— Аминь, — произнес священник и склонил голову.
Люди за Сашиной спиной облегченно задвигались, принялись переговариваться, самые нетерпеливые осторожно попятились к выходу… Совсем рядом были накрыты праздничные столы, и запах деликатесных яств доносился сюда, кощунственно перебивая аромат ладана. И поручик с раскаянием подумал, что христианская благость в его душе куда-то улетучивается, вытесняемая вполне земным. Мыслями о праздничном меню, например. Или о молодой стройной блондинке в нескольких шагах от него…
«Недалеко же вы, поручик, — явственно услышал он насмешливый дедушкин голос, — ушли от маленького Саши Бежецкого…»
И дедушка, как всегда, был прав…
— Поручик! — вывел молодого человека из задумчивости голос штабс-капитана Нефедова. — Вы намерены здесь простоять всю ночь? Религиозное рвение, конечно, похвально, но мы, люди служивые, как вам известно, Святым Синодом и повелением Государя освобождены от многих условностей. К тому же гости уже рассаживаются, и мы можем остаться не у дел.
— Да-да, — спохватился Александр. — Я уже иду…
Он перекрестился на лик Спасителя, сурово глядящий на него со стены импровизированного храма, и поспешил за облаченным в парадный мундир штабс-капитаном, весело раскланивающимся направо и налево со знакомыми. А в знакомых у него числилась, видимо, вся не слишком многочисленная русская колония в Кабуле. Без различия чинов и пола.
— О! Еланцев, какая встреча! — крепко пожал он руку облаченному в пехотный мундир шатену среднего роста с хитроватым улыбчивым лицом. — Какими судьбами? Ты же сослан в свой Кандагар навечно! Или господин Мещеряков ради Рождества Христова объявил амнистию?
— Примерно так, Сережа, — улыбнулся поручик так обаятельно, что Саша почувствовал к этому незнакомому человеку мгновенную симпатию. — Рота моя отличилась намедни, и старик смягчился. К тому же все равно скоро сменяться, и для нас сделали поблажку.
— Как там перевалы?
— Обычно, — пожал широкими плечами офицер. — Замело снегом, едва пробились. Хорошо попутная колонна на Кабул подвернулась. А то сидели бы до Нового года, если не до Крещения.
— Повезло… Вам, конечно, несменной команде.
— Это точно. А что это, скажи-ка мне, друг, за свежее лицо? — стрельнул быстрым глазом на Александра поручик. — Что-то не припомню…
— А-а-а! Прошу любить и жаловать: поручик Бежецкий Александр Павлович. Граф и вчерашний гвардеец. К нам сюда — за боевым опытом и романтикой. А это, Саша, легендарный наш Герман Еланцев — герой, сорвиголова и гроза дамского общества по обе стороны границы.
Саша вспомнил гуляющие в офицерском кругу анекдоты, центральным персонажем которых непременно являлся некий поручик Еланцев, и протянул руку, пожатую охотно, но не без некоторой вальяжности.
— Очень приятно, поручик.
— Взаимно, поручик.
— Ну, вот и познакомились, — приобнял обоих за плечи штабс-капитан и увлек к столам, за которыми действительно оставалось не так уж и много свободных мест. — А теперь не грех и скрепить сие дело бокальчиком чего-нибудь покрепче…
* * *Офицеры все-таки немного опоздали, и мест рядом уже не оказалось. Только два напротив друг друга.
— Хм-м, — почесал в затылке Нефедов. — Кто где сядет, господа?
— Мне, в принципе, все равно, — улыбнулся Еланцев. — Я намерен сегодня в любом обществе отъесться за все недели сухого пайка и напиться до положения риз. А вы, поручик?
— Штабс-капитан, душка! — раздался с другого конца стола капризный женский голос. — Идемте к нам! Мы для вас заняли место.
— Момент, мадемуазель! — Нефедов глянул на товарищей, виновато развел руками и исчез.
— Видите, — поручик без всяких церемоний обошел стол, отодвинул стул и уселся, разворачивая белоснежную крахмальную салфетку. — Все решилось само собой, и даже жребий тянуть не пришлось. Садитесь, поручик, — в ногах правды нет.
Саше не оставалось ничего иного, как последовать примеру старшего товарища.
