Он прекрасно понимал, что широко разрекламированный в мировой печати факт ухода — или бегства, как утверждают иные, — армии Израиля с южных территорий Ливана мало что меняет в расстановке сил на этом горячем клочке земли: израильские спецслужбы как проводили здесь свои операции, в том числе и силового характера, так и будут их проводить впредь, если сочтут нужным, — начиная от бомбежек и обстрелов баз исламских боевиков и заканчивая агентурной работой и осуществлением «точечных акций», к участию в которых привлекаются хорошо подготовленные боевики таких спецподразделений, как «Саерет Миткаль» и «Коммандо Ями».
Но все же есть одно «но» в этой истории с их захватом.
Если Бушмин ничего не перепутал с определением пусть даже приблизительных географических координат своего нынешнего местонахождения и если дело происходит в Ливане, а не в подконтрольных Израилю палестинских поселениях на западном берегу реки Иордан, то за каким чертом израильтянам понадобилось светиться этими своими надписями поверх «жилеток», удостоверяющими в глазах любого мало-мальски неглупого человека принадлежность нападавших к государству Израиль?
Хотя... Андрею самому столько раз в своей жизни доводилось участвовать в различных мистификациях, что он не удивился бы даже появлению здесь, на ночном ливанском шоссе, группы чеченских боевиков, а не то что израильтян, время подлета «вертушек» которых в указанную местность не превышает каких-нибудь двадцати минут...
* * *Экстремальная езда длилась считаные минуты. После того как водитель дал по тормозам, какие-то типы стали по одному выволакивать задержанных из салона на свежий воздух, громко переговариваясь при этом на незнакомом Андрею языке.
Насколько он мог судить, его вывели из микроавтобуса последним. Еще при задержании ему вывернули руки за спину и прихватили запястья самозатягивающимися «шипованными» наручниками. По ходу сумасшедшей езды, после всех этих дерганий и рывков, сталь впилась в его руки волчьими клыками. На его счастье, один из пары субъектов, вытаскивавших его под локти из машины наружу, очевидно, обратил внимание на это обстоятельство: на короткое время они освободили ему одну руку, затем опять защелкнули наручники, но уже не сзади, а спереди.
Покончив с этими нехитрыми манипуляциями, задержанного поставили спиной к стене: даже сквозь материю своего светлого летнего пиджака он ощущал лопатками эту еще не остывшую после знойного дня шершавую стену.
Рядом какие-то типы затеяли бурную перепалку. В разговоре, насколько он мог разобраться, участвовали трое. Один из них, разговаривающий громче других, шпарил о чем-то своем возмущенной скороговоркой; другой, кажется, возражал ему, а третий, судя по властным ноткам, их начальник, время от времени подавал какие-то короткие реплики.
Андрей тоже был бы не прочь поучаствовать в дискуссии, поскольку речь наверняка идет о его драгоценной жизни, но в отличие от арабского, на котором он с некоторых пор мог изъясняться довольно свободно, на иврите он не знал ни единого словечка — кроме разве что общеизвестного «шолом».
Базарили, впрочем, они недолго, довольно быстро найдя какое-то решение. На несколько секунд установилась зловещая тишина. Вот сейчас кто-то из них передернет затвор, и...
— Тебе к'гупно повезло, ко'геш! — неожиданно услышал он над ухом чей-то голос с характерной картавинкой. — Я единственный, кто гово'гит тут по-г'усски! Если бы не я, то тебя с'газу бы пустили в г'асход!!
С головы Бушмина наконец сняли полотняный мешок. Несколько секунд прямо ему в лицо светил мощный фонарь, затем луч переместился в другом направлении, перестав слепить ему глаза.
Он наконец смог немного рассмотреть место, в котором очутился. Под призрачным лунным светом можно было разглядеть несколько небольших плоских строений с обрушенными кровлями, чернеющих слепыми глазницами оконных и дверных проемов. Его ноздри уловили слабый запах гари. Вряд ли здесь живут люди. Ну а в целом картинка напоминала ему неоднократно виденные в Чечне руины человеческого жилья...
Лицом к нему, метрах в трех, стояли двое в камуфляже и масках: один держал его на прицеле «узи», другой, забросив автомат за спину, вооружившись фонарем, изучал какой-то документ — Андрей тут же врубился, что тот листает его закордонный паспорт.
Третий, составлявший недавно им компанию, переместился к другой кучке людей, решавших, надо полагать, участь Юсуфа, Исы и араба-водителя. Всего на виду было около дюжины боевиков, но на «брониках» тех из них, кого он смог рассмотреть, не было вообще никаких надписей.
