Эстер настояла, чтобы я рассказал ей некоторые из моих снов. Она сидела и тихо слушала, а если хотела что-то прокомментировать, предварительно спрашивала разрешения: «Хочешь, я скажу тебе кое-что насчет того, что ты видел…» Обычно я отвечал: «Не хочу» – и просил плеер.
Однажды утром Эстер пришла в центр, хотя в этот день у нее был выходной. На этот раз на ней была не белая медицинская форма, а джинсовая юбка. Она приехала на светлой «Тойоте», в которой сидели также двое мужчин. Один – водитель, а второй – сотрудник ДЛК, «Дети в локальных конфликтах»[33]. Эта католическая миссия вместе с ЮНИСЕФ и другими некоммерческими организациями создает и курирует такие реабилитационные центры, как наш.
– Мы хотели отвезти тебя в больницу на обследование, а после этого покатали бы тебя по городу, – радостно сказала мне Эстер. – Что скажешь?
– Ладно, – согласился я. Поездки в город всегда доставляли мне удовольствие. – А можем взять с собой моего друга Альхаджи?
– Конечно, – ответила она сразу, будто знала, что я об этом попрошу.
По пути сотрудник ДЛК представился:
– Меня зовут Лесли, очень приятно познакомиться, господа. – Он сидел на переднем сиденье и повернулся назад, чтобы пожать нам руки. Потом снова сел прямо и стал изучать нас в зеркало заднего вида.
Мы сидели сзади, Эстер заняла место между мной и Альхаджи. Она щекотала нас, а временами раскидывала руки в стороны и обнимала нас обоих за плечи. Я слегка отстранился, потому что мне не нравились эти нежности. Тогда она чуть отвернулась и обеими руками обхватила Альхаджи. Я стал смотреть в другую сторону, но девушка слегка толкнула меня локтем в бок, а потом снова положила мне руку на плечо.
В центре города Эстер показал нам телеграф, разные магазины, здание ООН[34], Хлопковое дерево. На Уоллас Джонсон-стрит из лавок доносились звуки музыки и перезвон колокольчиков – так торговцы привлекали посетителей. Мальчишки и девчонки разносили прохладительные напитки и выкрикивали: «Лед, лед!..» – или «Холодная имбирная газировка!» Город всегда поражал меня яркими красками, шумом и разнообразием. Люди спешили по своим делам, оживленная торговля создавала особый гул, который ни с чем не перепутаешь. Я с любопытством наблюдал, как владелец магазинчика одежды секонд-хенд подбрасывал свои товары высоко в воздух, чтобы залучить к себе прохожих. Тут машина остановилась: мы подъехали к больнице, где мне предстояло пройти обследование.
Доктор долго щупал места ранений и надавливал на них, изучал шрамы от пуль и все время спрашивал: «Ты что-нибудь чувствуешь? А здесь?» Все это начало меня раздражать, но тут он заявил, что обследование закончено. Я оделся и вышел в коридор, где меня ждали Эстер, Лесли и Альхаджи. Все они улыбались. Девушка ухватила меня за нос, чтобы как-то развеселить. Мы прошли к рынку, который проехали на пути к врачу. Я тут же «прилип» к музыкальному киоску и стал рассматривать горы кассет. Эстер и Альхаджи заинтересовались футбольными майками, и она купила ему одну. А для меня Лесли приобрел альбом Боба Марли Exodus. Все мое детство прошло под музыку регги, но я уже давно ее не слушал. Глядя на кассету, я попытался припомнить песни, и у меня сильно разболелась голова. Видимо, Эстер это заметила, взяла у меня из рук кассету и спрятала в сумочку.
– Кто хочет кока-колы? – спросила она.
Я обрадовался и во всю прыть побежал к палатке с напитками. Каждому купили по бутылке. Кола была ледяная и приятно холодила зубы. Я с удовольствием потягивал ее в машине на обратном пути. Настроение у меня было отличное, и я все время улыбался.
