Фредерикс был деканом факультета, но Рудольф знал, что может позволить себе этот выпад: преподавание естественных наук велось хуже, чем в любом другом университете того же уровня. Фредерикс и Гаррисон были закадычными приятелями, и Фредерикс часто публиковал в газете Гаррисона свои научные статьи, читая которые Рудольф краснел от стыда за университет.
По меньшей мере трижды в год на первой полосе газеты появлялись статьи Фредерикса, сообщавшие, что найден новый метод лечения рака.
— Ох уж эти мне бизнесмены, — сокрушенно вздохнул Гаррисон. — Вам никогда не оценить роль чистой науки. Вам важно одно — каждые шесть месяцев получать прибыль со своих капиталовложений. Вы ждете, что из каждой пробирки вам тут же посыплются доллары.
Когда это его устраивало, Гаррисон помнил о своих обширных земельных участках и о своем капитале в банке и действовал как заправский хладнокровный бизнесмен. В других ситуациях, будучи всего лишь издателем и разбираясь разве что в типографской краске, он выступал как просветитель-литератор, протестовал против отмены выпускных экзаменов по латыни и ополчался на новую программу по английской литературе, потому что она предусматривала слишком поверхностное знакомство с творчеством Чарлза Диккенса.
Дорлэкер, новый президент университета, был моложавым энергичным человеком с гарвардским дипломом. Он не давал воли совету попечителей и не плясал под его дудку. С Рудольфом его связывали хорошие дружеские отношения, и Дорлэкер часто приезжал с женой к Джордахам и вел с Рудольфом вполне откровенные разговоры, не скрывая своего желания отделаться от большинства членов совета попечителей. Дорлэкер терпеть не мог Гаррисона.
Совещание проходило по давно заведенному порядку. Председатель финансовой комиссии сообщил, что, хотя денежные пожертвования растут, расходы растут еще быстрее, и рекомендовал повысить плату за обучение, а также ограничить число стипендий. Окончательное решение было отложено до более глубокого изучения вопроса.
Гаррисон высказал беспокойство по поводу редакционной статьи в студенческой газете, призывавшей провести демонстрацию с требованием запретить испытания ядерного оружия. На редактора следует наложить дисциплинарное взыскание, заявил он, за вовлечение студентов в политику и за неуважение к правительству Соединенных Штатов Америки. Дорлэкер сказал, что, как ему кажется, университет не самое подходящее место для попрания свободы в Америке. Голосованием постановили не налагать на редактора никакого дисциплинарного взыскания.
— Совет уклоняется от выполнения своих обязанностей, — прорычал Гаррисон.
Рудольф был самым молодым членом совета попечителей и на заседаниях говорил тихо и почтительно. Тем не менее благодаря дружбе с Дорлэкером и умению выбивать пожертвования из бывших выпускников университета и различных организаций (ему даже Колдервуда удалось убедить внести пять тысяч долларов на пристройку нового крыла к библиотеке), а также благодаря своей осведомленности о жизни Уитби и о взаимоотношениях между городком и университетом пользовался наибольшим влиянием в совете и сам знал об этом.
— Вам известно, — тем временем говорил Дорлэкер, — что сегодня мы должны рассмотреть вопрос о кандидатах на вакантные должности на следующий учебный год. Пока что не занята должность декана экономического факультета. Мы долго подыскивали подходящего человека, советовались с сотрудниками факультета и сейчас хотим вынести на ваше одобрение кандидатуру человека, некогда возглавлявшего в бывшем колледже в Уитби объединенную кафедру истории и экономики, человека, который в течение нескольких последних лет работал в Европе и накопил там ценный опыт. Я имею в виду профессора Лоуренса Дентона. — Произнося имя профессора, Дорлэкер как бы случайно повернулся к Рудольфу и едва заметно подмигнул. Рудольф переписывался со своим старым учителем и знал, что Дентон мечтает вернуться в Америку. Судьба не заставила его превратиться в человека без родины. Рудольф рассказал Дорлэкеру все о Дентоне, и Дорлэкер принял это близко к сердцу. Дентон же укрепил свои позиции, так как за время пребывания в Европе написал получившую высокие отзывы книгу о возрождении немецкой экономики.
— Дентон… — сказал Гаррисон. — Я помню это имя. Его выставили за прокоммунистическую деятельность.
— Я внимательно просмотрел его досье, мистер Гаррисон, — сказал Дорлэкер, — и обнаружил, что профессору никогда не предъявлялось никаких обвинений и его деятельность не подвергалась официальному расследованию. Профессор Дентон подал в отставку, чтобы поработать в Европе.
— Он был коммунистом или что-то вроде этого, — упрямо заявил Гаррисон.
