— Нет, я попрошу Перкинса, и он сам приведет их в порядок. — Бойлан подошел к столу и добавил себе виски. — Хочешь посмотреть дом?
— Да, — ответил Рудольф. Ему было любопытно, что Бойлан называет оружейной.
— Идем. Это поможет тебе, когда ты сам станешь предком. Будешь знать, как досадить своим потомкам.
В холле стояла большая бронзовая скульптура: тигрица, вцепившаяся когтями в спину буйвола.
— Искусство, — задумчиво сказал Бойлан. — Будь я патриотом, мне следовало бы отдать ее переплавить на пушку. — Он распахнул створки огромной двери, украшенной резными купидонами и гирляндами. — Бальный зал.
— И он включил там свет.
Комната была, пожалуй, не меньше гимнастического зала в их школе. С высокого потолка свисала закутанная в простыню огромная хрустальная люстра. Вдоль отделанных темными деревянными панелями стен стояли ряды стульев, накрытых чехлами.
— Отец мне рассказывал, что мать однажды пригласила сюда на бал семьсот человек. Оркестр играл вальсы. Двадцать пять вальсов подряд. Ничего себе, правда? — Он погасил свет, и они прошли в глубь дома. Бойлан приоткрыл дверь в громадную комнату с множеством книг. Здесь пахло кожей и пылью. — Библиотека, Вольтер и так далее. Киплинг… А вот оружейная. — Бойлан распахнул следующую дверь и включил свет.
В застекленных витринах красного дерева стояли дробовики и охотничьи ружья. Стены увешаны трофеями — оленьи рога, чучела фазанов с длинными яркими хвостами. Ружья поблескивали свежей смазкой. Чистота необыкновенная, нигде ни пылинки.
— Ты умеешь стрелять? — спросил Бойлан, усаживаясь верхом на кожаный стул в форме седла.
— Нет. — У Рудольфа чесались руки от желания потрогать эти изумительные ружья.
— Если хочешь, я тебя научу. У меня где-то валяется старый учебный стенд для стрельбы по тарелкам. Сейчас, правда, здесь уже не на что охотиться. Разве на кроликов, да иногда попадется олень. — Он обвел комнату взглядом. — Подходящее место для самоубийства. Да, когда-то в этих владениях устраивали отличную охоту. Перепела, куропатки, олени. Но это было так давно! Я уж и не помню, когда последний раз выстрелил из ружья. Может, если буду учить тебя, и сам вспомню молодость. Это мужской спорт. Мужчина по природе своей — охотник. Может быть, когда-нибудь в будущем тебе поможет репутация хорошего стрелка. В колледже я учился с парнем, который женился на одной из самых богатых наследниц в Северной Каролине, и только потому, что у него был меткий глаз и твердая рука. Его звали Ривз. Из бедной семьи, но с прекрасными манерами. Это и помогло. А тебе хотелось бы быть богатым?
— Да.
— Чем ты намерен заняться после колледжа?
— Пока не знаю. Там видно будет.
— Я бы посоветовал тебе стать юристом, — сказал Бойлан. — Америка — страна юристов. И год от года потребность в них растет. По-моему, твоя сестра говорила мне, что ты капитан команды в школьном дискуссионном клубе. Это так?
— Так. — Упоминание о сестре насторожило его.
— Мы с тобой могли бы как-нибудь съездить в Нью-Йорк и навестить твою сестру. — Они вышли из оружейной. — Я прикажу Перкинсу отыскать на этой неделе учебный стенд и купить несколько голубей. Когда все будет готово, я тебе позвоню.
— У нас нет телефона.
— Ах да! Помню, я как-то раз пытался найти его в телефонной книге и не нашел. В таком случае напишу. Кажется, я помню твой адрес. — Он задумчиво скользнул взглядом по ступенькам мраморной лестницы. — Там, наверху, ничего интересного. Гостиная моей матери и спальни. Большинство комнат закрыто… Если ты не возражаешь, я на минуту поднимусь переодеться к ужину. Чувствуй себя как дома. — И он стал подниматься на второй этаж, который не мог представлять никакого интереса для его молодого гостя, разве что тому было любопытно увидеть кровать, на которой его сестра потеряла невинность.