Видимо, Лесли решил, что настал удачный момент, чтобы поговорить о деле, и сказал, что ему поручили шефство надо мной и еще несколькими мальчишками. Помимо прочего, он должен был найти для меня приемную семью, в которой я буду жить по окончании реабилитации.
– Можешь обращаться ко мне в любое время и по любому поводу. Для этого достаточно зайти к Эстер. Она позвонит мне, – сказал он.
Я кивнул – во рту у меня было горлышко бутылки кока-колы.
В тот вечер перед тем, как сесть в машину и ехать домой, Эстер отвела меня в сторону и чуть нагнула голову, чтобы заглянуть мне прямо в глаза. Я отвел взгляд, но ее это не смутило.
– Я оставлю у себя кассету Боба Марли, – сказала она. – Приходи завтра и сможешь ее послушать.
Потом она села на заднее сиденье, помахала мне и уехала. Альхаджи надел новую майку и бегал по площадке, изображая футболиста. Когда мы пришли на веранду, все в восторге стали рассматривать его обновку. Она была цветов национального флага – зелено-сине-белая, с номером «11» на спине. Альхаджи, красуясь, ходил взад-вперед. Наконец он остановился и заявил:
– Я знаю город как свои пять пальцев. Мне известно, где купить хорошие вещи.
Он носился с этой футболкой целую неделю, снимая ее, только чтобы принять душ. Мой друг прекрасно понимал, что ее обязательно попробуют стащить. Ему удалось даже на ней подзаработать. Он одалживал ее мальчишкам на пару часов, а те взамен отдавали ему свою пасту, мыло, уступали обед и прочее. К выходным у него скопилось достаточно пасты и других мелких предметов, которые можно было продать – что он и сделал на небольшом открытом рынке, расположенном в другом конце нашего городка.
На следующий день после поездки в город я сразу после уроков отправился в медпункт. Мне пришлось ждать Эстер. Она пришла и удивилась, что я сижу на крылечке. Девушка потрепала меня по голове и сказала:
– Хорошие новости! Пришли результаты твоего обследования. Ничего серьезного у тебя не нашли. Надо будет принимать определенное лекарство, а через несколько месяцев снова пройти осмотр.
Она открыла дверь, я молча прошел за ней. Она знала, что мне нужно, и тут же протянула мне кассету и плеер, а вместе с ними и очень красивый блокнот и ручку.
– Можешь здесь записывать слова песен, а потом мы с тобой вместе их разучим.
И она стала кому-то звонить.
Откуда же Эстер узнала, что мне нравится разучивать песни? Я подумал об этом, но не спросил. Позже, уже покинув реабилитационный центр, я выяснил, что Эстер просмотрела анкеты, которые мы заполняли в начале обучения. Нам это тестирование представили как экзамен. Вначале нужно было написать общие сведения о себе. Вопросы были простые, не пробуждавшие никаких болезненных воспоминаний: «Какую музыку вы любите?», «Вам нравится регги? И если да, то какие исполнители?», «Почему вы слушаете музыку, что это вам дает?». Эти темы мы обсуждали иногда на школьных коротких семинарах и вполне могли письменно ответить на них в анкете. Потом эти ответы передавали медсестрам, воспитателям и другим людям, отвечавшим за психологическую поддержку ребят в центре.
Теперь я уже с нетерпением ждал Эстер каждый день. Она приходила на работу днем. Я пел ей песни, которые выучивал за день. Заучивание текстов не оставляло времени на мысли о войне. Я привык к Эстер и часто говорил с ней о стихах Боба Марли, а иногда и о Run-D.M.C. Правда, она в основном слушала. Дважды в неделю приезжал Лесли, и ему я тоже пел свои любимые песни, а он с удовольствием рассказывал мне об истории растафарианства[35]. Мне нравилась история Эфиопии, а также сказания о встрече царицы Савской и царя Соломона. Мне было близко то, что эти люди преодолели длинный путь, чтобы достичь поставленной цели. Как мне хотелось, чтобы мое странствие было бы столь же осмысленным и радостным, как их путешествие навстречу друг другу!
