немецкие — вещь, но это, согласитесь, уже каменный век…
— А что это гремит?
— Что гремит? — Штаб-ротмистр ловко перевернул винтовку, вывернул из приклада пробку на резьбе и, вместо пенала с принадлежностями для чистки, вытряхнул на ладонь пригоршню камушков. — Вот это самое и гремит. Это чтобы при приемах с оружием звук получался четкий. У нас такое тоже было — при Павле Первом. Гремит. Но вот стрелять из такой погремушки сложно — центр тяжести смещается. Попробуйте сами.
Саша вскинул винтовку к плечу несколько раз и вынужден был признать правоту собеседника.
— Но и это — полбеды. — Лисицын вернул оружие терпеливо дожидающемуся солдатику и отпустил его взмахом руки. — Беда в том, что оружие это не заменяется. К примеру, винтовка, что вы держали в руках, побывала в руках солдат нескольких призывов. Готов поклясться — не менее десяти лет.
— Быть такого не может! — ахнул Бежецкий, прикидывая стандартный норматив на стрелковое оружие.
— Может. Еще как может. И за эти десять лет из этого «маузера» и стреляли, и экзерсисы с ним совершали… А ухаживали — сами видели как. В стволе разве что тараканы не бегают! И все потому, что основную часть немецкого «подарка» хранят на складах в ожидании войны.
— С кем?
— Возможно — с нами. Раньше, до Сайгонского договора. Возможно — с Персией. Однако сейчас на складах и половины нет того, что там числится.
— А где оно?
— Бог знает… Скорее всего — в горах, у инсургентов. Интенданты местные мало чем от наших земляков отличаются. Разве что наглее на порядок. Да оно и понятно: наш ворует потихоньку, с расчетом на долгий срок, потому что знает — попадись он — посадят, а чаще всего — откупится. Афганец же стремится хапнуть побольше и смыться. Поскольку если поймают, то тюрьмой он не отделается — либо голова с плеч, либо — если заслужил — кол сами знаете куда.
— Это же варварство! Средневековье какое-то! — возмутился Саша, который о подобном читал только в книжках о старине.
— А здесь и есть средневековье. Просвещенное средневековье. Впрочем, бывает, и откупаются ворюги. Особенно если родня эмиру или основным феодалам.
— Ужас…
— И это не самый ужас. То, что осталось, тоже практически нельзя использовать.
— Почему?
— Знаете, что здесь ценится выше всего? — ответил штаб-ротмистр вопросом на вопрос.
— Н-не знаю…
— Это потому что вы здесь — новичок. Дороже всего здесь ценится дерево, дрова.
— И что: они пустили на дрова…
— Зачем так? Это же адский труд — отдирать приклады от винтовок! Да и заметно сразу: чуть ревизия — по головке не погладят. Про кол помните?
— И?…
— Элементарно. Винтовки-то прибыли в ящиках. А ящики как бы уже к оружию не относятся. Некто очень умный давным-давно перепаковал винтовки в тюки, а ящики пустил налево. А арсенал здешний — в подвалах старого эмирского дворца. Сырость… Смекаете, что с оружием стало за десятки лет?
— Представляю…
— Вот-вот. Вы бы видели, что с патронами к «маузерам» стало. Мы, как увидели — за голову схватились. Цинки прогнили, гильзы окислились… Иные просто в груду монолитную срослись — не отделишь один от другого. Цинки от патронов, кстати, тоже какая-то умная голова пристроилась налево пускать — знаете, какие из них кастрюли получаются? А наши трехлинейные подходят весьма условно. Три десятых миллиметра дефицита — не шутка. Обтюрация при выстреле — ноль. Летит пуля метров триста и — баста! А уж в цель попасть вообще не надейся.
— Так, может быть, просто выбросить все это барахло на помойку и заменить нашим оружием?
— Легко сказать… А договор? А международный контроль — черт бы его побрал? Каждый ствол, который пересекает границу Империи, — под контролем. В том числе — вот этот, — штабс-капитан хлопнул по кобуре на своем бедре. — И ваш «федоров». Кстати, не думаете поменять на что-нибудь поизящнее? Тяжело ведь таскать такую мортиру!
— Меня устраивает, — насупился Александр.
— Ну, дело ваше… А с оружием — проблемы. Чуть ли не контрабандой таскаем, чтобы более-менее боеспособные части вооружить. А то и контрабандой… А с техникой — вообще завал. Мы ничего мощнее бронированного вездехода тут по договору иметь не можем. А значит: всякие «Кюбельвагены» допотопные, танки с сорока-пятидесятилетним пробегом… И ничего летающего. Только то, что оттуда сюда и обратно. Транспортники, в общем.
— Я сюда на «Комете» английской прилетел…
— Ха, на «Комете». Видели бы вы вертолеты… Куда прешь, дубина?! — заколотил Лисицын кулаком по перилам помоста. — Куда прешь, так твою растак!..