— В университете и без того хватает всяких оголтелых крикунов, и нечего еще выписывать их из-за границы.
— В те времена, — мягко сказал Дорлэкер, — над страной висела тень маккартизма и немало уважаемых людей пострадало безвинно. К счастью, все это уже далеко позади и мы теперь можем судить о человеке просто по его способностям. Лично я буду счастлив доказать, что университет Уитби руководствуется лишь строго академическими соображениями.
— Если вы примете сюда этого человека, моя газета не станет молчать, — пригрозил Гаррисон.
— Я считаю ваше замечание недостойным, мистер Гаррисон, — спокойно сказал Дорлэкер, — и уверен, что, поразмыслив, вы откажетесь от этого намерения. А теперь, если никто не хочет ничего добавить, я полагаю, можно перейти к голосованию.
— Джордах, — нахмурился Гаррисон, — надеюсь, ты не имеешь никакого отношения к этому делу?
— Откровенно говоря, имею, — ответил Рудольф. — Когда я здесь учился, лекции профессора Дентона были самыми интересными. Кроме того, я считаю его последнюю книгу просто блестящей.
— Ну что же, голосуйте, голосуйте, — буркнул Гаррисон. — Не понимаю, чего ради я вообще хожу на эти заседания.
Гаррисон был единственным, кто проголосовал против, и Рудольф решил сразу же после заседания послать изгнаннику телеграмму в Женеву.
В дверь постучали.
— Войдите, — сказал Дорлэкер.
Вошла его секретарша.
— Простите, что я вас отрываю, — сказала она, — но мистера Джордаха просят к телефону. Я сказала, что идет заседание, но…
Рудольф вскочил со стула и вышел к телефону в приемную.
— Руди, пожалуй, тебе лучше приехать домой. И быстро. У меня начались схватки. — Голос Джин звучал радостно и спокойно.
— Сейчас буду, — ответил он, положил трубку и повернулся к секретарше.
— Извинитесь за меня перед президентом Дорлэкером и членами совета: я должен отвезти жену в больницу. Кстати, будьте добры, позвоните туда, пусть они сообщат доктору Левину, что миссис Джордах приедет через полчаса.
Весь этот долгий день он просидел в больнице у постели Джин, держа ее за руку. Рудольф не мог даже представить себе, откуда у нее силы терпеть. Доктор Левин был спокоен. Это в порядке вещей при первых родах, сказал он. Доктор время от времени заглядывал в палату Джин с таким видом, словно наносил светский визит. Когда он предложил Рудольфу спуститься вниз в кафетерий и поужинать, Рудольф был шокирован. Неужели доктор думает, что он может оставить жену мучиться, а сам пойдет чревоугодничать?!
— Я отец, а не акушер, — с негодованием ответил он.
— Между прочим, отцы тоже едят. Они обязаны поддерживать свои силы, — рассмеялся Левин.
Сукин сын, бесчувственный материалист. Если когда-нибудь им взбредет в голову дикая мысль завести второго ребенка, они наймут настоящего врача, а не робота.
Ребенок родился почти в полночь. Девочка. Когда доктор Левин вышел из родильного отделения сообщить, что мать и ребенок чувствуют себя хорошо, Рудольфу захотелось объясниться ему в любви.
На улице было холодно. Утром, когда Рудольф уезжал из дома, было тепло, и он не взял с собой пальто. Пока он дошел до машины, его начала бить дрожь.
Он чувствовал, что слишком возбужден, и знал, что не заснет. Хотелось позвонить кому-нибудь и отпраздновать свое отцовство, но был уже второй час ночи, и он не мог позволить себе будить кого-либо.
Он включил в машине обогреватель и успел согреться, пока доехал до дому. В окнах горели огни — Марта оставила ему свет. Шагая через лужайку к входной двери, он заметил, что в тени крыльца кто-то пошевелился.
— Кто здесь? — резко спросил он.
Фигура медленно вышла на свет. Вирджиния Колдервуд. Серое, отороченное мехом пальто, на голове — шарф.
— О господи, Вирджиния! — удивился он. — Что вы здесь делаете?
— Я уже все знаю. — Она подошла совсем близко. С ее бледного худого хорошенького лица на него пристально глядели большие темные глаза. — Я несколько раз звонила в больницу. Я сказала, что я твоя сестра. Я все знаю. Она родила. Моего ребенка.
— Вирджиния, вам лучше пойти домой. — Рудольф отступил назад, чтобы она не могла дотронуться до него. — Если ваш отец узнает, что вы бродите здесь ночью, он…
— Мне наплевать, кто что узнает, — сказала она. — Мне не стыдно.