В одну из ночей я заучивал очередную песню и заснул за этим занятием. До этого долгие месяцы меня мучила бессонница, но ночных кошмаров не было, видимо, потому что я спал очень мало и поверхностно, а бодрствуя, все время слушал песни Боба Марли и записывал слова. Но в тот вечер я провалился в глубокое забытье, и новые ужасы, совсем не такие, какие являлись раньше, потрясли меня до глубины души. Вначале мне снилось, что мы с моим братом Джуниором купаемся реке на окраине Маттру Джонга. Мы ныряли и доставали со дна устриц[36], клали их на камень и снова бежали к воде, соревнуясь, кто больше наберет. Выиграл Джуниор. Потом мы наперегонки побежали домой. На столе стояли кастрюли с едой, но никого из родных рядом не было. Я повернулся к брату, чтобы узнать, где все, но он тоже исчез. Я остался один в темноте, стал искать лампу и вскоре нашел ее. Мне стало страшно, лоб покрыла испарина. Я вошел в гостиную, пошарил на столе и нащупал коробок спичек. При свете лампы я вдруг увидел, что в комнате много людей. В ночи меня незаметно окружили вооруженные ножами и автоматами мужчины. Их фигуры были хорошо видны, а лица скрывались во мраке, будто это были безголовые существа. Между ними завязался бой: они стреляли друг в друга, кололи, перерезали друг другу глотки. Но мертвецы быстро поднимались на ноги, правда, лишь за тем, чтобы снова быть убитыми. Потоки крови заполнили комнату, ее уровень быстро поднимался. Боевики выли, стонали, наводя на меня тоску. Я закрыл уши, чтобы не слышать этих звуков, но тогда я начал ощущать их страдания. Всякий раз, когда кого-то резали, мне было больно. У меня начинала хлестать кровь из той же части тела, что и у жертвы. Крови было столько, что можно было утонуть. Я начал плакать, и тут дверь отворилась, красные реки хлынули в нее, и я, весь в крови, тоже выбежал из комнаты. Передо мной стояли родители и оба брата. Они улыбались, будто ничего страшного не происходило, и мы никогда не разлучались.
– Садись, разбойник, – произнес папа.
– Да не обращай ты на него внимания, – весело сказала мама.
Я сел лицом к отцу, но есть вместе со всеми не смог. Все члены у меня онемели. А мои родные вроде и не замечали, что я весь измазан кровью. Тут начался ливень, и все убежали в дом, оставив меня на улице. Я посидел под дождем – его струи омыли меня, – поднялся и решил войти в дом, но он уже исчез, будто испарился.
Я озадаченно озирался и тут проснулся, обнаружив, что во сне упал с кровати.
Поднявшись с пола, я вышел на крыльцо и всмотрелся в темноту, не будучи уверенным, случилось ли все это во сне или наяву. Семья приснилась мне впервые с тех пор, как я покинул родной дом.
На следующий день я пришел к Эстер. Она заметила, что меня что-то беспокоит.
– Хочешь прилечь? – спросила девушка почти шепотом.
– Прошлой ночью я видел страшный сон. Не знаю, что все это значит, – сказал я, глядя в сторону.
Она подошла и села рядом.
– Расскажи мне его, если хочешь.
Я ничего не ответил.
– Ты можешь говорить о том, что видел, как будто меня здесь нет. Я буду молчать и не произнесу ни слова, если ты не попросишь меня об этом.
Мы посидели в тишине, а потом я почему-то все-таки решился рассказать тот сон.
Сначала она только слушала, но постепенно стала задавать вопросы о моей жизни до и во время войны.