Рудольф вернулся в гостиную и наблюдал, как Перкинс накрывает к ужину стол у камина.
— Я позвонил насчет сапог, сэр, — сказал Перкинс. — Их починят к среде.
— Спасибо, мистер Перкинс.
— Рад быть вам полезным, сэр.
Сэр! И два раза подряд!
Рудольф потягивал виски, чувствуя, что алкоголь уже действует на него. Может быть, в один прекрасный день он вернется сюда и купит этот дом вместе с Перкинсом и всем остальным. В конце концов, он живет в Америке!
Вошел Бойлан. Он всего лишь сменил замшевую куртку на вельветовый пиджак.
— Я уж не стал принимать ванну, чтобы не заставлять тебя ждать. Надеюсь, ты меня извинишь, — сказал он, подходя к бару. От Бойлана пахло каким-то одеколоном. — В столовой было бы холодно, — заметил он, глядя на стол перед камином. — Когда-то там ужинал президент Тафт. Стол был накрыт на шестьдесят персон — все высокопоставленные лица. — Он подошел к роялю, сел на табурет, поставил стакан рядом с собой и взял несколько аккордов. — Ты случайно не играешь на скрипке?
— Нет.
— Ни на чем, кроме трубы?
— В общем-то нет. Могу, конечно, что-нибудь подобрать на рояле.
— Обидно. Мы могли бы разучить с тобой какие-нибудь дуэты. К сожалению, я ни разу не слышал о дуэтах для фортепьяно и трубы.
Бойлан начал играть. Рудольфу пришлось признать, что играет он хорошо.
— Узнаешь, что это такое?
— Нет.
— Шопен. Ноктюрн ре-бемоль мажор.
В комнату вошел Перкинс.
— Ужин подан, сэр.
Рудольф пожалел, что остался. У него было ощущение, что Бойлан пытается заманить его в ловушку.
Сложный он, этот Бойлан. И тебе Шопен, и болотные сапоги, и виски, и философия, и оружейная, и сожженный крест, и отравленная собака… Рудольф чувствовал, что не подготовлен ко всему этому и с Бойланом ему не справиться. Теперь он понимал, почему Гретхен решила, что ей необходимо бежать от этого человека.
Бойлан перестал играть, встал, вежливо взял Рудольфа за локоть и повел к столу. Перкинс наполнял бокалы белым вином. В центре стола в глубоком медном блюде лежала отварная форель в каком-то соусе. Рудольф был разочарован — он предпочитал форель жареную.
Они сели друг против друга. Перед каждым три разных бокала и целый набор ножей и вилок. Перкинс переложил форель на серебряное блюдо с отварным молодым картофелем и, подойдя к Рудольфу, остановился сбоку. Рудольф осторожно взял с блюда кусок форели и пару картофелин. Он растерялся от обилия столового серебра, но старался не выказывать своего замешательства. Некоторое время они ели молча. Рудольф внимательно следил, как Бойлан действует ножом и вилкой. Меткий стрелок, прекрасные манеры…
— Она уже нашла работу? — спросил Бойлан, словно они не прерывали начатый разгр. — Она говорила мне, что хочет стать актрисой.
— Не знаю. Я давно не получал от нее писем, — соврал Рудольф, не желая делиться с Бойланом своими сведениями.
— Ты считаешь, она может иметь успех? — продолжал Бойлан. — По-твоему, у нее талант?
— Думаю, да. Что-то в ней есть. Когда в школе она выходила на сцену, все сразу прекращали кашлять. — Бойлан рассмеялся, и Рудольф сообразил, что сказал это по-детски. — Я хочу сказать, чувствовалось, что зрители начинали смотреть только на нее, следить за ней — не так, как за другими актерами. Наверное, это и есть талант.
