Меня вполне порадовало и то, что у меня снова появилась возможность выступать перед публикой, на этот раз уже в мирной и спокойной обстановке. Но у директора были на меня большие виды.
– Не хочешь ли стать официальным представителем нашего центра? – с воодушевлением спросил он.
– Как так? Что мне надо будет делать? – засомневался я. Это, наверное, все-таки слишком…
– Ну, ты мог бы выступать на разных встречах и собраниях, посвященных участию подростков в войне. Поначалу, если ты не против, мы будем писать для тебя тексты. Тебе нужно будет просто зачитывать их. А потом, когда почувствуешь себя уверенней, сможешь составлять обращения к аудитории сам.
Лицо его было абсолютно серьезным, и я понял, что он не шутит. Уже через неделю я произносил во Фритауне речи, рассказывая о юных солдатах и призывая оградить детей от участия в боях. «Нас можно вернуть к нормальной жизни!» – подчеркивал я, указывая на себя, как на успешно прошедшего трудный реабилитационный период. Я всегда говорил, что верю в способность детей преодолеть боль и страдания. Главное, дать им возможность вернуться к мирному существованию.
В конце шестого месяца пребывания в реабилитационном центре туда прибыл Мохамед, мой друг детства. Последний раз я видел его накануне ухода из Могбвемо с Таллои и Джуниором. Мы отправились на конкурс самодеятельности в Маттру Джонг, а Мохамед не смог составить нам компанию, потому что помогал отцу чинить крышу кухни. Я часто гадал, что с ним сталось, и не верил, что увижусь с ним снова. В тот вечер я вернулся после выступления в средней школе Святого Эдуарда и увидел бледного мальчишку с выпирающими скулами, сидевшего в одиночестве на крыльце. Его лицо показалось мне знакомым, но я не был уверен, встречал ли его раньше. Я подошел ближе, и тут он подпрыгнул от радости.
– Эй, парень, не узнаешь меня?! – воскликнул Мохамед. Он тут же показал хорошо знакомое мне танцевальное движение «бегущий человек» и запел Here Comes The Hammer[37].
Я сразу включился в танец и подхватил мелодию, вспомнив, как мы всей рэп-группой репетировали эту песню. Мы хлопнули друг друга по ладоням, а потом обнялись. Мохамед по-прежнему был выше меня. Мы вместе уселись на ступеньки и ударились в воспоминания о детских проказах.
– Какое же прекрасное было время, – сказал наконец мой старый друг. – Мы танцевали, выступали на конкурсах, разучивали новые движения, гоняли в футбол, пока не падали от усталости… Кажется, что все это было давным-давно. Так странно… – Он посмотрел куда-то в сторону.
– Я знаю, знаю, – отозвался я.
– Ты был трудным подростком, – напомнил он.
– Я знаю, знаю…
Шел седьмой месяц моей реабилитации, когда в центр приехал Лесли и вызвал меня для важного разговора. Он ждал в медпункте, а когда я вошел в комнату, сразу встал и поздоровался. Лицо его выражало и радость, и грусть одновременно. Пришлось спросить, что с ним случилось.
– У вас все в порядке? – Я глядел на него с беспокойством.
– Да. – Он почесал в затылке и что-то пробормотал себе под нос. – Мне больно снова говорить с тобой об этом. – Он прошелся по комнате. – Но я не могу дольше скрывать от тебя: мы не смогли найти никого из твоих родственников, так что нам придется подыскать тебе приемную семью во Фритауне. Надеюсь, ты поймешь: иначе нельзя. Я буду следить за твоей судьбой и по завершении реабилитации и помогу наладить новую жизнь.
Он сел и, глядя мне в глаза, добавил:
– Может, хочешь что-то спросить? Или тебя что-то беспокоит?
– Да, думаю, мне есть что на это ответить. – И я рассказал, что до войны отец как-то упоминал, будто мой дядя живет в столице. Но я никогда его не видел и, конечно, понятия не имею, как его отыскать.
– А как его зовут? – поинтересовался Лесли.
– Его зовут Томми. Отец говорил, что он плотник.
Лесли записал в тетрадку имя загадочного дяди, а после этого сказал:
– Ничего не обещаю, но попробую отыскать его. Я скоро снова тебя навещу. – Он помолчал, потом похлопал меня по плечу и добавил: – Я слышал, дела у тебя идут хорошо. Так держать!
С этими словами он вышел из комнаты.
По правде говоря, я совсем не рассчитывал, что он найдет моего родственника в огромном городе, имея столь скудные сведения о нем. Я пошел в соседнюю комнату, чтобы поговорить с Эстер. Она раскладывала по стенным шкафчикам новую партию лекарств и бинтов. Заметив, что я стою в дверях, она улыбнулась, не отрываясь от работы. Я сел и стал ждать, пока она закончит.