Едва он успел занять место (вокруг уже вовсю звенели бокалами, ножами и вилками), как хозяин праздника, его превосходительство посол Илья Георгиевич Думбадзе, поднялся на ноги, позвенел серебряной вилкой по хрустальному графину, призывая всех собравшихся к вниманию, и в наступившей тишине провозгласил тост за здравие Его Величества Государя Императора Петра Алексеевича. И стоило его голосу стихнуть, как слаженно скрипнули по паркету отодвинувшиеся стулья, присутствующие офицеры встали и выпили за Его Величество стоя. Вставший в едином порыве с остальными, растроганный Александр ощутил, как комок подкатил к горлу и увлажнились глаза, — никогда он еще не ощущал себя настолько органичной частью единого целого. А ледяная водка не обожгла, а согрела тело и душу…
Слева от Бежецкого сидела чопорная пожилая чета, кажется, даже не русская, если судить по тихим переговорам между собой по-французски, справа наворачивал за обе щеки салаты и закуски, словно боясь не успеть куда-то, тучный господин лет сорока. От еды он отрывался лишь для того, чтобы наполнить емкий бокал для шампанского водкой и осушить его, не поморщившись. Все окружающее его волновало мало.
Поручик Еланцев тоже мало интересовался окружающим, но привлекали его, вопреки собственному утверждению, отнюдь не закуски и напитки. Быстро опустошив несколько рюмок, он напропалую кокетничал с соседкой — некрасивой немолодой дамой, млеющей от его внимания и нервно похохатывающей при каждой шутке. Спутник этой дамы, напротив, был мрачен и методично напивался, практически не закусывая.
Заскучавший поручик от нечего делать стал прислушиваться к разговорам.
— Совершенно не понимаю, зачем я тут, — кривил губы высокий полноватый красавец в путейском мундире, сидящий через несколько человек от Саши. — Поверьте мне, господа: вся эта затея с Трансафганской железной дорогой — не более чем очередной прожект, имеющий одну цель — запустить лапу загребущую в казну по локоть.
— Это точно! — вторил ему невысокий толстяк в темном цивильном костюме. — Видели бы вы эти горы! Какие средства нужно вложить, чтобы пробить там тоннели, навести мосты через пропасти. Уж если англичанам и немцам в свое время не удалось ничего путного сделать — куда уж нам, сиволапым.
— И что, эти горы на самом деле такие ужасные? — округлила глаза хрупкая, похожая на птичку дама. — Отсюда они не кажутся такими.
— Ха! — покровительственно бросил красавец. — Вы такую пословицу слыхали, мадам: из-за гор — гор не видно?
— В точку, Николай Игоревич! — захохотали сидящие неподалеку. — В самую точку.
— Но и горы, мадам, еще не главная из бед. Все дело в том, что горы эти населены диким народцем, который спит и видит, как бы сделать нам пакость. И с ним-то нам не справиться точно.
— Что вы говорите!
— Кишка тонка-с! — Путеец заметил, что Бежецкий смотрит на него, и осклабился. — Несколько жалких тысяч солдат на огромную дикую страну. Да наших вояк шапками закидают. Да еще таких…
— Позвольте, — кровь ударила Саше в голову. — Кто вам дал право? Армия защищает вас…
— И именно вы — главный защитник! Браво! — Путеец поднял руки, сверкнув дорогой запонкой в манжете, и несколько раз лениво хлопнул в ладоши. — Только таких юных защитников нам и не хватало!
— Вы слишком зелены, юноша, чтобы встревать в разговоры взрослых людей, — назидательно вставил толстяк в цивильном. — Давно ли вас за ухо выводили из-за стола за подобные реплики?
Все вокруг расхохотались, а юноша, с трудом подавив желание встать из-за стола и уйти, уткнулся взглядом в стол.
— Действительно, сударь, — добродушно прогудел обжора справа. — К чему вам эти споры? Праздник сегодня. Давайте лучше выпьем за вашу молодость и успехи в карьере…
Выпив с толстяком (Саша рюмку, а тот — по обыкновению — фужер), Александр подумал, что действительно погорячился. Опускаться до спора со штафиркой? Фу, моветон! Видел бы его сейчас наш князюшка Митя…
Молодой человек внезапно наткнулся взглядом на пристальный, изучающий взгляд поручика Еланцева, оставившего наконец в покое свою даму, сразу сникшую без его внимания.
— И что, поручик, вы тоже считаете меня зеленым юнцом? — выпалил молодой офицер, с досадой ощущая, как краска заливает щеки, и яростно вонзил вилку и нож в безнадежно остывший на тарелке бифштекс.
— Что вы, поручик! Почему зеленым? — вылупил бесстыжие глаза Еланцев. — Ни в коем случае! Совсем наоборот! Таких, как вы, тут называют «вишенками».
— П-почему «вишенками»? — опешил Александр, так и не донеся вилку до рта.
С одной стороны, прозвище выглядело вполне невинно, почти нежно, но с другой стороны… Если верить молве, то кто же, кроме дам, естественно, слышал что-нибудь приятное из уст Еланцева?
