— Я тебя разбудила? — спросила она. — От этих жженых волос такая вонь. Мне остаться у себя в комнате? Или лучше перейти в комнату мальчиков? Там уже есть все, что нужно для больных.
Он забрал ножницы из руки дочери. Ее миловидное личико выглядело непривычно. Голова острижена с одного боку, на шее расползлось красное пятно.
— Нет нужды срезать волосы, — сказал он. — Это ничего не дает.
— Да? Но я уже начала, не оставлять же все в таком виде.
Он стал срезать локоны, бросая их в огонь и захлебываясь слезами. Когда он обошел кругом, закончив стрижку, и вновь оказался с Дорой лицом к лицу, она спокойно взглянула на отца и чуть заметно улыбнулась, словно извиняясь за что-то.
28
Присутствие незнакомца на похоронах Розы лишь усугубило тяжелое душевное состояние Уильяма. Подходя к церкви, он с раздражением увидел перед собой человека в черном, вежливо уступившего ему дорогу, и был раздражен еще больше, заметив его на кладбище. Незнакомец озирался по сторонам с видом самодовольным и беспечным, будто выбрался на воскресный пикник.
Во время надгробной речи священника этот тип куда-то исчез, но передышка оказалась недолгой. Когда Уильям взял в руки лопату, чтобы первым бросить землю на гроб, незнакомец возник по другую сторону могилы и пристроился рядышком с Недом. Нет, какова наглость! Стоит себе вальяжно, взирая на сцену погребения так, словно здесь разыгрывается пьеса единственно ради его удовольствия. Кощунство и глумление, вот что это такое!
Уильяму очень хотелось сойтись с ним один на один и разом выяснить все отношения — но не в такой же день и не в такой момент. Посему он решил игнорировать незнакомца. Однако тот, как будто прочитав его мысли, уставился прямо на Уильяма. Он даже слегка поклонился, словно здороваясь, а затем качнул головой в сторону ворот — это выглядело как приглашение встретиться попозже и переговорить. Уильям загреб лопатой землю и уже приготовился швырнуть ее через могилу прямо в эту мерзкую, слащаво ухмыляющуюся рожу. Но человек в черном юрко скользнул куда-то вбок и исчез из виду, и перед Уильямом оказался лишь Нед, глядящий на него с тревогой.
Уильям бросил землю на гроб и быстро зашагал прочь.
Вот такие дела. Он схоронил свою жену. Он схоронил троих детей из четверых. И сейчас ему предстояло вернуться домой, чтобы по возможности облегчить уход из жизни своего четвертого, и последнего ребенка.
— Она уже никого не узнает, — сообщила миссис Лейн на пороге комнаты.
Ничто уже не могло удивить его у смертного ложа. Все было точно так же, как в предыдущих случаях. Он говорил со своей дочкой и видел, что она его не понимает. Миссис Лейн периодически прикладывала ко лбу Доры влажный платок, обходясь без обычных ласковых слов, которые девочка все равно бы не услышала. Минута тянулась за минутой, и он отмерял долгую безнадежную пустоту каждой из уходящих секунд. Миссис Лейн читала молитвы. Он вместе с ней бормотал «аминь».
Бремя надежд теперь уже не добавлялось к их горю. В душе Уильяма по инерции сохранялся протест против творящейся несправедливости, но протест этот слабел и угасал. То, что еще осталось от прежнего отца, не желало мириться с потерей своего ребенка, но он сознавал, что гнев его подобен гневу мухи, бьющейся в окно пустого здания. Смерть крепко взяла его в оборот; ныне он весь был в ее власти, под ее неумолимым игом.
Беллмен уже привык к тому, что с определенного момента его близкие становятся совершенно неузнаваемыми. То же случилось и с Дорой. Остриженная голова, заострившиеся черты лица, туго обтянутые бледной кожей, запавшие глаза, — этот ребенок в постели казался не имеющим никакого отношения к его кудрявой розовощекой дочурке, какой он видел ее пару недель назад. Глаза ее закатились под верхние веки, дыхание было хриплым и неровным. Она уже более чем наполовину принадлежала к иному миру.
К этому Беллмен был готов. Он знал все симптомы всех стадий болезни, знал их последовательность и сроки. Сколько уже раз он вот так же — минута за минутой, час за часом — стоял у изголовья своих родных. Он изучил этот процесс так досконально, что мог предсказать, каким будет следующий вздох — когда еле слышный, а когда чересчур громкий. Он с точностью до момента предвидел начало очередного приступа судорог. Смерть так основательно его натренировала, что он мог бы замещать ее саму в качестве надзирателя при умирающих. В этом он походил на дирижера, знающего каждую ноту, каждый такт, каждую смену тональностей исполняемого произведения.