– Как прошла встреча с Лесли? – спросила она после того, как разобрала последнюю коробку с медикаментами. Я пересказал ей нашу беседу, вставив в конце скептическое замечание, что не верю в возможность отыскать дядю. Она внимательно выслушала меня, а потом заметила:
– Кто знает… Может, ему это удастся.
Как-то в субботу я сидел и болтал с Эстер и Мохамедом, как вдруг в комнату вошел Лесли. Он широко улыбался. Я подумал, что он, наверное, нашел приемную семью для меня. Это значило, что скоро мне придется «репатриироваться» – таким термином мы называли возвращение юного солдата в общество, к нормальной мирной жизни.
– Что нового? – спросила Эстер. Лесли внимательно изучил мою любопытную физиономию, а потом вернулся к двери и отворил ее. Вошел высокий человек с длинными руками. Приятная и чуть застенчивая улыбка играла на его лице, придавая ему детское выражение. Он смотрел прямо и держался просто. На отца он не был похож – кожа его была темнее.
– Вот твой дядя, – гордо объявил Лесли.
– Здравствуй, Ишмаэль, – произнес тот на крио, подошел к стулу, на котором я сидел, наклонился и крепко обнял меня. Я опешил – руки безвольно повисли, я не мог пошевелиться.
«А что, если этот человек только притворяется, что он мой родственник?» – подумалось мне. Мужчина разжал руки. Я увидел, что он плачет. Слезы были настоящие, искренние! И тут я поверил, что это действительно близкий мне человек, потому что в моем племени мужчины плачут крайне редко.
Он присел на корточки рядом со мной и произнес:
– Прости, что я никогда не приезжал к вам в гости раньше. Как было бы хорошо, если бы мы узнали друг друга еще до войны. Но прошлого не вернешь. Придется знакомиться сейчас. Я понимаю, на твою долю выпало много горя. Лесли мне все рассказал, – тут он глянул на него с благодарностью и добавил: – После того, как окончится твой курс реабилитации, ты сможешь жить со мной. Я считаю тебя своим сыном. Я живу скромно, но вполне смогу предоставить тебе кров, еду и подарить тебе свою любовь и тепло.
Он снова раскрыл объятия.
Меня так давно никто не называл сыном! Я не знал, что на это ответить. Но все, похоже, ждали моей реакции. Я повернулся к дяде, улыбнулся и сказал:
– Спасибо, что навестили меня. Я очень благодарен за то, что вы предлагаете мне поселиться у вас, но я ведь вас совершенно не знаю.
И виновато опустил голову.
– Я уже говорил тебе: что было – прошло. Начнем потихоньку узнавать друг друга. Я твой родственник, чем это не повод для взаимной симпатии? – сказал он, усмехнувшись, и погладил меня по голове.
Я встал и обнял его. Он прижал меня к себе еще крепче, чем раньше, и поцеловал в лоб. Мы немного помолчали, а потом он снова заговорил:
– Сейчас, к сожалению, мне надо уходить: надо закончить работу в дальнем районе города. Но теперь я буду навещать тебя каждые выходные. И я хотел бы, чтобы ты побывал у меня в гостях. Если ты не против, конечно. Посмотришь, как я живу, познакомишься с моей женой и детьми. Это теперь и твоя семья. – Голос его дрогнул, он старался сдержать рыдания. Он снова потрепал меня по голове одной рукой, а другую подал Лесли.
– Сэр, с этого дня я буду регулярно сообщать вам о том, как идут дела у этого молодого человека, – заверил сотрудник ДЛК.
– Спасибо, – ответил дядя. Он взял меня за руку, и мы вместе прошли к микроавтобусу, на котором они с Лесли приехали. Перед тем как сесть в машину, дядя еще раз обнял меня:
– Ты похож на отца. Таким он был, когда мы росли вместе. Надеюсь, впрочем, что ты не такой упрямый. – Он засмеялся, и мне тоже стало весело. Мы с Эстер и Мохамедом помахали ему на прощание.
– Похоже, это очень приятный человек, – произнесла Эстер, когда микроавтобус скрылся из виду.
– Поздравляю, дружище! У тебя теперь есть семья, которая приютит тебя и укроет от житейских бурь, – заметил Мохамед.
– Да, похоже, это так. – Я не знал, что делать с этим «счастьем». Я не мог позволить себе по-настоящему радоваться. Предыдущий опыт показывал, что счастье слишком мимолетно и хрупко.
– Ладно тебе, гляди веселее. – Мохамед подергал меня за уши, а потом они с Эстер подхватили меня на руки и, смеясь, понесли в медпункт. Там медсестра поставила кассету Боба Марли, и мы втроем стали подпевать песне Three Little Birds. «Не беспокойся ни о чем, – пелось в ней, – потому что все будет хорошо».
