Но сейчас идея, подсказанная ему Блэком, была уже близка к осуществлению. Как только погода улучшится, здание пойдет в рост. В этой ситуации проблема Блэка начала выдвигаться на передний план. Беллмена особенно тревожило то, что он не мог отчетливо вспомнить обстоятельства их встречи на кладбище, при том что четкость и конкретность являлись необходимыми элементами деловых отношений. Чего ожидал от него этот Блэк? И чего Беллмен мог ожидать от Блэка? Он чувствовал себя обязанным, и это смущало его покой. Как ни крути, а ведь именно Блэк разглядел блестящую перспективу и поделился идеей с Беллменом, а посему имел полное право на вознаграждение. Так о чем же они договорились той ночью?
Беллмен закрыл глаза и постарался вспомнить.
— Процентная доля… — бормотал он. — Совместное владение… Дивиденды…
В этих словах он надеялся уловить отклик из прошлого, какой-то намек на содержание их беседы, на сделку, которую они, возможно, заключили. Однако отклика не было.
Тогда оставалось только одно. Он имел возможность показать Блэку, что о нем не забыли. Одновременно это станет для Блэка приглашением объявиться (не суть важно откуда) и востребовать свою долю. Таким способом Беллмен засвидетельствует — разумеется, не перед судом, в чем не было нужды, — что он не посягает на ту часть бизнеса, которая по праву принадлежит Блэку.
Он назовет фирму «Беллмен и Блэк».
Открыв глаза перед туманным миражом здания, он отыскал то место, где навес выступал над парадным крыльцом, и его воображение поместило туда сдвоенную букву «Б».
То, что надо!
— Эй!
Громкий крик ворвался в размышления Беллмена. Он успел уже основательно удалиться от реальности, и момент возврата порядком затянулся. Когда пять этажей из камня и стекла наконец растаяли в проливном дожде, он с изумлением обнаружил себя стоящим на краю огромного провала в земле. А когда из провала выползло существо, скользкое от воды и грязи, Беллмен попятился и чуть было не вскрикнул от неожиданности.
— Взгляните на это! — громко объявило существо, тем самым продемонстрировав свою принадлежность к человеческому племени.
Человек выпрямился и протянул Беллмену нечто похожее на облепленный грязью булыжник. Произношение его было правильным, как у выпускника частной школы или университета, однако внешность и манеры казались более чем странными. В первую минуту Беллмен принял его за помешанного, но потом усомнился: человек стоял на месте спокойно, а огонек в его глазах был порожден скорее энтузиазмом, нежели безумием. Беллмен взглянул на то, что он держал в руке.
— Камень как камень.
— Тут вы ошибаетесь!
Человек удалил часть грязи со своей находки.
— Видите следы резца? Над ним кто-то потрудился.
Приглядевшись, Уильям действительно заметил на камне следы, которые вряд ли имели естественное происхождение.
— И что с того?
— Он не был высечен из бесформенного куска. Камень изначально имел определенную форму, подсказавшую ваятелю замысел, и он лишь дополнил сходство. Видите эту выбоину, подразумевающую глаз?
И человек пустился в рассуждения. Как выяснилось, он побывал в Египте и называл себя археологом («Я раскапываю прошлое», — пояснил он). Домой, в Лондон, он вернулся несколько месяцев назад, а теперь уже снова собирался в Египет.
— Увидев это место, я подумал, что оно очень похоже на археологические раскопки, и захотел взглянуть. Но тут все время сновали люди, и только сегодня, благодаря дождю, мне представилась такая возможность.
— Рад слышать, что хоть кому-то дождь пошел во благо. А для меня каждый день простоя оборачивается убытками… Он имеет какую-то ценность, ваш камень?
— Ценность?
— Я о деньгах. Сколько за него даст музей? Или частный коллекционер?
— Музей? Да что вы! Это же Лондон, а не Египет! Я не знаю, почему прошлое Египта имеет ценность, а прошлое Лондона — нет, но это так.
— Полагаю, этому есть простое объяснение: Лондон живет не прошлым, а будущим.
— И чем же в будущем станет это место?
— Магазином «Беллмен и Блэк». Ритуальные товары.
— Вы мистер Блэк?
У Беллмена что-то кольнуло в груди.
— Нет, я мистер Беллмен.
— Что ж, мистер Беллмен, ваша торговля наверняка будет процветать. Смерть приходит к нам всем. Это и есть будущее, разве нет? Мое. Ваше. Каждого.
Человек проследил за полетом грача, который, сверкая мокрым оперением, выписывал причудливые пируэты на том самом месте, где вскоре будет стоять магазин Беллмена.
