Круиз в Испанию прошел неплохо, хотя у мыса Крус они попали в шторм и им пришлось простоять в порту целых пять дней.
«Клотильду» зафрахтовали два пузатых парижских бизнесмена с двумя молоденькими женщинами, определенно не их женами. Пары то и дело перетасовывались, но Томас обосновался на Лазурном берегу не для того, чтобы учить французских бизнесменов хорошему поведению. До тех пор пока они платят деньги и не разрешают своим дамам расхаживать на высоких шпильках, оставляющих вмятины на палубе, он не собирался препятствовать их развлечениям. Женщины загорали лишь в трусиках. Кейт это не очень нравилось, но у одной из француженок действительно была потрясающая грудь, а кроме того, это не слишком мешало «Клотильде», идти своим курсом, хотя, если бы на пути встретились рифы и если бы за рулем стоял Дуайер, они, скорее всего, сели бы на мель.
Девица с потрясающим бюстом недвусмысленно дала понять Томасу, что не прочь наведаться ночью к нему на палубу и слегка позабавиться, пока ее Жюль храпит в каюте. Но Томас сказал ей, что арендована только яхта и его услуги не предусмотрены. И без того хватает нервотрепки с этими пассажирами.
Из-за вызванной штормом задержки обе французские пары высадились в Марселе, чтобы успеть на поезд в Париж. Бизнесмены должны были в Париже забрать поджидающих их жен и остаток лета провести в Довилле.
Они возвращались в Антиб без заходов в порты, и Дуайер нес ночью восьмичасовую вахту, чтобы Томас и Кейт отоспались. В Антиб они прибыли до полудня. Томаса ждало два письма — одно было от брата, а второе написано незнакомым почерком. Вначале он распечатал письмо Рудольфа.
«Дорогой Том, — читал он. — Наконец-то я кое-что узнал о тебе, и, судя по всему, дела у тебя идут хорошо. Несколько дней назад мне позвонил мистер Гудхарт и рассказал, что плавал на твоей яхте. Как выяснилось, у нас с его фирмой есть кое-какие общие дела, и, полагаю, ему было любопытно узнать, что представляет собой твой брат. Они с женой пригласили нас к себе на коктейль. Как ты сам знаешь, Гудхарты очень милая пожилая пара. Они очень тепло отзывались о тебе, восторженно говорили о твоей яхте и о твоей жизни на море. Не исключено, что ты сделал лучшее капиталовложение река, так употребив деньги, вырученные за акции корпорации „Д.К.“. Не будь я слишком занят — а похоже, я дам себя уговорить и выставлю этой осенью свою кандидатуру на выборах в мэры Уитби, — я, не задумываясь, взял бы с собой Джин, сел в самолет и прилетел бы поплавать на твоей яхте по синему морю. Может, в следующем году мне это удастся. А пока что я прошу тебя сдать на один рейс „Клотильду“ (как видишь, Гудхарты рассказали мне все, и я знаю даже название твоей яхты) моему другу, который скоро женится и хотел бы провести медовый месяц на Средиземном море. Ты, наверное, его помнишь — Джонни Хит. Если он будет действовать тебе на нервы, посади его на надувной плот, и пусть себе путешествует сам.
Ну а говоря серьезно, я очень рад за тебя и хотел бы, чтоб ты написал мне. Если я чем-нибудь могу быть тебе полезен, пиши без всяких колебаний.
Любящий тебя Рудольф».
Прочитав письмо, Томас нахмурился. Ему не понравилось, что Рудольф напомнил ему, кому он обязан покупкой «Клотильды». Однако письмо было дружелюбным, погода стояла прекрасная, летний сезон проходил отлично, и глупо было портить себе настроение, вспоминая старые обиды. Он аккуратно сложил письмо и положил его в карман.