В тот же вечер я коротал время на веранде в компании Альхаджи, Мамбу и Мохамеда. Мы часто сидели молча во мраке. Ночную тишину прорезал далекий звук сирены «Скорой помощи». Я задумался, что сейчас делает мой дядя: представил себе, как он собирает за столом все семейство и рассказывает обо мне. Вот он начал всхлипывать, и все домочадцы присоединились к нему. Хорошо бы, если бы они как следует выплакались до моего прибытия. Мне всегда неловко, когда люди рыдают, слушая о том, что мне пришлось пережить. Я поглядел на Альхаджи и Мамбу, уставившихся в темноту. Хотелось обсудить с ними внезапное появление дяди, но было как-то неудобно. Ведь их родные пока не нашлись. А еще я не хотел нарушать тишину, которая снова воцарилась в пригороде после того, как «Скорая помощь» исчезла в ночи.
Дядя, как и обещал, приехал навестить меня в ближайшие после его первого визита выходные.
– Мой дядя идет, – сказал я Эстер. – Я видел его на дороге у мангового дерева.
– Ты, кажется, рад. – Она положила ручку и внимательно посмотрела на меня. – Я же тебе говорила, что он производит впечатление хорошего и надежного человека.
Вскоре дядя вошел к нам, утер струившийся со лба пот носовым платком, обнял меня и поздоровался с Эстер. Потом, немного отстранившись, он широко улыбнулся. Я перестал напрягаться и улыбнулся в ответ. Он поставил сумку на пол и достал оттуда печенье и бутылку холодной имбирной газировки, пояснив:
– Я подумал, что перед прогулкой тебе понадобится немного подкрепиться. – С этими словами он протянул мне угощение.
– Вы можете пройтись по гравиевой дорожке, которая ведет на вершину холма, – предложила Эстер. Мы оба кивнули в знак согласия. – Когда вы вернетесь, я уже уйду. Очень рада видеть вас снова, сэр. – Она поглядела на дядю, а потом повернулась ко мне. – Увидимся завтра.
Мы с дядей вышли из медпункта и направились к холму, на который указала Эстер. Вначале мы молчали. Я прислушивался к шороху камешков под ногами. Иногда было слышно, как тропинку перебегает ящерка, а потом забирается по стволу дерева. Я чувствовал, что дядя смотрит на меня.
– Как вообще у тебя дела? С тобой хорошо обращаются в центре? – спросил он.
– Да, все хорошо, – ответил я.
– Надеюсь, ты не такой тихоня, каким был твой отец. – Он снова вытер пот со лба. – Папа когда-нибудь рассказывал тебе о доме, в котором вырос?
– Да, иногда он что-то вспоминал, но не так много, как мне сейчас хотелось бы. – Я все время глядел под ноги, но тут поднял голову и на мгновение поймал дядин взгляд. Лицо у него было доброе и приветливое. Я снова стал смотреть по сторонам.
Ближе к вершине холма тропка стала совсем узкой. Я рассказал дяде, что отец всегда говорил о брате, вспоминая о своих детских приключениях. Вот, например, одно из них: как-то раз они пошли в лес за хворостом и разбередили улей дикий пчел. Мальчики попытались убежать, но рой преследовал их. Отец был ниже ростом, поэтому пчелы атаковали голову дяди. Чтобы избавиться от насекомых, они решили нырнуть в реку, но пчелы кружили над поверхностью воды и не давали вынырнуть. Когда дольше задерживать дыхание не было сил, пришлось вылезать из реки и нестись в деревню. Туда за ними полетел и рой.
– Да, я помню этот случай, – отозвался дядя. – Наши односельчане очень разозлились, потому что пчелы жалили стариков и маленьких детей, которые не могли спрятаться от них. Мы с твоим отцом вбежали в дом, захлопнули дверь и забились в кровать. Какая суматоха поднялась в деревне, и как мы потом хохотали над этим! – Дядя засмеялся, и я тоже. Потом он вздохнул и сказал: – Мы с твоим отцом были такими шалунами! И ты такой же. Я не буду слишком строг, если ты будешь проказничать. Это было бы несправедливо. – Он положил руки мне на плечи.
– Думаю, время, когда можно было шалить, ушло, – печально произнес я.
– Ах, ты же все еще мальчишка. Ты можешь себе позволить немного побыть непослушным, – ответил дядя.
Мы опять помолчали, слушая, как вечерний ветерок шелестит в кронах деревьев.