— В старину люди укладывали своих мертвецов на плоские камни, чтобы их кости дочиста обглодали грачи и вороны. Представляете? Это было очень давно, задолго до наших крестов, церковных шпилей и молитвенников. Задолго… — его рука описала круг, охватывая котлован, Риджент-стрит, весь Лондон и невесть что еще, — задолго до всего этого. Далекий предок этой самой птицы… — он указал на грача, который в ту же минуту спикировал, захлопал крыльями и метко приземлился на верхушку глыбы у края котлована, — вполне мог питаться плотью моего далекого предка. Или вашего. — Сквозь пелену дождя он разглядел гримасу отвращения на лице Беллмена. — У каждой эпохи свои нравы. И никто не знает, что будет дальше. Я слышал, в Италии теперь сжигают покойников. — Тряхнув головой, он улыбнулся Беллмену. — Однако мне пора. Мой старик, должно быть, уже гадает, куда я пропал.
И он быстро удалился.
Что это за фрукт — городской сумасшедший? Он и вправду все это наговорил или Беллмену только послышалось? Похоже на какой-то бред. Человек выползает из грязи, плетет невесть что про грачей… В лучшем случае — безобидный чудак.
Мокрая одежда Беллмена тяжело давила на плечи. Дождь слой за слоем пропитал пальто, пиджак, рубашку и нижнее белье. Теперь он ощущал влагу своей кожей.
Он повертел в руках оставленный чудаком камень. О каком глазе он говорил? Вот округлая выемка, а в середине блестящая точка, какое-то вкрапление. А ведь и вправду напоминает глаз, в упор глядящий на Беллмена! Заинтересовавшись, он очистил камень от остатков грязи. Вот здесь идут параллельные насечки… Перья? Да, несомненно, это крыло, и на другой стороне камня такое же. Омываемый дождем, камень начал поблескивать, а когда Беллмен его повернул, черный блеск вдруг заиграл переливами пурпурного, бирюзового и зеленого.
Жуткая штуковина!
Содрогнувшись, он запустил камень подальше, к центру котлована. Прежде чем шлепнуться в грязь, тот описал плавную дугу, вызвавшую в памяти Беллмена что-то очень давнее, смутно знакомое.
Падение камня потревожило птицу. Расправив крылья, она сорвалась с глыбы и бесформенным черным пятном устремилась сквозь мираж Беллмена: первый взмах поднял ее к складским помещениям, второй — к торговому залу, а затем полет продолжился через служебные кабинеты, швейное ателье и прочь из здания через стеклянную крышу атриума.
Беллмен отвернулся, испытывая тягостное чувство. Скорее бы добраться до горящего камина — и снова за работу.
Тем же вечером Беллмен озвучил название фирмы в клубе «Расселл», где он регулярно проводил встречи со своими компаньонами-галантерейщиками.
— В самый раз! — одобрил Кричлоу. — Никогда не вредно упомянуть в названии двух владельцев. Это создает ощущение солидности и надежности. Один ум хорошо, а два лучше, как говорится.
Его поддержал другой компаньон:
— Очень удачно выбрано второе имя — как отсылка к черному цвету. О чем прежде всего думают люди в связи с похоронами? О черном цвете. А подумав о нем, они будут уже на полпути к мысли о нашей компании.
Третий компаньон улыбнулся:
— И хорошо воспринимается на слух, не так ли? Музыкально. Как будто эти два имени созданы для того, чтобы звучать вместе. Поддерживаю целиком и полностью. Джентльмены! — Он поднял свой бокал. — За успех «Беллмена и Блэка»!
Беллмен отхлебнул из своего бокала, но пробыл в клубе не настолько долго, чтобы его допить. У него промокли ноги, да и дел на этот день было еще предостаточно.
7
Открытие магазина должно было состояться через пятнадцать месяцев, из которых двенадцать отводилось на собственно строительство и еще три — на отделку и оснащение. Понаблюдав за работой Фокса, Беллмен убедился, что ему можно доверить руководство на месте, и стал появляться там гораздо реже, иногда пропуская несколько недель кряду. Это позволило ему заниматься множеством других вещей.
Беллменская фабрика наращивала производство, но все равно не могла полностью удовлетворить запросы столь крупного торгового предприятия, как «Беллмен и Блэк». И в поисках новых поставщиков он проделал сотни миль в тряских вагонах поездов, в дилижансах, а то и верхом.
В Шотландии он придирчиво осматривал угольно-черный твид и кашемир. На причалах Портсмута и Саутгемптона открывал ящики с импортными шелками, разворачивал рулоны, теребил пальцами скользящую ткань, оценивал ее вес, плотность и светопроницаемость. Он отправлялся в Спиталфилдс и далее в Норидж, разыскивая самый лучший матовый креп. Он посещал фабрики в Уэльсе, Ланкашире и Йоркшире, пересекал страну вдоль и поперек в поисках бомбазина, параматта, мерино, барежа, гренадина, баратеи.