Второе письмо было от друга Рудольфа. Хит интересовался, может ли он рассчитывать на «Клотильду» с пятнадцатого по тридцатое сентября. Сезон подходил к концу, других предложений у Томаса не было, и еще один рейс был весьма кстати. Хит писал, что хочет поплавать вдоль побережья между Монте-Карло и Сен-Тропезом. Два пассажира на борту, короткий круиз — конец сезона будет нехлопотным.
Томас сел за стол и написал Хиту, что встретит его пятнадцатого либо в аэропорту в Ницце, либо на вокзале в Антибе.
Узнав, что стараниями Рудольфа у них будет еще один рейс, Кейт заставила Томаса написать брату благодарственное письмо. Томас уже собрался запечатать конверт, когда вспомнил, что брат предлагал ему писать без колебаний обо всех своих нуждах. А почему бы и нет? — подумал он. — От этого никто не пострадает. И в постскриптуме приписал: «Ты можешь оказать мне одну услугу? По ряду причин я до сих пор не могу вернуться в Нью-Йорк, но, возможно, эти причины отпали. Несколько лет я не получаю никаких известий о своем сыне и даже не знаю, где он, как и не знаю, женат ли я вообще. Мне очень хотелось бы увидеть его и, если это возможно, на какое-то время взять к себе сюда. Может быть, ты помнишь тот вечер, когда вы с Гретхен зашли ко мне после матча? Тогда в раздевалке был мой менеджер, я еще представил его тебе. Его имя Герман Шульц. По моим последним сведениям, он жил в отеле „Бристоль“ на Восьмой авеню, но, возможно, он там больше не живет. Если ты спросишь в конторе на Гарден, как тебе его найти, они выяснят, жив ли он еще и в Нью-Йорке ли. Он должен что-нибудь знать про Терезу и моего парня. Ты ему пока не говори, где я. Просто спроси, „держится ли накал“. Он все поймет. Если разыщешь его, сообщи мне, что он тебе скажет. Этим ты окажешь мне по-настоящему большую услугу, и я буду тебе очень благодарен».
4
В отеле «Бристоль» никто не помнил Германа Шульца, но в бюро рекламы и информации на Мэдисон-Сквер-Гарден кому-то все же удалось разыскать его адрес — меблированные комнаты на Пятьдесят третьей Западной улице.
Облупившуюся дверь цвета высохшей крови открыл шаркающий ногами согбенный старик в съехавшем набок парике. Даже на расстоянии от старика пахло плесенью и мочой.
— Мистер Шульц дома? — спросил Рудольф.
— Четвертый этаж, в конце коридора. — Старик отступил, пропуская Рудольфа в дом.
Поднимаясь по лестнице, Рудольф понял, что запах, исходивший от старика, пропитал весь дом.
Дверь в комнату в конце коридора на четвертом этаже была открыта. Здесь, под самой крышей, стояла гнетущая жара. Рудольф узнал человека, которого Томас представил ему когда-то как Шульца. Шульц сидел на краю незастланной кровати, на грязных простынях, неподвижно уставившись в стену напротив.
Рудольф постучал о дверной косяк. Шульц медленно, с трудом повернул голову.
— Что вам надо? — спросил он. Голос его звучал резко и враждебно.
Рудольф вошел в комнату и протянул руку:
— Я брат Томаса Джордаха.
Шульц быстро спрятал свою руку за спину. На нем была грязная спортивная рубашка с потеками под мышками. Живот выпирал баскетбольным мячом. Шульц с трудом пошевелил губами, точно во рту у него были плохо подогнанные вставные челюсти. Он был совершенно лыс и выглядел больным.
— Я не пожимаю руки, — сказал он. — Из-за артрита.
Он не пригласил Рудольфа сесть, да, впрочем, и сесть-то, кроме кровати, было некуда.
— Сукин сын, — сказал Шульц. — Не хочу о нем слышать.
Рудольф достал бумажник и вытащил две ассигнации по двадцать долларов:
— Он просил меня передать вам это.
— Положите на кровать. — Злобное, змеиное выражение, застывшее на лице Шульца, нисколько не изменилось. — Он должен мне сто пятьдесят.