* * *— Дипломаты, господа, оказали Империи медвежью услугу, — горячился ротмистр. — По пактам и договорам вроде бы оттяпали для нее этот кусок горной пустыни, но что с ним делать дальше — никто не знает. Ни в России, ни здесь. Впрочем, азиаты знают-с, — иронически скривил он губы. — Качать, качать и качать русское золото в свои бездонные карманы, на словах уверяя в дружбе и готовности встать под скипетр Государя, а на деле — суя нам исподтишка нож в спину. Да не честный кинжал — засапожный кривой ножик с грязным и зазубренным лезвием!
— Успокойтесь, ротмистр, — поморщился майор-артиллерист. — Эта земля важна для нас, важна для Империи. И это — аксиома. А что касается туземцев, то всегда и всюду они были таковы. Когда прижмет — гурьбой под крылышко двуглавого орла, а как успокоится, рассосется — ну щипать перья из тех же крыльев.
— А разве вопрос с вассалитетом Афганистана не решен? — наивно спросил Саша. — Я думал…
— Эк вы хватили, поручик! — вздрогнул от молодецкого хохота продымленный зал. — Решен! Каково, а? Решен…
— Здесь, на Востоке, юноша, — назидательно поднял палец майор Загоруйко, — слова «уже» не существует. Тут все настолько расплывчато и зыбко, что понятие времени, как таковое, отсутствует. Вам, с вашими отравленными европейским воспитанием правильными мозгами, не понять, что «уже» здесь может значить «вчера», а может и «завтра»…
— А может и «никогда», — вставил ротмистр, гася в полной окурков и сгоревших спичек «пепельнице» — каком-то чеканном блюде, старинном на вид и в Петербурге наверняка стоившем бы сотни рублей, — выкуренную на две трети сигарету и вынимая из портсигара новую. — Или даже «ни за что». Восток…
— Дело тонкое! — гаркнули офицеры хором.
— Только не надо мне здесь сказки рассказывать про «народ, который никто и никогда не мог победить»! Побеждали. И ходили через Афганистан, как по паркету, все кому не лень. И туда, и обратно, и вдоль, и поперек. От Тамерлана, до Чемберлена, как говорится. И даже раньше. Другое дело, что, легко покорив, все, как один, не ожидали от этого милого народа клинка в спину. Зазубренного дедовского кинжала…
«Сколько нового я здесь узнал, — счастливо думал поручик. — Умные, тонкие, решительные люди… А вот просидел бы весь свой век в Петербурге, дрессируя гвардейцев… Нет, право слово, в добрый час увидел я ту газету…»
Но перед глазами снова и снова возникала печальная Настенька, и молодой офицер, несмотря на шум в голове, тянулся к стоящей на столе водке…
* * *Ночью Сашу опять разбудила стрельба.
За прошедшие с первой такой канонады ночи он как-то привык к шумовому оформлению с местным колоритом и сейчас только перевернулся на другой бок, с удовлетворением отметив, что никакого волнения в нем это не вызывает. Поручика больше занимало Рождество, до которого оставались считаные дни: с самого детства оно было любимым его праздником. Запах еловой хвои, яркие игрушки и мишура, обязательные подарки, которые он всегда находил поутру под лохматыми зелеными лапами, присыпанными искусственным снегом, Дед Мороз со знакомым дедушкиным голосом… А позже — танцы со сверстниками и сверстницами до утра, первые робкие поцелуи… Эх, прекрасный праздник! Будет ли здесь что-нибудь подобное?…
«Что- то чересчур громко сегодня… — подумал юноша, проваливаясь в объятия Морфея, но громкий стук в дверь разом спугнул легкокрылого проказника. — Что еще за чертовщина?»
— Поручик! Открывайте! — послышался голос прапорщика Деревянко, перекрываемый близкой стрельбой. — Открывайте сейчас же!
«Что ему приспичило?»
Вставать не хотелось — за день Бежецкий так намаялся с действительно непроходимо тупыми и ленивыми туземными новобранцами, что вечером просто свалился с ног, — и он постарался отвязаться от докучливого соседа:
— Я сплю, прапорщик. Давайте решим все дела утром…
— Открывайте! — заорал сосед, словно его резали. — Обстрел!!!
— Вы шутите? — не поверил юноша, на взгляд которого ничего особенно ужасного в стрельбе за окном не было.
— Какие еще шутки?! — Невидимый прапорщик так ударил ногой в филенку, что дверь едва удержалась на петлях, а хлипкий замочек не выдержал. — Вставайте!!
Поняв, что это не шутка и не розыгрыш, Саша откинул одеяло и кинулся к окну, за которым понемногу занималось нездоровое красное зарево. Но Деревянко опередил его, повис на плечах и повалил на пол, заставив пребольно садануться локтями и коленями о бетонный пол, лишь в эстетических целях прикрытый легкой камышовой циновкой, — о таком изыске, как дощатый пол или паркет, тут, наверное, и не слыхали.
— Вы с ума сошли… — начал Бежецкий яростно, но, осыпанный осколками вылетевшего стекла, осекся. — Что это?
— Снайпер, мать вашу!.. Если бы я не успел — получили бы дырку меж глаз!