— Давайте я отвезу вас домой, — предложил Рудольф. Пусть уж ее собственная семья разбирается, в своем ли она уме. Не его забота. Да еще в такую ночь. — Вам сейчас нужно как следует выспаться, и вы…
— У меня нет дома, — прервала его Вирджиния. — Я принадлежу тебе, и мое место здесь, рядом с тобой.
— Нет, ваше место не здесь, Вирджиния, — с отчаянием сказал Рудольф. Привыкший во всем руководствоваться рассудком, он был сейчас беспомощен. — Я живу здесь со своей женой.
— Она соблазнила тебя и украла у меня. Разбила настоящую любовь. Я молилась, чтобы она сегодня умерла в больнице.
— Вирджиния! — До этого Рудольфа никогда по-настоящему не пугали ни ее слова, ни поведение. Она могла раздражать его, смешить или вызывать жалость, но это уже переходило все границы. Впервые он понял, что она опасна. Как только он придет домой, надо позвонить в больницу и предупредить, чтобы Вирджинию не подпускали к отделению новорожденных и к палате Джин.
— Послушайте, — сказал он мягко, — садитесь в мою машину, и я отвезу вас домой.
— Не обращайтесь со мной как с ребенком, — сказала она. — Я давно не ребенок. У меня тут рядом стоит моя собственная машина, и мне не нужно, чтобы меня куда-то отвозили.
— Вирджиния, я страшно устал и должен хоть немного поспать, — сказал он. — Если вы на самом деле хотите о чем-то со мной поговорить, позвоните мне завтра утром.
— Я хочу спать с тобой, — заявила она, не двигаясь с места и держа руки в карманах. На вид обычная, нормальная девушка, хорошо одетая. — Я хочу сегодня быть с тобой. И знаю, ты тоже этого хочешь. Я с самого начала прочла это в твоих глазах. — Она говорила торопливым монотонным шепотом. — Ты просто не осмеливался. Как и остальные, ты боишься моего отца. Возьми меня. Не пожалеешь. Ты думаешь, я все та же маленькая девочка, какой ты увидел меня в первый раз у нас дома. Не волнуйся, я давно не девочка. Я успела кое-чему научиться. Может быть, конечно, у меня меньше опыта, чем у твоей драгоценной супруги, водившей шашни с тем фотографом… О, ты удивлен, что я об этом знаю?! Я все знаю и могу тебе еще не то рассказать.
Но он уже открыл дверь, захлопнул ее за собой и запер на замок, оставив Вирджинию на крыльце. Она стучала в дверь кулаками. Войдя в дом, он запер все двери и окна на первом этаже. Когда он вернулся к парадной двери, яростный стук маленьких женских кулачков уже смолк. К счастью. Марта так и не проснулась. Он выключил свет над крыльцом. Потом позвонил в больницу и устало поднялся наверх в их с Джин спальню.
«С днем рождения, дочка, ты родилась в тихом респектабельном городке», — подумал он, уже засыпая.
Бар загородного клуба пустовал, так как была суббота и большинство членов клуба еще не вернулись с гольфа и тенниса. Рудольф в одиночестве пил пиво. Джин переодевалась в женской раздевалке. Она вышла из больницы всего пять недель назад, но уже сумела выиграть у него два сета в теннис. Рудольф улыбнулся, вспомнив, с каким ликующим, победоносным видом она уходила с корта.
Поджидая жену, он взял лежавший на стойке свежий номер «Уитби сентинел» и тут же пожалел об этом. На первой странице газеты была напечатана статья о приглашении в университет профессора Дентона, изобиловавшая все теми же инсинуациями и сфабрикованными ссылками на пожелавших остаться неизвестными лиц, которые выражали беспокойство в связи с тем, что впечатлительная молодежь университета подвергается весьма сомнительному влиянию.
— Ну и сукин ты сын, Гаррисон, — вслух сказал Рудольф.
— Вам что-нибудь подать, мистер Джордах? — спросил бармен, читавший газету в другом конце бара.
— Пожалуйста, еще пива, Хэнк, — сказал Рудольф. Он отбросил газету прочь. И в эту самую минуту к нему пришло решение: если удастся, он перекупит у Гаррисона его газету. Это будет его лучшей услугой всему городу. Кстати. Перекупить ее довольно просто. Уже по меньшей мере три года газета не приносила Гаррисону никакой прибыли, и если он не будет знать, что газету хочет купить именно Рудольф, то с удовольствием продаст ее за сходную цену. Надо в понедельник поговорить о технических деталях этой операции с Джонни Хитом.
Он потягивал пиво, решив не думать о Гаррисоне, когда в бар вошел вернувшийся с гольфа Брэд Найт со своими тремя партнерами. При виде его оранжевых штанов Рудольф поморщился.
— Ты что, записался в участники женского турнира? — спросил он Брэда, когда мужчины подошли к стойке.