— Почему? — переспросил поручик, задумчиво подняв глаза к потолку. — Хм-м… Так сразу и не объяснишь… — Он обежал взглядом стол и просиял. — Ага! Вот! — Вишня тут редкость, — извиняющимся тоном сообщил Еланцев, пододвигая к себе расписную пиалу с очищенным гранатом. — Особенно в это время года. Поэтому, с вашего соизволения, я воспользуюсь местным фруктом…
Бежецкий и все остальные заинтересованно следили, как поручик сосредоточенно выгребает из чашки в горсть рубиновые зерна, тщательно уминает пальцами, постреливая на зрителей лукавым глазом с таким видом, будто готовит удивительный фокус.
— Нет, я все-таки не понимаю… — начал было Саша, но тут офицер резко стиснул кулак, давя гранатовые зерна, и дамы, до которых долетели брызги сока, хором взвизгнули от неожиданности.
— Вы с ума сошли, поручик!.. — Полковник Вострецов вскочил со стула, срывая густо запятнанную красным салфетку. — Я этот мундир в первый раз надел!..
Было много негодований, требований «выставить этого шута прочь», оханья и аханья по безнадежно испорченным костюмам и скатерти. И среди этого бедлама недвижимы оставались лишь двое: криво ухмыляющийся Еланцев и Александр, не отрывавший взгляда от темно-красного, почти черного сока, струящегося на стол, будто кровь, и расплывающегося на белом кровавым же пятном…
* * *— Простите, сударь, я не хотел вас обидеть. — Поручик подошел к Александру, облокотившемуся на перила, и достал из кармана портсигар. — Не возражаете?
— Что вы, поручик… — Саша считал курение вредной и некрасивой привычкой, но что делать, когда девять из десяти окружающих тебя курильщики? — Курите на здоровье.
— На здоровье? Хм-м… Это надо будет запомнить… — невесело улыбнулся Еланцев, прикуривая от изящной зажигалки и тоже облокачиваясь на перила подле Бежецкого. — Вы, конечно же, сердитесь на меня за мою шутку.
— Нет, совсем нет, — соврал поручик, отворачиваясь: на самом деле ему было до слез обидно, что этот записной шут, невежа и… и…
«Можно же было как-то иначе… — думал он, следя за снежинками, похожими на огромных южных мотыльков, вьющимися под фонарем: под Рождество неожиданно потеплело, и стих ветер, словно сам Господь хотел сделать людям подарок на свой день рождения. — Не при людях… Зачем так-то вот…»
— Сердитесь-сердитесь, — утвердительно покивал офицер. — Но понимаете, Саша, в чем тут дело…
Куда только девался прежний нагловато-развязный тон поручика. Александру на миг даже показалось, что бок о бок с ним стоит не солдафон с сомнительной репутацией и еще более сомнительными манерами, а старший брат, которого у него никогда не было. Доброжелательный и мудрый товарищ. Почти как князь Вельяминов.
— Вы действительно очень молоды, романтичны и восторженны, Саша. Азия этого не прощает. Она — как люди, которые тут обитают. Изменчива и коварна. Она может ласково улыбаться вам в глаза, называть господином, уважаемым и даже другом, но стоит лишь расслабиться, повернуться спиной, и она выстрелит. Или ударит ножом. С ней можно разговаривать лишь ее языком. Вы это сами поймете со временем или… Или не поймете.
Поручик выпустил в темноту струю дыма, затянулся еще раз и закончил:
— Просто не успеете понять.
— Вы-то откуда знаете? — вскинулся Бежецкий.
— Я? Да уж знаю… Эх, Саша, знали бы вы, сколько таких, как вы, «вишенок» мне приходилось провожать на родину… В лучшем случае — искалеченными, а чаще всего… Знаете что? — оборвал Еланцев сам себя. — Уезжайте. Напишите рапорт Гржимайло, сочините что-нибудь душещипательное насчет семейных проблем… Он хороший мужик, я его давно знаю. Грозен только на вид. Он не будет возражать.
— Послушайте, поручик…
— Не бойтесь, Саша. Никто вам слова не скажет. Ни вам, ни о вас потом. Дело житейское…
— Послушайте! — Саша схватил Еланцева за плечо, рывком повернул к себе. — Вы отдаете себе отчет в том, что мне, бывшему офицеру гвардии, предлагаете? Да известно ли вам…
— Что вы сами попросились сюда? — Поручик без усмешки смотрел Александру в лицо, не пытаясь освободиться. — Известно. Сергей обрисовал в двух словах. И даже смею предположить из-за чего. Несчастная любовь, так? По глазам вижу, что так… Да вы отпустите мой погон, в конце концов. Я не убегу.
Бежецкий только сейчас заметил, что комкает в ладони погон на плече поручика, и смущенно разжал руку.