— Согласен. — Бойлан утвердительно кивнул. — Она необыкновенно красивая девушка. Но ты, как брат, вероятно, не сознавал этого.
— Почему же, сознавал.
— Правда? — безразличным тоном сказал Бойлан. Казалось, он уже утратил интерес к разговору. Махнув Перкинсу, чтобы тот убрал грязные тарелки, он встал, подошел к большой радиоле и поставил Второй фортепьянный концерт Брамса. Музыка звучала так громко, что десерт они ели в полном молчании.
Ужин кончился. Бойлан налил себе рюмку коньяку и поставил пластинку с какой-то симфонией. Рудольф устал после целого дня рыбалки. От двух бокалов вина в глазах у него зарябило, и он чувствовал, что его клонит ко сну. Бойлан держался вежливо, но отчужденно. Рудольф догадывался, что он разочаровал Бойлана, ничего не рассказав про Гретхен.
Погрузившись в кресло, прикрыв глаза и потягивая коньяк, Бойлан весь ушел в музыку. С таким же успехом он мог бы сидеть один или со своим ирландским волкодавом. Может, он собирается предложить мне должность своей собаки, обиженно подумал Рудольф.
На пластинке была царапина, и, когда послышалось щелканье, Бойлан раздраженно поморщился, встал и выключил радиолу.
— Ты хочешь, чтобы я отвез тебя домой сейчас?
— Да, пожалуйста, — вставая, с облегчением сказал Рудольф.
Бойлан взглянул на его ноги.
— Но ты же не можешь так идти. А сапоги у тебя наверняка еще сырые. Подожди, я что-нибудь тебе найду. — Он вышел из гостиной и поднялся по лестнице. Вскоре он вернулся, неся в руках небольшую дорожную сумку и пару темно-бордовых мокасин. — Примерь, — предложил он.
Мокасины были старые, но идеально вычищенные. С кожаной бахромой, подошва толстая. Рудольфу они пришлись точно по ноге.
— Дня через два я завезу их, — пообещал он.
— Можешь не беспокоиться, — ответил Бойлан. — Им сто лет. Я их давно не ношу.
Удочка, корзинка и сачок уже лежали на заднем сиденье «бьюика», а на полу стояли мокрые сапоги Рудольфа. Бойлан небрежно бросил сумку рядом с рыболовным снаряжением, сел в машину и включил радио. Полились звуки джаза. Всю дорогу до Вандерхоф-стрит они молчали.
— Ну, вот мы и приехали, — сказал Бойлан, остановив машину перед булочной.
— Большое спасибо за все, — поблагодарил Рудольф.
— Это тебе спасибо, — ответил Бойлан. — Я получил истинное удовольствие.
Когда Рудольф взялся за ручку дверцы, собираясь выйти, Бойлан дотронулся до его локтя.
— Извини, я могу попросить тебя об одном одолжении?
— Конечно.
— В этой сумке… — Бойлан кивнул через плечо на заднее сиденье, — кое-что для твоей сестры. Мне бы очень хотелось, чтобы она это получила. Не мог бы ты как-нибудь передать ей сумку?
— Откровенно говоря, я не знаю, когда ее увижу, но при первой же возможности обязательно выполню вашу просьбу, — пообещал Рудольф.
— Очень любезно с твоей стороны. — Бойлан взглянул на часы. — Еще не так поздно. Может, мы зайдем куда-нибудь выпьем? Ужасно не хочется возвращаться в мой мрачный дом.
— К сожалению, завтра мне очень рано вставать, — сказал Рудольф. Ему хотелось побыть одному, разобраться в своих впечатлениях и определить, к чему может привести знакомство с этим человеком.
— Рано — это во сколько? — спросил Бойлан.
— В пять утра.
— В пять утра? Невероятно! Интересно, что может делать человек в такую рань.
— Я развожу на велосипеде булочки отцовским покупателям, — ответил Рудольф.