— Спасибо…
— Рано благодарить! Одежду, оружие в охапку и ползком — вниз! Не дай бог ракеты в дело пойдут — изжарят нас тут, как пулярок!
Вот тут- то Александр и возблагодарил преподавателей в училище, гонявших их, мальчишек, до седьмого пота, заставляя ползать по-пластунски так, чтобы ни одна часть тела не становилась желанной мишенью для гипотетического снайпера. В том числе — и по пересеченной местности. Вроде лестницы.
— Голову ниже! — рявкнул прапорщик, и Бежецкий запоздало услышал зыкнувший рикошет — невидимый снайпер держал под прицелом не только окна.
Вот наконец и улица.
— Не отсвечивайте своим исподним, — прошипел прапорщик, отталкивая молодого человека ближе к стене. — Здесь вроде бы мертвая зона, но все-таки.
— Холодно… — пробормотал Саша, ежась под порывами ледяного ветра: зима, она и в Афганистане зима.
— Ничего. В следующий раз будете шустрее, — успокоил его Деревянко. — Насморк, он лучше дырки в голове. А на будущее помните — одежду и оружие нужно держать под рукой…
Во двор, пятясь задом, вполз бронированный вездеход на огромных рубчатых колесах, поворочал из стороны в сторону крошечной башенкой и выплюнул басовитую очередь куда-то в сторону гор. Еще и еще одну. Ему откликнулся пулемет где-то неподалеку, взмыли осветительные ракеты, превратившие все вокруг в плоскую черно-белую картинку…
— Все, — буркнул прапорщик, поднимаясь на ноги, отряхиваясь и протягивая шершавую ладонь Александру. — Кажется, пронесло…
— А снайпер?
— Он профессионал, поручик, а не самоубийца. Сейчас склоны из десятков стволов утюжат — ему и головы не высунуть. Бог даст — обошлось на сегодня…
Увы, не обошлось.
Получасом позже, под истошный женский вой, из соседнего дома вынесли покрытые простыней носилки и запихали в санитарный фургончик.
— Как ваше здоровье, Александр Павлович? — подошел к офицерам полковник Седых.
— Спасибо, хорошо… — растерянно ответил Саша, уже успевший переодеться, но все равно не попадавший зубом на зуб, не то от холода, не то — от волнения.
— Рад за вас. Однако рекомендую вам как-нибудь забежать ко мне. Тут, в горах, нужно следить за здоровьем особенно пристально. Послушаю вас, померю давление…
— А кто это, господин полковник? — кивнул юноша на трогающийся с места фургончик.
— Я же просил вас Саша: без чинов. Забыли?
— Простите…
— А бедняга не наш, к счастью. Перс из их коммерческого представительства. Вероятно, подошел к окну.
— Убит?
— Снесло пулей полчерепа, — хмыкнул медик. — Какое уж тут…
Александр почувствовал, что его прошиб холодный пот.
«Вот тебе и первая же пуля… — подумал он потрясенно, поняв, что легко мог составить компанию несчастному персу. — Вот тебе и…»
— Не тушуйтесь, Саша, — заметил его состояние Иннокентий Порфирьевич. — Судьба — индейка: далеко не каждому «везет» подобным образом.
— Да он тоже хотел к окну подскочить, — хмыкнул беспардонный прапорщик. — Еле оттащил!
— Да? Крайне неосмотрительно! Но в любом случае… С боевым крещением вас, сударь!..
Зажигать свет прапорщик настоятельно не советовал, но Саша до утра так и не смог сомкнуть глаз. Отчасти — из-за стоящей перед глазами картинки с воющей простоволосой женщиной, которую деликатно оттаскивали от накрытых простыней носилок, отчасти — от холодного ветра, задувающего из кое-как заткнутой всяким тряпьем разбитой створки окна.
И лишь когда в комнате стало достаточно светло, молодой человек ножом выковырнул из стены чуть смятую остроконечную пулю в латунной оболочке длиной чуть ли не с большой палец руки.
«Надо будет сохранить, — подумал он, тщательно припрятывая смертоносный кусочек металла, сегодня обошедший его стороной. — Талисман сделаю…»
7
— Увы, мы не можем пока здесь, в Кабуле, иметь полноценный храм, — извиняющимся тоном прошептал кто-то над ухом у Александра. — Афганистан — магометанская страна, и ее владыка настроен очень резко к христианству в любом его проявлении. Но против небольшой церкви здесь, в посольстве, не возражает… Знаете, как у них это бывает? Если водку наливать из чайника…
— Имейте совесть, господин советник! — зашипел кто-то над другим ухом. — До конца службы минуты остались! Давайте не будем портить друг другу праздник…
— Нет, это вы…
Саша не вслушивался в перепалку за своей спиной, ловя последние слова рождественской службы, которую здесь, в зале посольства Российской Империи, тесноватом из-за десятков набившихся сюда людей — офицеров и чиновников, дам и мужчин, русских, армян, грузин, — вел молодой священник с едва-едва пробивающейся на румяном лице русой бородкой. Отец Михаил. Тот самый, с которым Бежецкий летел сюда одним рейсом.
— Аминь, — произнес священник и склонил голову.