Но ты ведь не только это хотела сказать?
А кстати, кто у вас там главный, познакомь, я тоже хочу вступить в этот новый ковен…
Тренна!!! Ты что так смотришь?! Нет, только не это! Да ты понимаешь, за какое опасное дело ты взялась?
Неужели у вас уже мужчин решительных не осталось? Не смотри так… это не поможет…
Нет… я против.
Не спорь… нет, нет и нет.
Тренна… я всё равно не сдамся… Тренна…
* * *– Ну… ладно… если ты уж так хочешь командовать, командуй мной, а этим самым восстанием я займусь сам…
Ну, вот почему ты так смеёшься?
И в самом деле именно это и хотела предложить?
Как это у тебя опять так ловко получилось, что всё вышло по-твоему? Наверное, я и правда расслабился в провинции. А теперь расскажи, каким тут боком королева и Риселла с Милли… Не думай, будто я не заметил, какая на девчонках стоит защита.
– Королеве не даёт покоя неотомщённая измена Аграната, – сразу посерьёзнев, вздохнула магиня, – она задумала уничтожить род Теоридов и настойчиво идёт к своей цели уже двадцать восемь лет. И раздор в ковене окажется ей только на руку… вот почему во время официальных встреч мы стараемся не затрагивать больную тему. Даже виду не подаём, что наши ряды разделились… однако, судя по некоторым действиям королевы, кое-что до неё все-таки дошло. Наверняка проболтался кто-то из догадливых учеников, прижатых шпионами Хисланда. Вот мне и приходится сидеть там в знахарках… чтобы быть в курсе всех новостей.
И всё же интриги Аннигелл волновали бы меня меньше всего, если бы за её спиной не стоял Вестур. А за ними обоими – Хисланд. Но иногда… пытаясь проследить логическую цепочку событий, я ясно вижу, на Хисланде эта пирамида не завершается… есть кто-то ещё, кто исподволь поворачивает колёсики судьбы так, как выгодно ему. И нападение на нас в королевском дворце – лучшее тому доказательство. А мои ученицы… девочки пытаются мне помочь… по мере сил, вот всё, что я пока могу сказать.
* * *Подштанники, на всякий случай вывешенные дозорными, не понадобились.
Барки показались перед полуночью, как раз во время дежурства чуткого Ана. Едва заме– тив пересёкшие лунную дорожку тёмные тени, ученик отправил к магистру беззастенчи– во дрыхнущего рядом гвардейца и подбросил в тлеющий костерок заготовленного сухого хвороста.
На свет костра от барки подошла лодка, но опасливо замерла, не добравшись до берега ровно столько, чтобы можно было переговариваться, не опасаясь за свою жизнь.
– Не бойтесь, господин Монрат, это я, Ан! – негромко окрикнул сидящих в лодке маг. – прикажите пристать.
– А ты откуда взялся? – Старый камердинер уже поверил, что подошёл конец его странствию, и спрашивал просто ради порядка.
– Встретились с Гарнелосом случайно… в одну же сторону направлялись, – спокойно произнёс ученик, ясно давая понять храброму слуге, что тут оба отряда, но стараясь при этом не вспугнуть осторожных крестьян.
– Это хорошо. Раз вы все здесь, вместе поспокойнее плыть будет, – довольно отозвался слуга и, обернувшись к баркам, неумело кукукнул.
Впрочем, крестьянам и такого знака достаточно было, никто из них не собирался отказываться от возможности спокойно выспаться в тёплых домах и поесть горячего супа.
Суп они получили сразу, а вот отоспаться удалось лишь много позже.
Сначала пришлось хорошенько поработать. Староста деревни, сразу вникший в проблемы отряда, внёс с вечера много дельных предложений, и некоторые из них Гизелиус безоговорочно принял. Но в результате почти полуторачасовых переговоров и обсуждений было решено, что крестьяне никуда из домов не уйдут. Увезут женщин, детей и стариков в летние шалаши, построенные в дальних лугах, угонят туда коров и коз, чтобы у детей было молоко, и займут оборону.
Магистр признался воинственному старосте, что сразу же отправил королю послание, однако оба отлично понимали, на помощь в этой обстановке селянам рассчитывать особо не приходится. Слишком далека деревушка от столицы и слишком дорог по нынешним временам в королевстве каждый воин.
Потому и решился Гизелиус самовольно назначить себя командиром сводного отряда магов и гвардейцев и отдал Гарнелосу приказ оставить в деревне троих воинов. Официально – охранять лошадей, которых собирался отправить в те самые луга, где будут прятаться женщины. А по совести – помочь поселянам отбиваться, если имгантцы пошлют на берег карательный отряд.