— Я заставлю его завтра же послать вам остальные, — сказал Рудольф.
— Давно пора. Что ему теперь от меня надо? Он что, опять кого-нибудь измордовал?
— Нет. У него больше нет никаких неприятностей.
— Жаль, — ядовито заметил Шульц.
— Он просил меня спросить вас, держится ли накал по-прежнему? — Произнося эти слова, он почувствовал, как странно они звучат.
Лицо у Шульца стало хитрым, таинственным, и он искоса взглянул на Рудольфа.
— А вы уверены, что он завтра пришлет мне остальные деньги?
— Безусловно.
— Что ж, — сказал Шульц, — в таком случае можете ему передать, что накал спал. Все давно позади. Этот лопух Куэйлс после того, как ваш вонючий братец избил его, не сумел ни разу выиграть бой. А я-то рассчитывал хорошо на нем заработать. Он был моим единственным шансом. Да, все уже позади. Все спокойно. Кто сыграл в ящик, кто в тюрьме. Никто теперь и не помнит вашего чертова братца. Так ему и скажите. И еще скажите: то, что я для него сделал, стоит гораздо больше ста пятидесяти долларов.
— Я обязательно ему это скажу, — пообещал Рудольф, стараясь говорить так, словно понимает, что имеет в виду старик. — У меня к вам еще один вопрос от него.
— За эти деньги он задает слишком много вопросов.
— Он хотел бы знать, как там его жена.
Шульц фыркнул:
— Это та шлюха? — Он произнес это слово, четко разделив его на два слога. — Ее фотография появлялась в газетах. В «Дейли ньюс». Дважды. Ее дважды арестовывали за то, что она приставала к мужчинам в барах. Она утверждала, что ее зовут Тереза Лаваль. Говорила, что она француженка. Но я сразу узнал эту стерву. Француженка, как же! Они все шлюхи, все до единой. Я мог бы вам немало порассказать, мир…
— Вы знаете, где она живет? — Рудольфа не прельщала перспектива провести полдня в душной, зловонной комнате, выслушивая мнение Шульца о женщинах. — И где сейчас мальчик?
— Да, кто теперь что знает? — покачал головой Шульц. — Я вот даже не знаю, где я живу. Тереза Лаваль. Француженка. — Он снова фыркнул. — Тоже мне, француженка!
— Большое спасибо, мистер Шульц, — сказал Рудольф. — Не буду вас больше беспокоить.
— Да какое же это беспокойство? Приятно было поболтать. А вы точно перешлете мне завтра эти деньги?
— Я вам гарантирую.
— На вас отличный костюм, — сказал Шульц, — но это еще не гарантия.
С телеграммой Рудольфа в кармане он сошел с самолета в аэропорту имени Кеннеди и вместе с сотнями других пассажиров миновал стойки санитарной и иммиграционной инспекции. Когда он здесь был в последний раз, аэропорт еще назывался Айдлуайлд. Пуля в голову — слишком дорогая плата за то, чтобы твоим именем назвали аэропорт.
Здоровенный ирландец со значком «Иммиграционная инспекция» посмотрел на него так, словно ему была неприятна даже сама мысль о том, чтобы пустить Томаса обратно в страну. Он долго листал большую черную книгу, отыскивая фамилию Джордах, и, казалось, был разочарован, когда не обнаружил ее там.
Томас прошел в зал таможенного досмотра и стал ждать свой багаж. Сколько народу! Как будто вся Америка возвращается из отпуска, проведенного в Европе. И откуда только у людей берутся деньги?!
Наверху, на застекленной галерее, толпились встречающие. Он отправил Рудольфу телеграмму с номером рейса и временем прибытия, но брата в толпе на галерее не было видно. На мгновение в нем вскипела досада. Не для того он сюда прилетел, чтобы кататься по Нью-Йорку в поисках брата.