– Ты не виноват ни в чем из того, что случилось с тобой, – упрямо твердила она, заканчивая этой фразой каждый наш разговор.
Конечно, я тысячу раз слышал такое из уст всех сотрудников центра. Честно говоря, я ненавидел эту формулу. Но все-таки в тот день в медпункте я поверил, что это действительно так. Смысл сказанного проник в мое сознание и в мое сердце, наверное, благодаря искренности, с которой говорила Эстер. Это не значит, что я больше не испытывал вины за то, что совершил. Просто мне легче было нести бремя раскаяния и появились силы, чтобы что-то вспоминать, обдумывать, оценивать. Чем больше я беседовал с Эстер, тем более отвратительными мне казались некоторые подробности моей солдатской жизни. Правда, я не подавал вида, поскольку еще не вполне доверял этой девушке. Просто мне нравилось говорить с ней, потому что она не осуждала меня. Она всегда смотрела на меня с доброжелательной улыбкой, как обычно смотрят на ребенка.
Однажды Эстер пригласила меня к себе домой. Она приготовила ужин, мы поели, а потом пошли гулять по городу. Мы пришли на пристань, находившуюся в конце Родон-стрит. Светила луна, мы сидели на молу и смотрели на нее. Я рассказал Эстер, что в детстве различал причудливые фигуры на поверхности этого желтого диска. Ее это поразило. Мы стали разглядывать луну вместе и описывать, что видим. Мне померещилось, что я снова, как много лет назад, вижу женщину с младенцем на руках. На пути домой я уже не смотрел с восхищением на городские огни, а уставился в небо. Казалось, луна плывет за нами.
Когда я был маленьким, бабушка уверяла меня, что небеса говорят с теми, кто готов смотреть и слушать. Она часто напоминала:
– В небе ты всегда найдешь ответы на все вопросы и объяснения всему: всякой боли, всякому страданию, любой радости и любой загадке.
В ту ночь я так хотел, чтобы небеса снова открыли мне свои тайны.
Глава 18
Как-то раз, когда шел уже пятый месяц моего пребывания в Бенин-хоуме, я сидел на камне за школой. Подошла Эстер. Она тихонько села рядом. В руках у нее был мой блокнот-песенник.
– У меня такое чувство, что мне совершенно незачем жить, – медленно произнес я. – У меня нет семьи, я совершенно одинок. Мне никто никогда не расскажет, каким я был в младенчестве.
Тут я слегка всхлипнул.
Эстер обняла меня обеими руками и притянула к себе. А потом слегка встряхнула, чтобы я прислушался к тому, что она сейчас скажет.
– Представь, что я – твоя семья, твоя сестра.
– Но у меня не было сестры, – ответил я.
– Ну а теперь есть. В этом плюс приобретения новой семьи. Могут появиться родственники, которых раньше не было. – Она посмотрела мне прямо в глаза, ожидая моего ответа.
– Ладно, будь моей сестрой, но только временно. – Я сделал особое ударение на последнем слове.
– Меня это устраивает. Зайдешь завтра навестить свою временную родственницу? – Она закрыла лицо руками, как бы показывая, что будет в отчаянии, если я откажу.
– Хорошо, хорошо, не надо так переживать, – воскликнул я, и мы оба засмеялись.
Когда Эстер смеялась, она напоминала мне Эбигейл, девочку, с которой мы учились два семестра в средней школе в городе Бо. Временами мне очень хотелось, чтобы эта Эбигейл оказалась рядом: мы могли бы поговорить о тех временах, когда еще не было войны. Мне так хотелось хохотать от души, предаваясь веселью всем своим существом, ни о чем не думая и не беспокоясь, как мы когда-то смеялись с той девочкой. Но теперь это было невозможно. После смеха всегда накатывала грусть, от которой не было спасения.
Иногда я потихоньку наблюдал за Эстер, когда она заполняла какие-то рабочие бумаги. Она чувствовала, что я изучаю ее лицо, и, не глядя, кидала в меня скомканным листом. Я улыбался и клал листок в карман, делая вид, что этот пустой лист – важное послание, письмо, посланное ею мне.