— Понимаю, — кивнул Бойлан. — Действительно, кто-то должен доставлять булочки. — Он рассмеялся. — Просто ты совсем не похож на доставщика булочек.
— Это не основное мое предназначение, — заметил Рудольф.
— А какое основное? — Бойлан рассеянно включил фары. В подвале булочной свет не горел — отец еще не приступил к ночной выпечке. Интересно, если бы задать этот вопрос ему, что бы он ответил? Что его основное предназначение — печь булочки?
— Пока не знаю, — сказал Рудольф и в свою очередь агрессивно спросил: — А ваше?
— Тоже не знаю. Пока. А как тебе кажется?
— Трудно сказать, — неуверенно ответил Рудольф. Этот человек — беспорядочно рассыпанная мозаика. Будь Рудольф постарше, возможно, он сумел бы сложить из разрозненных квадратиков целостную картину.
— Жаль. А я думал, острый глаз юности разглядит во мне нечто такое, чего сам я увидеть не способен.
— Между прочим, а сколько вам лет? — спросил Рудольф. Бойлан так много говорил о прошлом, точно жил еще во времена индейцев и президента Тафта, и Рудольфу только сейчас пришло в голову, что он не столько стар, сколько старомоден.
— Попробуй угадать, — весело предложил тот.
— Не знаю… — Рудольф заколебался. Все мужчины старше тридцати пяти лет казались ему одного возраста, за исключением, конечно, явно дряхлых седобородых старцев, которые ковыляли, опираясь на палки. И он никогда не испытывал удивления, натыкаясь в газетах на сообщения о смерти тридцатипятилетних.
— Пятьдесят?
— Твоя сестра была добрее, — рассмеялся Бойлан. — Гораздо добрее. Мне недавно исполнилось сорок. У меня еще вся жизнь впереди. — И иронически добавил: — Увы.
Нужно быть чертовски самонадеянным, подумал Рудольф, чтобы позволить себе это «увы».
— А каким ты будешь в сорок? Таким, как я?
— Нет, — твердо ответил Рудольф.
— Очень мудро. Насколько я понял, ты не хочешь походить на меня. Интересно, почему?
— Мне хочется жить в такой же комнате, как у вас. Иметь столько же денег, книг и такую же машину. Так же хорошо говорить, как вы, столько же знать, ездить в Европу…
— Но…
— Но вы одинокий. И несчастный.
— Значит, по-твоему, когда тебе исполнится сорок, ты не будешь чувствовать себя одиноким и разочарованным? У тебя будет красивая любящая жена, симпатичные умные дети, которые тоже будут любить тебя и которых ты проводишь на следующую войну… — Бойлан говорил таким тоном, словно рассказывал сказку малышам.
— Я не собираюсь жениться, — прервал его Рудольф.
— Вот как? Ты успел прийти к каким-то собственным выводам о браке? Я в твоем возрасте был другим. Знал, что женюсь. Мечтал, что мой пустынный замок наполнится детским смехом… Но, как ты, вероятно, заметил, я не женат, и в моем доме почти никогда не слышно смеха. Впрочем, еще не все потеряно. — Он достал из золотого портсигара сигарету и щелкнул зажигалкой. В свете пламени волосы его казались совсем седыми, а тени легли на лицо глубокими складками. — Я делал твоей сестре предложение. Она тебе говорила об этом?
— Да.
— А она объяснила, почему мне отказала?
— Нет.
— Она сказала тебе, что была моей любовницей?
— Да, сказала.
— Ты меня осуждаешь?
— Да.
— Почему?
— Вы для нее слишком старый.
— Отказав мне, она ничего не потеряла. А я — потерял… Когда увидишь ее, скажи, что мое предложение остается в силе. Скажешь?
— Нет.
Бойлан, казалось, пропустил его «нет» мимо ушей.