И сейчас, осмотрев дочь, Уильям понял, что конец еще не близок — он должен наступить часов через десять, а то и двенадцать.
— Почему бы вам не поспать хоть немного? — предложила миссис Лейн. — Вы сами с виду еле живы.
Он прошел в свою спальню. На краю постели лежал домашний халат Розы — там она оставила его, сняв в последний раз. Плотная материя до сих пор частично сохраняла очертания ее фигуры. Когда он дотронулся до халата, материя осела — будто испустила последний вздох вслед за своей хозяйкой. Он отвернулся. Спать здесь он не мог. Он вообще не мог спать.
И он отправился в «Красный лев».
Полли поздоровалась — без каких-либо намеков на прошлые дни или на нынешние времена — и поставила перед ним кувшин сидра. Он сидел молча и осушал стакан за стаканом. Пил с тупой методичностью, не рассчитывая забыться. Алкоголь несколько смазывал остроту его горя, но рассеять мрак безысходности он был не в силах.
На определенной стадии опьянения Уильям начал понимать многие вещи, прежде не доходившие до его сознания. Этот мир, вселенная, да и бог, если таковой существовал, ополчились на человечество. С новой точки обзора он видел, что его давняя удачливость являлась не более чем издевательской шуткой: человеку позволили верить в свою счастливую звезду только затем, чтобы ему было больнее падать с высоты. Он осознал собственную ничтожность и тщетность всех попыток самому определять свою судьбу. Он, Уильям Беллмен, хозяин фабрики, был ничем. Все эти годы он верил в свои силы и дарования, не догадываясь о постоянном присутствии где-то поблизости самого могущественного из всех соперников, способного в любой миг раздавить его, как жалкую букашку. Его счастье и его успех, которые он полагал возведенными на прочном фундаменте собственных трудов, знаний и талантов, на деле оказались столь же эфемерными, как белая головка одуванчика, — стоило неведомому сопернику дунуть, и все это разлетелось, исчезло без следа. Как же так вышло, что он доселе даже не подозревал об этом — он, полагавший себя всезнайкой? Что держало его в неведении все эти годы?
Он продолжал пить. При этом мысли его оставались на удивление ясными, вот только голова клонилась все ниже, пока не достигла поверхности стола, и еще чуть погодя он захрапел.
Его растолкала Полли. Она помогла ему подняться и довела до двери.
— Ступай домой, Уильям Беллмен. Сейчас это не лучшее место, но это единственное место, где тебе следует быть. Ступай.
Снаружи было темно. Насчет холода он судить не мог, искусственно подогреваемый изнутри алкоголем. Спотыкаясь и кое-как переставляя ноги, он брел неведомо куда, но не останавливался ни на секунду из страха, что агония мыслей захлестнет его с новой силой. Всю свою сознательную жизнь он к чему-нибудь стремился. Каждая прожитая им минута была шагом к достижению какой-либо цели. И он хотел понять, в чем состоит его нынешняя цель. Возвращаться домой смысла не было. Все, что мог, он уже сделал, и сейчас его присутствие ничего бы не изменило. На фабрике тоже появляться не стоило. Его трагическая фигура производила гнетущее впечатление на рабочих. Они всячески сторонились Беллмена, напуганные тем, что произошло с его семьей. Куда же ему податься?
В мозгу Беллмена существовал некий отдел, автоматически начинавший действовать, когда требовалось решить проблему. Он не знал, было это следствием приобретенной привычки или врожденным качеством, но функционировало оно безупречно, включаясь в тот самый момент, когда возникала потребность, и зачастую выдавая готовое решение даже раньше, чем Уильям успевал осознать само наличие проблемы. Это походило на часы, мерно тикающие где-то в глубине сознания, тогда как прочие отделы мозга занимались мелкими насущными вопросами и повседневной рутиной. И сейчас этот механизм работал на полную мощность, просчитывая варианты борьбы с могущественным соперником.
Первый вариант: делиться. Согласовать условия: столько-то тебе, столько-то мне, и каждый получит то, что ему нужно… Однако он уже это пробовал, и ничего не вышло. Второй вариант: продавать. Но ведь это была Дора, его дочь. Так что если даже соперник будет готов к покупке — а до сих пор он только уничтожал или крал, — Беллмен не будет готов к продаже. Это исключалось. Третий вариант: прятаться. Держись тише воды, ниже травы и надейся, что соперник посчитает тебя слишком незначительным и перестанет замечать. Увы, слишком поздно. Он уже попал в поле зрения соперника и под его прицел. Что оставалось? Четвертый вариант: сотрудничать. Но о каком сотрудничестве может идти речь в этом случае? Нет, это невозможно. Возвращаемся к первому варианту: делиться. Однако он уже это пробовал…
Механизм работал без устали, выдвигая все более отчаянные и нелепые идеи. Он устроит этому сопернику саботаж! Он разрушит его бизнес! Он наймет банду головорезов, которые будут поджигать его склады и цеха! Он переманит к себе его лучших работников, он распустит порочащие слухи о его товарах! Полный абсурд, если учесть, что он столкнулся не с каким-то обычным деловым конкурентом. И чем безумнее становились идеи, тем сильнее он удивлялся самому себе. Он и не подозревал, что способен на такие коварные и жестокие действия. Он оказался не тем человеком, каким считал себя ранее. Уильям не мог сделать усилие, чтобы остановить неугомонный механизм в своем мозгу, — да и не знал, как он отключается. До сих пор такой потребности у него не возникало.