Найт хлопнул его по плечу и рассмеялся:
— Природа, Руди, всегда наделяет самцов более ярким оперением, чем самок, а по выходным дням я сливаюсь с природой, — и, обратившись к бармену, объявил: — Всех угощаю я, Хэнк. Сегодня я в большом выигрыше.
Один из партнеров Брэда, Эрик Сандерлин, возглавлял в клубе спортивный комитет и сейчас, оседлав любимого конька, уже рассказывал о своем проекте расширения и улучшения площадки для гольфа. К территории клуба прилегал большой лесистый, участок земли, на котором стояла заброшенная ферма, и Сандерлин распространял среди членов клуба письмо с предложением выпустить заем и купить этот участок.
— Тогда наш клуб попадет в разряд первоклассных, — говорил Сандерлин. — Мы могли бы даже замахнуться на участие в турнире АПГ.[9] Число членов клуба наверняка бы удвоилось.
В Америке все всегда стремится «удвоиться» и попасть в разряд повыше, неприязненно подумал Рудольф. И тем не менее он был рад, что в баре говорят о гольфе, а не о статье в «Сентинел».
— А ты, Руди? Подпишешься на заем вместе с нами? — спросил Сандерлин.
— Я еще не думал об этом, — ответил Рудольф. — Дай мне недельки две на размышление.
— А чего, собственно, тут размышлять? — агрессивно сказал Сандерлин.
— Старина Руди не принимает поспешных решений, — вмешался Брэд. — Даже если ему надо постричься, он обдумывает этот шаг две недели.
— Будет очень кстати, если нас поддержит такая видная фигура, как ты, — настаивал Сандерлин. — Я от тебя так просто не отстану.
— В этом я не сомневаюсь, Эрик, — заметил Рудольф. Сандерлин засмеялся этому признанию своей напористости и вместе с двумя другими мужчинами пошел в душ.
Брэд остался в баре и заказал себе еще виски. Лицо у него всегда было красным, непонятно, то ли от солнца, то ли от спиртного.
— Такая видная фигура, как ты, — повторил Брэд. — В Уитби все говорят о тебе так, будто ты ростом с каланчу.
— Поэтому-то я и прижился в этом городе, — сказал Рудольф.
— Ты собираешься остаться здесь и после того, как уйдешь из бизнеса? — спросил Брэд, не глядя на Рудольфа, и кивнул Хэнку, поставившему перед ним стакан с виски.
— А кто говорит, что я решил уйти из бизнеса? — Рудольф не посвящал Брэда в свои планы.
— Ходят слухи.
— Кто тебе это сказал?
— Но ты ведь действительно собрался выйти из игры?
— Кто тебе сказал?
— Вирджиния Колдервуд.
— А-а.
— Она слышала, как ее отец говорил об этом с матерью. Мы с Вирджинией последние два месяца часто встречаемся. Хорошая она девушка.
— М-да-а.
— Вы со стариком уже обсудили, кого поставить вместо тебя?
— Да, у нас был разговор.
— Ну и кто же это будет?
— Мы еще не решили.
— Ладно! — Брэд улыбнулся, но лицо его покраснело больше обычного. — Надеюсь, ты сообщишь об этом своему старому однокашнику хотя бы за десять минут до того, как узнают все?
— Обязательно. А что еще говорила тебе мисс Колдервуд?
— Ничего особенного, — небрежно сказал Брэд. — Говорила, что любит меня. И всякое другое в том же роде. Ты ее давно видел?
— Давно. — Рудольф не видел ее с той ночи, когда родилась Инид. Шесть недель — это давно.
— Мы с ней все смеемся! У нее обманчивая внешность. Она очень веселая.
Новые грани в характере этой особы. Любит смеяться. Бурно веселится в полночь под чужими дверями.
— Откровенно говоря, я собираюсь на ней жениться, — сказал Брэд.
— Почему? — спросил Рудольф, хотя догадывался почему.
— Надоело шататься по бабам, — сказал Брэд. — Мне скоро стукнет сорок, и я уже не тот, что раньше.
«Нет, ты мне говоришь не все, — подумал Рудольф. — Нет, мой друг, это далеко не все».
— А может, на меня подействовал твой пример, — продолжал Брэд. — Если женитьба пришлась по вкусу даже такой фигуре; как ты, — он ухмыльнулся, здоровый, краснолицый, — то, думаю, мне тоже будет неплохо. Рай супружеского счастья!
— Первый раз ты в этом раю, кажется, недолго задержался.
— Это точно, — согласился Брэд. Его первый брак — он женился на дочери одного нефтепромышленника — продлился всего полгода. — Но тогда я был моложе. К тому же моя первая жена была не из такой приличной семьи, как Вирджиния. Ну и потом, может, на этот раз мне повезет.