Вскоре Эстер ушла, а я так и остался сидеть на камне. Она несколько раз оборачивалась, чтобы помахать мне. А потом скрылась за корпусами. Я улыбнулся ей вслед и на время позабыл о своем одиночестве.
На следующий день Эстер объявила, что в центр приедут гости, и сотрудники просят ребят устроить небольшой самодеятельный концерт. Каждый должен решить, что он хочет исполнить.
– Ты мог бы спеть песню в стиле регги, – предложила девушка.
– Может, прочесть монолог из трагедий Шекспира? – спросил я.
– И это неплохо, но я считаю, что тебе в любом случае надо выступить с каким-то музыкальным номером, – и она обняла меня.
Эстер мне очень нравилась, но я старался не показывать этого. Всякий раз, когда она обнимала меня или просто клала руки на плечи, я тут же пытался высвободиться. Но стоило ей уйти, как я с тоской смотрел ей вслед. У нее была удивительно грациозная походка. Она ходила, будто плыла. Каждый день после уроков я бежал к ней, чтобы рассказать, как прошел день. Мои друзья Мамбу и Альхаджи подтрунивали надо мной:
– Твоя подружка сегодня здесь, Ишмаэль. Мы тебя, наверно, уже не увидим после обеда?
В один прекрасный день во двор въехал кортеж автомобилей. К нам прибыли гости из Европейской комиссии, ООН, ЮНИСЕФ и еще нескольких неправительственных организаций. Посетители были в костюмах и при галстуках. Перед тем, как осмотреть центр, они пожали друг другу руки. Некоторые мальчишки увивались за ними, но мы с Мамбу остались сидеть на веранде. Гости улыбались, временами поправляли галстуки, что-то записывали в блокноты, которые все время держали наготове. Некоторые из них заглянули в спальни, другие сняли пиджаки и стали мериться силами с мальчишками в армрестлинге или участвовали в перетягивании каната. Потом всех препроводили в празднично украшенную столовую. Вначале директор центра господин Камара произнес вступительное слово, а потом начался концерт. Ребята рассказывали истории о пауке Бра и лесных чудовищах, исполняли танцы разных племен. Я прочел монолог из «Юлия Цезаря», а потом показал короткую сценку в стиле хип-хоп о возвращении с войны юного солдата. Я, подначиваемый Эстер, сам ее сочинил.
После того концерта я стал местной знаменитостью. Господин Камара как-то пригласил меня в свой кабинет и сказал:
– Ты и твои друзья произвели на гостей большое впечатление. Теперь они уверены в том, что ты сможешь полностью восстановиться после пережитого.
Меня вполне порадовало и то, что у меня снова появилась возможность выступать перед публикой, на этот раз уже в мирной и спокойной обстановке. Но у директора были на меня большие виды.
– Не хочешь ли стать официальным представителем нашего центра? – с воодушевлением спросил он.
– Как так? Что мне надо будет делать? – засомневался я. Это, наверное, все-таки слишком…
– Ну, ты мог бы выступать на разных встречах и собраниях, посвященных участию подростков в войне. Поначалу, если ты не против, мы будем писать для тебя тексты. Тебе нужно будет просто зачитывать их. А потом, когда почувствуешь себя уверенней, сможешь составлять обращения к аудитории сам.
Лицо его было абсолютно серьезным, и я понял, что он не шутит. Уже через неделю я произносил во Фритауне речи, рассказывая о юных солдатах и призывая оградить детей от участия в боях. «Нас можно вернуть к нормальной жизни!» – подчеркивал я, указывая на себя, как на успешно прошедшего трудный реабилитационный период. Я всегда говорил, что верю в способность детей преодолеть боль и страдания. Главное, дать им возможность вернуться к мирному существованию.