Как же он будет жить дальше с этим в голове — с бесконечно затянувшейся попыткой решить в принципе неразрешимую проблему?
Делиться, продавать, прятаться, сотрудничать.
Это могло свести с ума. Это уже сводило его с ума.
Ну почему его мозг не хочет угомониться и признать, что все потеряно и сделать ничего нельзя?
Внезапно он увидел, где находится: неподалеку от старого коттеджа, в котором родился и вырос. Уже стемнело, но коттедж выделялся на фоне неба прямоугольником более густой тьмы. А по другую сторону от Уильяма в небо врезались черные ветви старого дуба. Он повернулся и пошел к дереву.
Новая задача была сформулирована: отключить свое сознание.
Под дубом он остановился. Место выбрано верно. Он это чувствовал. Мозг работал быстро и четко.
Вот эта ветка достаточно крепка, и высота подходящая. Он может залезть туда, усесться, приготовиться — и просто упасть вниз, к земле, к своему концу. Он еще раз осмотрел дерево и выбранную ветку, проверяя, нет ли каких недочетов в плане, уточнил пару мелких деталей… Порядок!
Теперь дело было только за веревкой — и он знал, где ее найти. Гробы опускали в могильные ямы на прочных веревках, но при нынешней частоте похорон — по два-три покойника ежедневно — веревки перестали запирать в сторожке, а просто вешали на крюк, вбитый в стену над ведущей к подвалу лестницей. Он сам это видел. Воровства не опасались: какой вор покусится на веревки, спустившие в могилы стольких мертвецов?
Беллмен двинулся в сторону кладбища. Наконец-то есть достижимая цель! Он сразу почувствовал себя лучше.
Тонкий серп луны подсветлил небо, и силуэты кладбищенских тисов были заметны издали. Оказавшись в тени этих тисов, он пошел осторожнее, то и дело ступая мимо тропы на кочковатый дерн. Наконец он отыскал веревку и уже направлялся к воротам кладбища, когда прямо перед собой увидел свежую могилу Розы.
Он сбавил шаг, потом остановился.
Здесь он был не один. Чуть поодаль стоял незнакомец в черном, прислонившись спиной к старому надгробию. Он не шевелился и не отрывал взгляда от темных верхушек деревьев.
Если до этого и дул какой-то ветерок, сейчас он стих. Воздух был абсолютно недвижим.
Создавалось впечатление, что незнакомец простоял здесь уже очень долго, но никуда не спешит, имея в запасе уйму времени.
Наконец он повернул голову к Уильяму и взглянул на него с вежливым интересом.
— Я хочу извиниться за то, что было днем, — сказал он ровным, негромким голосом. — Согласен, я мог бы проявить больше такта.
— Да кто вы такой, черт возьми?
— Ваш друг. — И он быстро взглянул на Уильяма, проверяя эффект этих слов.
— Друг? Мы даже не знакомы.
Человек в черном задумчиво склонил голову набок:
— Это верно. Тем не менее намерения у меня самые дружеские. Думаю, нам стоит кое-что обсудить.
Уильям поправил на плече моток веревки и сделал шаг дальше по тропе.
— Может, все-таки поговорим? — спросил человек.
— Вот как, значит, это делается? Я останавливаюсь с вами поболтать, а утром здесь находят мой труп? Все идет к этому, да?
Взгляд незнакомца ненадолго задержался на веревке, которую нес Уильям, а потом — с ироническим прищуром — переместился на его лицо.
«Он все знает», — подумал Уильям.
Но человек в черном сделал решительный жест, как бы отметающий его предположения.
— Нет, нет и нет. Я вижу, вы меня неправильно поняли. Я здесь для того, чтобы вам помочь — или, скорее, получить помощь от вас. Собственно, речь о взаимной пользе. Может, уберете это, — он кивком указал на веревку, — и присядете?
Уильям устало сбросил с плеча моток и опустился на надгробную плиту по другую сторону от могилы Розы, напротив незнакомца.