С вечера в домах шла напряжённая работа, женщины собирали мешки с крупой, пекли впрок хлеба и жарили мясо. Не для себя старались, для уходящего отряда. Мужчины сходили в ближайший орешник и принесли гибких прутьев.
Паковать своё добро в узлы, ссыпать в мешки семенное зерно и закапывать самое ценное в потайные ямы они будут позже, когда гвардейцы уйдут.
К утренней зорьке барки были готовы, хотя внешне совершенно не преобразились. Но это только на первый взгляд.
Селяне сгрузили с двух самых больших судёнышек большую часть сена, оставив ровно столько, чтобы людям можно было удобно разместиться, потом убрали лежащие на бортах доски и прикрутили к перилам длинные прутья. Несколько часов умелой работы, и барки скрылись под искусно сплетёнными навесами, хитро замаскированными сеном. Сверху, чтобы тонкий слой сена не разлетался, по настоянию Гарнелоса набросали дерюг и растянули рыбацкие сети, на севере так часто делали при дальних перевозках.
Рассвет беглецы встретили на барках, медленно отплывавших от берега.
Им никто не махал вслед платочками, только староста размашисто осенил судёнышки охранным жестом и поудобнее перехватил ручку вил; нужно поскорее убрать в сенники оставшееся сено да отвести разгруженные посудины в камышовые затоны, забирать их владельцы решили позднее.
Да Олюня, замотанная в серый, длинноватый ей зипунок, с тоской смотрела, как исчезает в стелящемся над рекой тумане та, что растревожила рассказами и посулами её любознательное сердечко.
– Гиз…
Магистру с женой заботливые селяне выгородили досками и сеном отдельный закуток, и Тренна не стала спорить. Всё-таки она женщина, хоть и боевой маг.
– Что, родная?
– У нас там найдётся… в домике под сосной, маленькая комнатка?
Магистр проследил за её тоскливым взглядом, устремлённым на удаляющуюся неподвижную фигурку, и лукаво вздохнул:
– Ну… только если на втором этаже…
– А сколько там этажей? – заинтересованно обернулась магиня, и это выражение её лица понравилось Гизу значительно больше предыду-щего.
– Три… я же помню, что ты обожаешь любоваться облаками из окна своей спальни. Правда… есть ещё башня, она немного выше, всего на пару этажей. Но там я разместил библиотеку и лабораторию…
– Жулик… – мысленно представив себе этот маленький домик, восхищённо протянула Тренна, – и сколько нужно слуг, чтобы убирать эту хижину?
– Вчетвером справляются отлично… – признался магистр и несчастно уставился на жену. – ну не мог же я их выгнать, они там уже по тридцать лет живут! К тому же за домом и садом нельзя не следить… и конюшня ещё… всего три лошадки… ты же так любишь прогулки!
– Я люблю тебя, – серьёзно сообщила магиня, – хоть ты и жуткий хитрец. А сейчас буду спать… эти защитные заклинания выжали почти досуха.
А кого они не выжали, вздохнул Гизелиус, заботливо поправляя жене одеяло. Все маги, после того как селяне приняли решение, чуть передохнули и принялись за плетение охранок. И больших, вокруг деревни, и малых, на каждый дом. Ещё и амулетами поделились… в надежде, что себе за время плавания зачаруют новые.
Глава 10
– Грязные свиньи! Ублюдки! Дети шакала и крысы! – устало пробормотал Гиря и с чувством плюнул вниз.
Однако за борт, в тёмную струю уносящейся вдаль воды не попал, а попал на пузырящийся вспухшей от огня краской пол нижней палубы и снова рассвирепел.
– Знат! – рявкнул так яростно, что хлебавший немудрёную похлёбку помощник едва не выронил миску.
– Ну, чё орёшь?
– Почему до сих пор не закрасили?
– Краски не хватило, – не поднимая головы от миски, проворчал Знат, – спрашивал ты уже! Как придём в схрон, так и покрашу, лично.
– Я проверю! – свирепо пообещал Гиря и отправился в свою каюту.
– И чего бы я так орал… два дня подряд, – прожевав, осуждающе глянул ему вслед Знат, прозванный так за то, что любил к месту и не к месту похвастаться происхождением. Зато во всём остальном был почти нормальным мужиком. Впрочем, как и все они.