В Шотландии он придирчиво осматривал угольно-черный твид и кашемир. На причалах Портсмута и Саутгемптона открывал ящики с импортными шелками, разворачивал рулоны, теребил пальцами скользящую ткань, оценивал ее вес, плотность и светопроницаемость. Он отправлялся в Спиталфилдс и далее в Норидж, разыскивая самый лучший матовый креп. Он посещал фабрики в Уэльсе, Ланкашире и Йоркшире, пересекал страну вдоль и поперек в поисках бомбазина, параматта, мерино, барежа, гренадина, баратеи.
— Покажите мне ваши черные ткани, — заявлял он тотчас по прибытии в новое место.
Он всегда начинал осмотр с черного. Этот цвет освобождал его взгляд и сознание от наносных впечатлений — очищал визуальный вкус, если можно так выразиться. Наметанным глазом он улавливал зеленоватый отблеск в одном случае, легкую синеву или багрянец в другом. За всем этим стоял сугубо коммерческий подход — в зависимости от цвета лица, глаз и волос покупателей подбирались и разные варианты черного: свой для блондинок, свой для брюнеток, свой для рыжеволосых… Иногда ему попадались ткани чисто-черного цвета, как он его именовал, но таковые были большой редкостью. Большинство людей не заметило бы разницы, но Беллмен замечал ее сразу же и заказывал такие ткани в максимально возможных количествах.
Если черные ткани данного производителя его устраивали, он просил показать ему другие материалы, подходящие для поздних стадий траура. Таким образом, каждый его визит начинался с черного цвета для самого глубокого траура с дальнейшим переходом к разным тонам серого, соответствующим обычному трауру, и в финале — к оттенкам лилового и пюсового, допустимым при полутрауре.
Постепенно у Беллмена развивалось неприятие ярких цветов. В дороге от одной фабрики до другой он глядел на яркую зелень лугов и находил ее граничащей с неприличием, а голубизна неба летним днем казалась ему вопиюще вульгарной. В то же время его все больше привлекала суровая печаль пасмурных ноябрьских пейзажей; а что до полуночного неба, то по красоте с ним не могла сравниться никакая ткань, хотя он повсюду искал что-то близкое к этому.
Из разных мест Беллмен отправлял миссис Лейн бесконечные посылки с образцами тканей и подробными инструкциями типа: «Эти образцы надлежит разрезать пополам; одну половину подвесить напротив южного окна, а другую поместить в закрытый шкаф; через месяц они будут сопоставлены в порядке теста на светостойкость». Или: «Одна половина должна быть замочена, высушена и проглажена пятьдесят раз подряд для последующего сравнения ее с другой половиной, дабы установить, насколько она выцвела и полиняла». Миссис Лейн ворчала и в ответных письмах жаловалась: разве ему неизвестно, что у нее и без того хлопот полон рот с Дорой и домашним хозяйством? В конце концов Беллмен нанял девчонку из местных, воспринимавшую все это как нелепую забаву: ну не смешно ли получать деньги за то, что трешь какие-то тряпочки о намыленную доску, раз за разом повторяя эту процедуру после их высыхания?
На севере Англии жил один старый красильщик, считавшийся несравненным специалистом по черным тканям. Он уже готовился отойти от дел и не имел сыновей, которым мог бы передать секреты своего мастерства. Беллмен написал ему, предложив круглую сумму, и старик дал согласие встретиться. Но когда Беллмен заявился к нему лично, чтобы узнать те самые секреты, привычная скрытность взяла верх и старый мастер пошел на попятную.
Сколько Беллмен его ни уговаривал, потрясая пухлым кошельком, старик лишь качал головой:
— На что мне сейчас деньги? Я уже близок к могиле и все равно не успею их потратить.
Беллмен был раздосадован: так долго сюда добирался — и все зря! И тут его осенило:
— А как насчет похорон по высшему разряду? Катафалк с шестеркой лошадей, сопровождение с венками и надгробие в виде ангела.
Перед этим предложением старик не устоял.
— Самая суть в кампешевом дереве, — поведал он. — Его еще называют кровавым деревом. Купить его можно в разных местах, но по своему опыту могу сказать, что самое лучшее поступает из Мексики, от человека по имени…
Беллмен спешно пересек страну с севера на юг и в порту нашел капитана корабля, который готовился отплыть к берегам Центральной Америки.