Может, эти горящие в ночи семитические символы ему лишь померещились? Допустим, что так... Но как быть с мужиком, который сейчас знакомится с его паспортными данными? Судя по хорошему знанию им русского языка, выдающего в нем выходца из России или любой другой республики бывшего СССР, и характерному для некоторых «неарийцев» выговору, он, похоже на то, и вправду является-таки натуральным семитом...
— Михайлов Анд'гей Михайлович, — «русскоговорящий» боевик захлопнул паспорт и спрятал его где-то у себя под жилеткой. — Объясняю тебе г'асклад! Ты нам не нужен и на х'ен! Свалился, блин, как чегт на нашу голову...
— Это какая-то ошибка, — подал голос Бушмин, которому все происходящее начинало напоминать какой-то кошмарный сон. — Полагаю, вы меня с кем-то спутали...
— Садись! — рявкнул боевик. — На ко'гточки! Руки на затылок! Вот так!! Не знаю, зачем я с тобой вожусь... Слушай! Кто мы такие и что мы здесь делаем, не твое дело, гой! Нам нужен был один из а'габов, по имени Юсуф Саламеш, и мы его отловили! П'го тебя нам не было ничего сказано, мы не знаем, кто ты такой! У нас есть п'гиказ доставить куда надо Юсуфа, но тебя зовут не Юсуф, ве'гно?!
Поза, находясь в которой Бушмин вынужден был теперь общаться с «дознавателем», живо напомнила ему о событиях почти семимесячной давности, когда его спецгруппа, закодированная в документах Генштаба и ОГФС как спецподразделение ГРУ «Терек», во время рейда в одном из дефиле Аргунского ущелья полонила в один день сразу трех довольно любопытных субъектов — сопровождавших их нохчей и арабов удалось практически бесшумно приговорить, действуя из засады.
Он тогда, как вот этот «русскоязычный», листал паспорт одного типа, наделенного славянской внешностью, — а тот сидел на корточках, да еще со спущенными штанами, держа руки на затылке, с бледным до синевы лицом, ожидая почти неминуемой гибели на куче собственного дерьма. Паспорт у него был грузинский, таскать за собой этого «наймита» у Бушмина, понятное дело, не было желания, но чисто для проформы он все же спросил: «Назови мне хоть одну причину, шкура, почему я должен оставить тебе жизнь?!»
— Команди'г не хочет б'гать тебя с собой, — напомнил о себе картавящий боевик. — У нас тоже бю'го-кгатия есть, понимаешь?! Но я сказал, что в г'асход мы тебя еще успеем пустить... Учти, ко'геш, что в'гемени у тебя в об'гез, потому что вот-вот должна п'гилететь за нами «ве'гтушка...»
То же самое Бушмин некогда сказал Славянину, о котором не знал ровным счетом ничего и даже не был в курсе такой «малости», что он награждался «закрытыми» указами вначале Дудаева, а после его гибели Масхадова высшими ичкерийскими наградами и что на его совести на момент их «знакомства» числились, нет, не единицы, и даже не десятки, а сотни человеческих жизней...
Эта сволочь, сидя на кучке собственного дерьма, под прицелом автомата двухметроворостого Ивана Гараса, чтобы спасти свою поганую жизнь, растворил пасть и выдал такое... Пришлось, вопреки собственному желанию, везти его и двух захваченных чуть позже чеченов на «вертушке» в Моздок, откуда все трое, к немалому удивлению Бушмина, передавшего их особистам, не без вмешательства неких влиятельных сил испарились уже на следующий день...
Так что он прекрасно понимает местного «команди'га», потому что закон подлости в таких вот случаях одинаково действует повсюду, будь то Россия, Израиль или Ливан. Он ведь сам после того декабрьского случая неоднократно пожалел, что не шлепнул всех троих на месте, присовокупив их к убитым ранее боевикам, потому что началась история с поимки этой троицы в Аргунском ущелье, ниточка потянулась к коррумпированным чинам МВД и некоторым военным, имеющим в том числе отношение к разного рода предательствам, включая сюда передачу, небескорыстно, естественно, оружия и прочего имущества «сепаратистам»; из Моздока, Гудермеса и Ханкалы нашлись завязки на Москву — вот так, продвигаясь «шаг за шагом», на ходу модифицируя собственную «легенду», обрастая связями и «крышами», он в конечном итоге и добрался до этой ливанской глухомани, где его могут элементарно прислонить к стенке...
* * *— Как ты оказался в компании этих а'габов?! — спросил владеющий русским языком боевик. — Кто ты такой по жизни и что ты делаешь здесь, на нашей г'анице с Ливаном?!
— Как ты оказался в компании этих а'габов?! — спросил владеющий русским языком боевик. — Кто ты такой по жизни и что ты делаешь здесь, на нашей г'анице с Ливаном?!