— Взгляните на это, мистер Беллмен. — Рука в широком свисающем рукаве описала круг, охватывая все кладбище. — И скажите мне, что вы видите.
— Что я вижу?
Перед ними были могилы. Над старыми поднимались памятники — скульптуры, стелы, статуи ангелов, каменные кресты. Недавние представляли собой лишь земляные холмики. На могильном холмике Розы белели цветы. Новые, только что выкопанные могилы зияли пустотой, готовые принять усопших завтра или в ближайшие дни. Одна из них примет в себя Дору.
Гнев, подогретый винными парами, вырвался наружу.
— Что я вижу? — переспросил Уильям. — Я скажу вам, что я вижу! Я вижу свою жену. Я вижу трех моих детей. Я вижу их могилы. И еще я вижу пустую могилу, которая ждет мою последнюю дочь. Я вижу горе, страдания и отчаяние. Я вижу тщетность своих прежних трудов и всего, что бы я ни сделал в будущем. Я вижу массу причин для того, чтобы прямо здесь и сейчас покончить с собой и со всем этим. Навеки!
Уильям рухнул на могильную плиту, корчась и дергая себя за волосы. Черты его лица исказились так сильно, будто кожа пыталась отделиться от костей черепа. Он ждал, что волна боли накроет его, подхватит и унесет неведомо куда, однако этого не произошло. Он оставался здесь, со своей мэкой — неизменной, бесконечной, нестерпимой. Он стремился вырваться из этого замкнутого круга; но что действительно вырвалось, так это вопль из его горла, из самого нутра, гулкий и протяжный, который отозвался долгожданным эхом в его голове, подавляя и притупляя мысли.
Звон в голове постепенно стихал. Вдруг этот тип уже исчез? А вдруг его здесь и не было вовсе? Тогда Беллмен сможет продолжить путь и довести до конца задуманное. Он поднял глаза.
Все еще здесь. Стоит как ни в чем не бывало, выпятив грудь и заложив руки за спину.
Незнакомец взглянул на него сверху вниз и произнес одобрительно:
— Так-так! Хорошо!
Уильям поежился. Неужто он имеет дело с безумцем?
— Понимаю. Ведь вы еще молоды… — Он разомкнул руки, но через секунду, передумав, снова убрал их за спину. — Я, знаете ли, вижу вещи в ином свете.
— Надо полагать. — Голос Уильяма, сорванный недавним воплем, прозвучал еле слышно.
— Да. И сейчас я вижу перед собой… — Он сделал паузу, долго и медленно набирая в легкие воздух, как будто затягивался сигарой чрезвычайно редкого и дорогого сорта, прежде чем с наслаждением выдохнуть: — Перспективу.
Уильям смотрел на него настороженно. Этот тип явно помешался. Но потом в его голове звякнул сигнальный звоночек.
Как там было?
Делиться, продавать, прятаться, сотрудничать.
Сотрудничать.
Он подумал о Доре.
И согласно кивнул:
— Считайте, я в деле.
29
Прохладный утренний воздух вошел в его ноздри. Пауза. Согретый воздух, изрядно приправленный перегаром, вытек из его рта.
Он проснулся? Это походило на пробуждение. Значит, он спал?
Чувства возвращались к нему медленно, как к восставшему из гроба Лазарю. Голова раскалывалась. В груди ныло, словно он всю ночь надрывал криком легкие. Он лежал на чем-то холодном и твердом, и что-то шершавое скребнуло его щеку при попытке пошевелиться. Он приоткрыл один глаз. Вот как, он на кладбище! С надгробной плитой в качестве постели и свернутой веревкой вместо подушки. Рядом свежая могила. Это могила Розы.
Он закрыл глаз и начал вспоминать. Так, он был на похоронах жены. Потом пошел в «Красный лев». Очень много выпил. А потом? Что-то проскользнуло в памяти…
…и вновь исчезло.
А потом в сознание ворвалась тревожная мысль.
Дора!
Он вскочил настолько поспешно, насколько позволило затекшее тело.
Надо вернуться домой.
Даже не взглянув на моток веревки, оставшийся лежать на надгробии, он двинулся прочь с кладбища. Все его мысли были заняты дочерью и тем, что следует сделать для спасения ее жизни. Ибо она будет жить. Теперь он был в этом убежден. Она будет жить! И — хотя об этом он совсем не думал — будет жить и он сам.
Когда Беллмен появился на пороге комнаты, миссис Лейн ни словом не обмолвилась по поводу отпечатка веревочных колец на его щеке и исходящих от него алкогольно-кладбищенских запахов. Она лишь пошире распахнула дверь, впуская его внутрь. Кто упрекнет в нервном срыве мужчину, оказавшегося в таких обстоятельствах?