Мне нравилось гулять с дядей. Я мог свободно говорить с ним о своем детстве, о годах, проведенных рядом с отцом и братом. Мне надо было вспомнить все это, снова мысленно пережить счастливые минуты, которые случались в моей жизни до войны. Но чем больше я рассказывал об отце, тем больше скучал по матери и младшему братишке. Увы, большую часть жизни я провел вдали от них. Мне было грустно от того, что возможность общения с ними навсегда упущена. Я посетовал на это в разговоре с дядей. Но что он мог поделать? Он только слушал. Он не был знаком ни с моей матерью, ни с младшим братом. Чтобы хоть как-то утолить мою тоску по ним, он расспрашивал меня о тех временах, когда вся семья жила вместе в Маттру Джонге. Но и это мне не сильно помогло: родители развелись, когда я был мал, и мне почти ничего не удалось вспомнить об их совместной жизни.
Во время прогулок я хорошо узнал дядю, привык к нему и с нетерпением ждал его визитов в выходные. Он всегда привозил мне какие-нибудь подарки и рассказывал, как прошла у него неделя. Одному клиенту он достроил крышу, а другому сделал отличный стол и планирует завтра закончить его, отполировав столешницу и ножки. Говорил он и о том, как хорошо его дети учатся в школе, а также передавал приветы от жены. Я рассказывал ему о соревнованиях по футболу и настольному теннису, в которых принимал участие, и о концертах для гостей, если таковые случались у нас на неделе. Мы столько раз гуляли по одной и той же гравиевой дорожке, что я, наверное, мог бы пройти по ней с закрытыми глазами, безошибочно минуя крупные валуны.
В один из выходных дядя повез меня знакомиться с семьей. Была суббота, солнце светило так ярко, что наши собственные тени были неразличимы. Дядя жил в Нью-Ингленд-вилле – гористом районе в западной части Фритауна. Он приехал за мной в Бенин-хоум рано. Мы сели в шумный и тряский грузовик и на нем добрались до центра города. В дороге мы молчали, но потом нас развеселили наши попутчики: эти двое громко обсуждали, какое пальмовое вино лучше – с живого или поваленного дерева. Мы вышли, а они все еще спорили. Когда мы медленно шли к дому дяди, он положил мне руку на плечо. Я чувствовал себя очень счастливым, правда, немного беспокоился, примут ли меня его родные так же тепло, как он, не расспрашивая о тяжких военных годах.
Почти на вершине холма он остановился и предупредил:
– Я рассказал жене о том, как ты служил в армии, но ничего не говорил детям о твоем участии в войне. Думаю, они пока не в состоянии понять это правильно, так, как взрослые. Надеюсь, ты не в обиде на это?
На душе у меня полегчало, я кивнул, и мы пошли дальше.
Спустившись с одного холма и поднявшись на следующий по песчаной тропке, мы увидели нужный нам дом. Окна его смотрели на город, а с веранды была видна бухта и стоящие в ней корабли. Место, которое должно было стать мне вторым домом, было очень живописным. Но здесь не было ни электричества, ни водопровода. Кухню устроили в отдельном сарайчике из оцинкованного железа. Под манговым деревом в дальнем углу дворика стояли туалет и куле – душевая кабинка. Все это очень напоминало жилища в Маттру Джонге.
Когда мы взошли на веранду, навстречу нам вышла жена дяди. Ее лицо сияло, будто она всю жизнь ждала этой встречи. Она потуже завязала передник, а потом стиснула меня в объятиях так крепко, что я не мог вдохнуть. Отпустив меня, тетушка сделала шаг назад, снова приблизилась и ласково ущипнула меня за щеку.
– Добро пожаловать, сынок, – сказала она.
Она была невысокого роста, с очень темной кожей, круглыми щечками и искрящимися глазами. У них с дядей не было собственных детей, и они воспитывали нескольких ребят из семей родственников. Детей было четверо: старший Элли и три девочки – Матильда, Кона и самая младшая, шестилетняя Сомбо. Все они бросили свои дела и вышли на веранду, чтобы обнять «брата» – так меня им представил дядя.
– Здорово, что в семье будет еще один парень, – заявил Элли, обнимая меня. Они с дядей переглянулись и засмеялись. Я улыбнулся. В тот день я мало говорил и вел себя тихо. Познакомившись со мной, все разошлись по своим делам, а я остался сидеть с дядей и тетей на веранде. Мне очень нравился вид на город, и я мог подолгу рассматривать дома и корабли. Всякий раз, когда я поворачивался к дяде, он широко улыбался. Тетушка без конца носила мне большие тарелки с рисом, рыбой, тушеными овощами и бананами. Она заставила меня съесть так много, что живот у меня раздулся. После еды дядя показал мне свой верстак и столярные инструменты, которые стояли прямо во дворе и занимали большую его часть.
– Если тебя интересует столярное дело, могу взять тебя в ученики. Но, зная твоего отца, могу предположить, что ты предпочтешь школу ремесленным занятиям, – сказал дядя.
Я на это ничего не ответил.