«Кто они такие? Израильтяне? Вышли на Юсуфа через свою парижскую агентуру? А уже через него хотят выйти непосредственно на лидеров „Исламского трибунала“? Или местная ливанская контрразведка решила устроить костюмированный маскарад? А может, сами арабы решили устроить еще одну „проверку на дорогах“? Да черт их разберет...»
— Мы просто попутчики с ними, — не найдя более внятного объяснения, сказал Бушмин. — Я не знаю, кто они такие... Я попросил подвезти меня... Вот, пожалуй, и все.
— Ты ни х... не понимаешь, д'гуг мой, — насмешливо произнес боевик. — Давай еще г'азок... Итак, кто ты такой и почему д'гужишь с п'гоклятыми а'габами?!
— Я путешествую, — проталкивая слова сквозь пересохшие губы, сказал Бушмин. — У меня есть визы в паспорте, и я не понимаю, что вам от меня нужно...
— Ты все в'гешь! У тебя нет отметки о п'гибытии в Дамаск и нет отметки о въезде в Ливан!
— Это какая-то досадная ошибка...
— Встать! — резко скомандовал боевик. — Г'уки на затылок!
К ним тут же присоединились еще двое в масках. Подталкивая в спину и задавая таким образом нужное направление, его погнали куда-то в темноту, разрываемую временами вспышками мощных фонарей. Там, где несколько минут назад стояла кучка людей, никого уже не было: Ису и водителя еще раньше куда-то увели, а Юсуфа, когда они проходили мимо, на его глазах погнали пинками к микроавтобусу...
Они прошли каких-то шагов пятьдесят и остановились у какого-то строения, такого же полуразрушенного, как и все прочие дома в этой маленькой заброшенной деревушке. Возле дома, сложенного из серых известняковых плит, копошились человеческие силуэты. Когда трое или четверо из них присоединились к остальной компании, в которую пока входил и Бушмин, у стены остались стоять две согнутые фигурки, выглядевшие бесформенными из-за своих длинных арабских одеяний.
По всем прикидкам получается, что эти двое — Иса и водитель.
Хотя Андрей не слышал команды, темень одновременно прорезали вспышки коротких очередей, выпущенных сразу из полудюжины стволов. Оружие у израильского спецназа или тех, кто под него косит, было снабжено глушителями, так что свою акцию они провернули без излишнего шума.
Затем один из боевиков не поленился прогуляться к «бугоркам», которые отчетливо высветились в свете фонаря, и сделать «контрольку» уже с более близкого расстояния.
Странно... Зачем они его сюда привели? Почему не поставили в один ряд с этими двумя? И вообще... Могли бы шлепнуть на месте, а не разводить базары, как его «русскоязычный» д'гуг...
«Осторожно! — сказал себе Бушмин. — Ты не уверен, что эти двое, кого они только что „замочили“, и есть знакомые тебе двое арабов... Если ты имеешь дело с „ряжеными“ и тебя таким вот образом проверяет контрразведка из „Хезболлах“... Если верить досье, то Му-хаммед-эд-Дин как раз славится организацией таких провокаций... И еще куча „но“ и „если“... Мудак ты, Анд-рюша, раз допустил такое блядство по отношению к себе, единственному и горячо любимому...»
Знакомый уже боевик задал ему несколько вопросов касательно того, насколько хорошо он знает Юсуфа, затем поинтересовался, ведомы ли чужестранцу такие-то и сякие-то личности, среди которых были названы и Хасан, и мадам Фатима, и наряду с лидерами «Хезболлах» и ХАМАСа уже знакомый ему тип по имени Мухаммед-эд-Дин.
Андрей проигнорировал большую часть вопросов, симулируя слабоумие, на остальные ответил, что «не в курсе», а сам тем временем чутко прислушивался: не летит ли по его душу «ангел смерти», то есть «вертушка», на борту которой они вроде как собираются отбыть в родные Палестины?
Шума вертолетных лопастей что-то не слыхать. Или эта публика наколола его насчет «вертушки», или же в Израиле вдруг перевелись геликоптеры, снабженные спецаппаратурой для ночных полетов.
«Ко'геш», которого Бушмин успел полюбить как родного, видать, утомился агитировать бывшего соотечественника «за жизнь» или же разочаровался в его умственных способностях.
На голову плененному чужестранцу опять набросили непроницаемый полотняный мешок, а его самого, хотя он и малость упирался, заставили принять коленопреклоненную позу.
— Даю тебе еще один шанс! — прошипел ему на ухо толмач. — Ты здесь по заданию г'оссийских спецслужб, да? Какое тебе дали в Москве задание?! Мы не хотели бы убивать наших г'усских коллег! Вы, г'усские, и мы, из'гаильтяне, всегда можем догово'гиться, потому что у нас общий в'гаг... Ну! Скажи что-нибудь!! Назови своих начальников в Москве, и, если не сов'гешь, мы га-л-лантилуем тебе жизнь!