Когда он вернулся в Антиб после плавания с Хитом, его уже неделю ждала телеграмма от Рудольфа. «Дорогой Том, — прочитал он. — Можешь спокойно прилетать тчк Надеюсь очень скоро узнаем адрес твоего сына тчк Целую тчк Рудольф».
Увидев наконец свой чемодан, он подхватил его и встал в очередь к стойке таможенника. Инспектор заставил его открыть чемодан и долго в нем рылся. Томас не вез никому никаких подарков, и его благополучно пропустили.
Отказавшись от услуг носильщика, он сам понес свой чемодан к выходу. Стоявший в толпе Рудольф — он был одет, пожалуй, легче всех: без шляпы, в спортивных брюках и легком пиджаке — помахал ему. Они обменялись рукопожатием, и Рудольф хотел взять у него чемодан, но Томас не позволил.
— Хорошо долетел? — спросил Рудольф, когда они вышли из здания аэропорта.
— Нормально.
— Я поставил машину тут поблизости. Подожди меня здесь. Я мигом.
Когда Рудольф зашагал прочь, Томас заметил, что у брата все та же скользящая походка и он, как и в юности, при ходьбе совсем не двигает плечами.
Он расстегнул воротничок и ослабил узел галстука. Хотя было уже начало октября, стояла удушливая жара, пропитанная влажным смогом, пахнущая отработанным бензином. Он уже успел забыть, какой в Нью-Йорке климат. И как только люди здесь живут?!
Через пять минут Рудольф подъехал в голубом «бьюике». Том бросил чемодан на заднее сиденье и сел рядом с братом. В машине работал кондиционер и было прохладно.
— Ну, какие новости? — спросил Томас.
— Я разыскал Шульца, — ответил Рудольф. — Тогда-то и послал тебе телеграмму. Он сказал, что накал давно спал. Кто в тюрьме, кто умер. Я не стал спрашивать, что он имеет в виду.
— А что слышно о Терезе и о парне?
Рудольф подвигал рычажки кондиционера, нахмурился.
— Даже не знаю, как начать.
— Говори, не бойся. Я крепкий, выдержу.
— Шульц не знает, где они. Но он сказал, что видел в газетах фотографию твоей жены. Дважды.
— Чего это вдруг?! — На мгновение Томас растерялся. Может, эта психопатка в конце концов действительно сделала карьеру на сцене или в ночном клубе?
— Ее задерживали за проституцию в барах. Дважды, — сказал Рудольф. — Мне очень неприятно, что именно я вынужден тебе об этом сказать.
— Да плюнь ты, — грубо сказал Томас. — Этого и следовало ожидать.
— Шульц сказал, что она назвала репортерам другую фамилию, но он все равно ее узнал. Я навел справки. Это точно она. В полиции мне дали ее адрес.
— А как парнишка?
— Он в военной школе. Я узнал об этом только два дня назад.
— Всю жизнь мечтал, чтобы мой сын стал солдатом!.. Как ты узнал все эти радостные новости?
— Нанял частного детектива.
— Он говорил с этой сучкой?
— Нет.
— Значит, никто не знает, что я здесь?
— Никто. Кроме меня. Я предпринял еще один шаг. Надеюсь, ты не будешь против?
— Что ты еще затеял?
— Я поговорил с одним знакомым адвокатом. Не называя никаких имен. Ты сможешь без труда развестись и забрать сына к себе. Из-за двух приводов Терезы.
— Хорошо бы ее заперли в тюрьму, а ключ выкинули.
— Слушай, — после паузы сказал Рудольф. — Мне сегодня надо вернуться в Уитби. Хочешь, поедем со мной, или можешь оставаться здесь, в моей квартире. Там сейчас никто не живет. Каждое утро приходит горничная и вытирает пыль.
— Спасибо, я останусь здесь, в квартире. Ты не можешь устроить мне завтра утром встречу с этим твоим адвокатом?
— Конечно.
— Значит, у тебя есть ее адрес и ты знаешь название этой военной школы?
Рудольф кивнул.
— Отлично. Больше мне ничего и не надо.