— На Юкатане есть один человек, — объяснил Беллмен. — Я намерен скупить все его запасы кровавого дерева. И он не должен продавать его никому другому. Привезите мне всю партию и ни в коем случае не примешивайте к ней древесину от других торговцев. — Он вывел на листке несколько цифр. — Столько я заплачу вам. А эта сумма предназначена для него.
Капитан взглянул на упомянутую сумму:
— Он станет богатым человеком.
— Мы все будем богатыми людьми.
Его деятельность отнюдь не ограничивалась тканями и экзотическими красителями. На морском берегу близ Уитби он наблюдал за тем, как молодые парни спускаются на веревках с отвесных сланцевых скал к выходам темной породы и, опасно балансируя над волнами, с помощью молотка и зубила добывают гагат — черный янтарь. Оттуда он направился в город, где пообщался с резчиками, выбрал самых лучших (при этом обязав их принять на работу учеников и помощников) и разместил крупные заказы на траурные кольца, броши, кулоны, ожерелья, серьги и другие украшения. Гагатовые бусины он заказывал тысячами: круглые и граненые, резные и полированные, всевозможных размеров и форм, предназначенные для платьев, шляпок, манжет и сумочек, на которых они будут вспыхивать темными искрами в лучах солнца. Беспросветная чернота необходима лишь для первой стадии траура, ну а после того — почему бы черному и не засверкать?
За прошедшие недели и месяцы Беллмен открыл для себя множество профессий, так или иначе связанных с траурным бизнесом, — от шляпных ателье и мастерских кожаных изделий до фабрик по производству зонтов. С лондонскими переплетчиками он согласовал цены на тетради в переплетах из кожи или ткани черных и серых тонов, дабы скорбящим было где сохранить для потомков описания последних дней, благочестивые изречения и пророческие видения покойных. Он поднялся по крутой лестнице в жаркое сухое помещение, где ему показали писчую бумагу разных форматов, качества и толщины — и все листы с черным кантом. Он сделал самый крупный заказ в истории этой фирмы, чтобы бесчисленные вдовы и сироты (пока еще не ставшие таковыми) могли надлежащим образом оповестить всех родных и знакомых о смерти членов семьи (пока еще не почивших). В масляно-чернильном чаду типографии он измазал руки, обследуя печатный станок и донимая работников вопросами насчет производительности и технического обслуживания. Главное, что он хотел знать, — возможно ли в течение четырех часов напечатать нужное количество уведомлений и доставить их адресатам в пределах Лондона? Получив утвердительный ответ, он заказал на заводе печатный станок.
— Только через семь месяцев? Это слишком долго.
Он подкупил заводчика и был передвинут в начало очереди.
И разумеется, гробы. Пальцы Беллмена пытливо скользили по гладкому дереву в дюжине разных столярных мастерских. «Сколько у вас припасено дубовых досок? А как насчет вяза? А красное дерево? Где вы сушите доски? И как долго?» На складах он проверял заготовленную древесину на предмет сучковатости и коробления. Выявив наилучших поставщиков в пределах ста миль от Лондона, он заключил с ними контракты.
— Я плачу самую высокую цену, но вы обязуетесь не продавать свой товар никому другому. Никому, запомните.
После этого Беллмен занялся составлением каталога товаров. Он объявил конкурс среди студентов художественных академий на лучшие эскизы надгробных памятников, и вскоре многие явились в его офис со своими работами. Там были срезанные античные колонны, классические скульптуры с обнаженными торсами и отсутствующими конечностями, малые архитектурные формы на любой вкус. Беллмена прежде всего интересовало умение авторов точно и доходчиво передать зрителю максимум информации, располагая минимумом пространства. Следующим критерием была способность быстро и надежно выполнять заказы.
Он отобрал троицу таких студентов, и те, работая в основном по вечерам и выходным дням, создали более двух сотен различных орнаментов для гробов и погребальных аксессуаров. Гробы предполагалось выпускать как деревянные, так и освинцованные либо покрытые другими металлами; с ручками и замками всевозможных конфигураций, медными или посеребренными; с обивкой из шелка, бархата или атласа, как узорчатой, так и простой; с выгравированными на крышках лилиями, листьями плюща или свернувшейся кольцом змеей — символом бесконечности.
Две седовласые сестры с очень длинными пальцами и загадочными улыбками сочиняли душещипательные эпитафии. В особом разделе каталога некоторые рисунки повторялись с деликатными изменениями, позволяющими использовать их для детских захоронений. Здесь парочка сестер превзошла самих себя, а загадочность их улыбок при вручении этих текстов Беллмену достигла пределов возможного. Все рисунки с подписями были отпечатаны на бумаге высшего качества и снабжены добротным переплетом. Получившийся в результате альбом-каталог сам по себе являлся чудом траурной полиграфической красоты.