— Да вы че, мужики! — возмутился пленник. — Совсем офуели?! Что вы на людей кидаетесь?! Или вам здесь больше делать нечего?!! Говорю же вам, что вы меня с кем-то спутали...
В повисшей вокруг него зловещей тишине он отчетливо услышал, как звякнуло металлом о металл: кто-то из «командос» сменил магазин, затем передернул затвор.
Чуть покачнувшись, он встал с колен — не дождутся!
Откуда-то издалека, на пределе слышимости, долетел глухой рокот вертолетных винтов, хотя не исключено, что это ему лишь почудилось, как почудились ему частые хлопки, как будто некто невидимый, но находящийся где-то неподалеку от сцены, наградил его своими аплодисментами...
Глава 5
Спустя двое с небольшим суток после сцены расставания с агентессами Мокрушин вновь оказался на пассажирском терминале морского порта Валлетты. Он наведался сюда в компании с Леней Белькевичем, чтобы встретить паром, регулярно курсирующий между портами Сицилии и Мальтой.
Белькевич является кадровым сотрудником ГРУ, тридцати двух лет, успевшим послужить, как и Сергей Шувалов, в знаменитой бригаде СН ГРУ, дислоцированной в Фюрстенберге (ГДР). После вывода войск из Восточной Германии он еще три года служил в Чучкове; во время первой чеченской, являясь заместителем командира РДГ[11], рейдировал в составе спецназа ГРУ по тылам противника, по завершении военной кампании был переведен в Центр подготовки спецназа ГРУ в Чучкове, откуда в девяносто восьмом его и еще нескольких квалифицированных специалистов затребовали в Москву, где уже ударными темпами шло создание «совсекретного» подразделения П-ЗР (активная разведка в конфликтных регионах страны и за рубежом).
То, что Белькевич имел звание подполковника, а Мокрушин пока еще ходил в майорах, ровным счетом ничего не означает. В подразделении, возглавляемом Шуваловым, все эти звания и бывшие должности в принципе не имеют сколь-нибудь большого значения. Когда в конце прошлого года в Москве стал созревать гнусный заговор, одним из проявлений которого была попытка подготовить покушение на «и.о.», и когда бросили на «антитеррор» практически всю целиком команду Шувалова, то Рейнджу, которого вместе с его спецгруппой «Город» экстренно перебросили в Подмосковье, в те дни наделенному, как и Михалыч, какими-то невероятными полномочиями, в интересах дела приходилось помыкать немалыми чинами, сплошь полковниками и даже генералами — и если кто-то из них пытался саботировать или, негодуя, открывал свою пасть, то его тут же резко ставили на место.
Белькевич — шатен, ростом он сантиметров на пять ниже Рейнджа, носит усы. Смотрит всегда с хитрецой, любит косить под простака. Легко сходится с незнакомыми людьми. Всегда и в любой ситуации предпочитает хранить выдержку и спокойствие, не раз уже доказал свою надежность, действуя в самых экстремальных ситуациях.
Леня был одет в светлые брюки и распахнутую почти до пупка рубаху с коротким рукавом. На груди у него болтался фотоаппарат, а в руке он держал эскимо, причем мороженое таяло с такой скоростью, что он едва успевал слизывать подтаявшую молочно-шоколадную смесь. Рейндж был в своем обычном курортном прикиде: в шортах, майке и бейсболке. Деньги и документы, как многие здесь, он носил в барсетке на поясе. Как и Ленчик, он тоже косил под рядового туриста, но вместо «мыльницы» имел при себе японскую видеокамеру.
— Ф-у-у... Ну и жара! — сказал Белькевич, благоразумно отправив остатки эскимо в урну. — Лучше бы, Рейндж, нас куда-нибудь на Шпицберген забросили, потому что лично я холод переношу легче, нежели такую вот жару...
— Забыл, как мы в декабре давали дуба в... одном известном тебе местечке? — Ополовинив бутылку минералки, которая еще не успела остыть, Мокрушин передал ее напарнику. — Кто-то из наших, когда мы ночевали на снегу, тогда ляпнул: «Эх, мужики, сейчас бы на каких-нибудь Багамах, да под пальмами, да кверху пузом...»
— Хорошо там, где нас нет, — согласно покивал головой Белькевич. — Ага... Вот и транспорт начали выпускать...
Они стояли на открытой террасе, на втором этаже здания морвокзала, и паром, пришвартовавшийся каких-нибудь минут десять тому назад, с уже опущенной на причал рампой с выбранного ими НП виден был как на ладони.