— Сколько ты думаешь пробыть в Нью-Йорке?
— Ровно сколько, сколько потребуется, чтобы уладить насчет развода и забрать парня с собой в Антиб.
— Джонни Хит писал мне, что очень доволен поездкой. Его невесте страшно понравилось у тебя на яхте, — заметил Рудольф.
— Как это она успела хоть что-то разглядеть, — с сомнением покачал головой Томас. — Она только и делала, что каждые пять минут переодевалась. У нее, наверно, было чемоданов тридцать. Хорошо, что на яхте не было других пассажиров. Мы заняли ее багажом две пустые каюты.
— Она из очень богатой семьи, — улыбнулся Рудольф.
— Сразу видно. Из нее богатство так и прет. А он, твой Друг, в общем ничего. Не жаловался на плохую погоду и задавал столько вопросов, что к концу второй недели сам мог бы сгонять на «Клотильде» чуть не до Туниса. Он говорил, что собирается предложить тебе с женой отправиться вместе с ним в круиз на будущее лето.
— Если только у меня будет время.
— Ты что, действительно собираешься баллотироваться в мэры этой дыры? — спросил Томас.
— Уитби вовсе не дыра, — сказал Рудольф. — А чем тебе не нравится эта идея?
— Да я бы и гроша ломаного не дал за самого распрекрасного политика в этой стране.
— Быть может, мне удастся изменить твое мнение.
— В кои веки был у нас один хороший человек, так, естественно, его застрелили.
— Всех не перестрелять.
— Кому надо, попытаются, — упрямо сказал Томас.
— Том, неужели ты никогда не скучаешь по Америке?
— А что она для меня сделала? Вот сейчас покончу со всеми делами, уеду и думать о ней забуду.
— Ужасно, что ты так говоришь.
— Одного патриота на нашу семью достаточно.
— А как же твой сын?
— Что мой сын?
— Сколько ты собираешься его держать в Европе?
— Всю жизнь, — сказал Томас. — Разве что тебя изберут президентом и ты наведешь в этой стране порядок, посадишь в тюрьму всех жуликов, генералов, полицейских, судей, конгрессменов и дорогих адвокатов, да если к тому же тебя при этом не застрелят, может, тогда я пошлю его сюда погостить.
— А как же он получит образование?
— В Антибе тоже есть школы. И получше всяких вонючих военных школ.
— Но он же американец.
— Ну и что?
— А то, что он не француз.
— Он и не будет французом. Он будет Уэсли Джордахом.
— Он останется без родины.
— А где, по-твоему, моя родина? Здесь? — Томас рассмеялся. — Родина моего сына будет на яхте в Средиземном море. Он будет плавать от одной страны, где делают вино и оливковое масло, до другой, где тоже делают вино и оливковое масло.
Рудольф не стал продолжать этот разговор, и остальную часть дороги до Парк-авеню, где была его квартира, они ехали молча. Швейцар подозрительно оглядел Томаса: воротничок расстегнут, галстук свободно болтается, синий костюм с широкими брюками, зеленая шляпа с коричневой лентой, купленная в Генуе.
— Твоему швейцару не понравилось, как я одет, — усмехнулся Томас, когда они поднимались в лифте. — Скажи ему, что я одеваюсь в Марселе, а всем известно, что Марсель — величайший центр мужской моды в Европе.
— Пусть тебя не волнует мнение швейцара, — сказал Рудольф, открывая Томасу дверь в квартиру.
— Ты недурно устроился, — заметил Томас, останавливаясь посреди огромной гостиной с камином и длинным, обитым бледно-золотистым вельветом диваном, по обеим сторонам которого стояло по удобному мягкому креслу. На столах в вазах — свежие цветы, пол устлан светло-бежевым ковром, на темно-зеленых стенах — картины абстракционистов. Окна выходили на запад, и сквозь занавеси в гостиную лилось солнце. Мягко жужжал кондиционер, и в комнате стояла приятная прохлада.