— Открою тебе секрет. В тот вечер я не случайно оказался в «Джек и Джилл». Сам понимаешь, такие места не для меня. Но я решил, что непременно узнаю, где ты играешь. Когда вы с Джули вышли из дансинга, я специально пошел следом. Возможно, подсознательно я надеялся найти в брате что-нибудь от его сестры…
— Ну, мне пора спать, — жестко сказал Рудольф и вышел из машины.
— Не забудь сумку, — напомнил Бойлан.
Рудольф взял свою удочку, корзинку и сумку. Она была совсем легкая, как будто пустая.
— Еще раз спасибо за прекрасный вечер, — сказал Бойлан. — Боюсь, я один получил от него удовольствие. И всего лишь за пару рваных сапог, которые мне все равно не нужны. Я дам тебе знать, когда стенд для стрельбы будет установлен. А теперь иди, молодой неженатый доставщик булочек. Я буду думать о тебе в пять часов утра.
Он включил мотор, и машина рванула с места.
Клотильда лежала, укрывшись одеялом, волосы ее разметались по подушке, лицо светилось нежной улыбкой. Томас поцеловал ее, пожелал спокойной ночи и вышел, бесшумно закрыв за собой дверь.
По узкой лестнице он неслышно поднялся на чердак, открыл дверь в свою комнату и зажег свет. На его кровати сидел в полосатой пижаме дядя Харольд.
Щурясь от яркого света, дядя Харольд улыбался беззубым ртом — у него были вставные зубы, и на ночь он их вынимал.
— Добрый вечер, Томми, — прошепелявил он. — Уже довольно поздно. Почти час ночи. Интересно, какие развлечения задержали тебя?
— Я просто бродил по городу, — ответил Томас.
— Томми, тебе ведь хорошо у нас живется, верно? — брызгая слюной, спросил дядя Харольд.
— Конечно.
— И кормим мы тебя хорошо, как своего, да?
— Конечно. — Томас старался говорить тихо, чтобы не разбудить тетю Эльзу. Не хватало еще, чтобы она присутствовала при этом разговоре.
— Ты живешь в чистоте, в порядочном доме. Мы относимся к тебе как к члену семьи, — не унимался дядя Харольд. — У тебя есть свой велосипед.
— Я ни на что не жалуюсь.
— У тебя хорошая работа, и ты получаешь столько же, сколько взрослые. Когда позвонил твой отец и попросил меня взять тебя к себе, я сделал это без всяких разговоров. Ведь в Порт-Филипе у тебя были какие-то неприятности, да? Но дядя Харольд никогда не задавал тебе вопросов, мы с тетей Эльзой просто взяли тебя к себе. — Его пижамная куртка расстегнулась, обнажив толстые розовые складки выпирающего живота. — Разве я требую за все это чего-то невозможного? Благодарности? Нет. Совсем немногого: молодой человек должен хорошо себя вести и вовремя ложиться спать. В свою собственную постель, Томми.
Вот оно что, подумал Томас. Этот гад все знает!
— Мы порядочные люди, Томми. Нашу семью уважают. Твою тетю принимают в лучших домах. Ты бы удивился, если б я сказал тебе, какой мне предоставлен в банке кредит. Мне даже предлагали баллотироваться от республиканской партии в Законодательную ассамблею штата Огайо, хотя я родился не в Америке. Мои дочери одеваются… Лучше их, пожалуй, ни одна девушка не одевается. Они примерные ученицы. Каждую неделю я сам отвожу их на машине в воскресную церковную школу. И эти два чистых, невинных ангела спят сейчас в этом самом доме прямо под твоей комнатой.
— Все ясно, — сказал Томас. Пусть старый дурак выговорится.
— Ты не бродил по городу до часу ночи, Томми, — скорбно продолжал дядя Харольд. — Я знаю, где ты был. Мне захотелось пить, я пошел на кухню взять из холодильника бутылку пива и услышал шум. Мне даже стыдно об этом говорить, Томми. В твои-то годы, в доме, где живут мои дочери…