— Вот и славно, — разгладил тот чуть смятую золотую полоску. — Поверьте, поручик: все, что казалось вам важным и сложным там, в Петербурге, скоро покажется ерундой, детскими капризами. Азия еще ухмыльнется вам в лицо… Вы видели, как улыбаются туземные женщины? — неожиданно спросил поручик.
— Н-нет, — смешался Саша, честно пытаясь припомнить лица туземок, которых он еще видел немного. — А что?
— А то, что большинство из них это делает, не разжимая губ. Почему? А потому что зубы у них — черные и гнилые. Смотришь на такую красотку — над покрывалом только глаза сверкают. Большие, влажные… — плотоядно причмокнул Еланцев губами. — Ну, думаешь, красавица… Но вот паранджа летит в сторону, красавица приоткрывает губы в улыбке… Бр-р-р-р!!! Врагу не пожелаешь.
— Зачем вы мне все это рассказываете?
— Затем, что я вам не враг, Саша.
Поручик докурил папиросу до мундштука и щелчком отправил окурок в темноту.
— Пойдемте к столу, поручик. Что-то я замерз… Вы, наверное, тоже. Да и гости уже, наверное, считают, что мы с вами отправились стреляться. И делают по этому поводу ставки… Увы, дорогой мой, их можно понять — тут, в Кабуле, так мало развлечений. Давайте спутаем им карты — вернемся, как старые друзья.
— Давайте…
Еланцев подхватил юношу под локоть и увлек внутрь дома.
— А что, поручик, — спросил Саша невольно, — вы это вправду про туземных женщин?
— Что? Ах, да!.. Конечно, мой юный друг, конечно…
— И это очень отталкивает?
— Что именно?
— Ну… Их улыбка…
— Кого как. Меня, например, ничуточки! — расхохотался Еланцев, сверкая плутоватым глазом.
* * *Праздник продолжался.
Саша кружил в танце ту самую давешнюю блондинку, оказавшуюся супругой какого-то мелкого чиновника и на поверку — препустейшей и вздорной особой. Но выпитое горячило кровь, руки сжимали податливое тело, доверчиво прильнувшее к нему, аромат незнакомых духов дурманил… Жизнь постепенно переставала казаться мрачной.
«С чего это я взял, что все кончено? — умиротворенно думал молодой человек, слушая вполуха щебет партнерши, вдумываться в который не хотелось, да и не имело смысла, — ничего более банального он никогда раньше не слышал. — Жизнь продолжается… Тут есть общество, дамы… Люди вполне доброжелательны… Война? Что война? Совсем не обязательно…»
Додумать эту мысль он не успел.
Смертельно бледный — настолько, что рыжие волосы на фоне белого в синеву лица казались оранжевыми, — офицер вбежал в зал, постоял немного, обводя всех безумными глазами, и завопил:
— Прекратите музыку! Врача! Тут есть врач?…
Музыка захлебнулась, но пары продолжали, одна за другой останавливаясь и распадаясь, танцевать под одинокую скрипку, пока та не оборвала мелодию на высокой ноте.
— Что случилось?… Зачем врач?… Что с вами, поручик?…
Теперь и Александр узнал офицера. Они столкнулись в самый первый день в дверях кабинета генерала Мещерякова. Поручик Шестнадцатого Сибирского пехотного полка… Минден, кажется. Или фон Минден.
— Там… — поручик слабо махнул рукой в сторону туалетной комнаты, и его внезапно вырвало на ковер.
Тогда толпа, оттесняя его, хлынула внутрь…
Саша оказался на пути многоголового, но безмозглого чудовища, влекомого одним из сильнейших человеческих чувств — любопытством, — и его просто внесло в распахнутые двери…
С первого взгляда было ясно, что человек мертв: нелепо разъехавшиеся по залитому красным плиточному полу ноги, безвольно свесившаяся на грудь голова… А главное — широко забрызганная кровью кафельная стена позади. Кровью, уже собирающейся в темные сгустки, и чем-то темно-розовым, комковатым…
Юноша не считал себя чересчур впечатлительным, да и крови вроде бы не боялся, но внезапно почувствовал, как все съеденное и выпитое стремительно поднимается вверх, и только страшным напряжением воли не позволил себе повторить «подвиг» фон Миндена.
— Застрелился… — услышал он сзади, и взгляд тут же сфокусировался на блестящем пистолете, валяющемся возле правой руки покойного.
«Браунинг». Точно такой же, как тот, купленный в Петербурге.
«А ведь если бы я тогда… Тоже лежал бы вот так…»
Чувство вины острым ножом вонзилось в сердце. Он вспомнил, что так и не покаялся до сих пор в желании лишить себя жизни, что само по себе — грех, не исповедовался…