Раздражённо хлопнув дверью каюты, Гиря бухнулся в открученное и притащенное с какого-то судна дорогое кожаное кресло и решительно налил в вычурный позолоченный кубок сердитого пойла, известного под громким названием «Гномий ром». Гномы остались в этом мире лишь в сказках, как, впрочем, и многие другие расы, и как именно они изготовляли ром, точно теперь не знал никто. Наверное, потому-то в приморских городках и посёлках каждый хозяин таверны, кабака или харчевни уверял, будто именно он знает истинный рецепт.
Нет, обычно, выходя в море, Гиря не пил, да и матросам настрого запрещал. И вовсе не потому, что у него были жёсткие принципы, их у него вообще не было, кроме осмотрительного правила никого не убивать и не захватывать чужих кораблей.
И то отнюдь не по доброте. Просто слишком разнились наказания для просто отбирающих немного добра у тех, кто послабее, и для тех, кто осмелился покуситься на чужую жизнь. Разумеется, это не касалось погибших в бою. Ну, так они сами лезли на пиратские копья и клинки. А Гиря даже женщин на захваченных торговых барках никогда не разрешал насиловать, по той же банальной причине. Чтобы избежать их горячих объятий, путешественницы сами с удовольствием отдавали все драгоценности и деньги, да и их спутники были готовы выкупить честь подружек и жён за любые деньги.
И никаких претензий в этом случае выставить не могли, сами ведь отдавали.
С чужими кораблями было ещё проще, редко какой серьёзный судовладелец не ставил на свой корабль тайную магическую метку, с помощью которой всегда можно было доказать, чьё на самом деле это судно.
А вот с выпивкой у Гири была закавыка, вернее, очень гадкая врождённая черта, совершенно неподходящая настоящему пирату и потому тщательно Гирей скрываемая. От посторонних, разумеется. Все свои отлично знали: стоит Гире выпить пару кубков чего покрепче, как пробуждается в нём слезливая доброта. И готовность всё отдать совершенно незнакомым людям. Однако проснувшись поутру и обнаружив, что с вечера в порыве проклятой щедрости снял с себя любимую рубашку, Гиря становился злее морского льва, защищающего свой гарем. И отбирал у облагодетельствованных приятелей втрое больше, чем подарил.
Но в тех случаях, когда вернуть не мог, по вполне понятной причине, то ругался и плевался дня три подряд. Как, например, сегодня. Вот зачем он, скажите на милость, согласился выпить с Ухом, капитаном «Мурены», за успешно проведённый захват торгового карбаса? Да потому как был совершенно уверен, дарить ему нечего, раз они находятся на этой самой «Мурене» для раздела награбленного.
А проснувшись на рассвете, обнаружил себя спящим в собственной постели и злую рожу Зната рядом.
– Зачем ты согласился оставить нашу долю Уху до прихода в Минт? – прокурорским тоном осведомился Знат, и у Гири от плохого предчувствия заныл затылок.
– Так не всё ли равно… – Он ещё бормотал, независимо щуря опухшие глаза, но уже догадывался, что нет, далеко не всё.
– Ночью они шли за нами, а как фонарь погасили, так и пропали. Мы сначала думали, просто в тумане отстали, а теперь туман тает – а их не видать!
Гиря бежал на мостик как ошпаренный, хоть и знал наверняка, что лениво ворочавшееся под всходящим солнцем море уже осмотрели все до единого подельника. И не по одному разу.
Но такова уж человечья натура… во всём хочется убедиться самому.
Потом они рыскали по рассеивающемуся туману, пытаясь понять, куда свернула «Мурена», пока не заметили вдали силуэт корабля. Несколько минут мчались в том направлении, засунув во врезанный на носу амулет движения сразу два магических камня.
Камни и спасли, разогнав карбас почти до предельной скорости, когда судно, показавшееся издали «Муреной», оказалось имгантским крейсером.
Нет, «Мурена» там тоже была, болталась сзади, как кудлатая собачонка за пышной купчихой, но им уже было не до неё. Всполохи магических разрывов слепили то справа, то слева, заставляя круто менять курс и молить всех отринутых ранее богов о помощи.
Неизвестно, что больше помогло, мольбы или всё же сила камней, но постепенно неуклюжий крейсер отставал, словно толстяк колбасник от шустрого воришки, и, наконец, повернул назад.
Оставив их без законной добычи и с уродливыми выжженными пятнами на бортах и палубе.
К вечеру Гиря был пьян в зюзю. И безбрежно щедр. Он пытался подарить подельникам свою любимую шляпу, боевое копьё и толстую золотую цепь со свистком, символ капитанской власти.
Но и Знат и матросы от щедрых даров почему-то упорно отказывались, пытаясь найти себе занятие как можно дальше от бродившего с бутылью в обнимку капитана.
К тому времени, как карбас, менявший название по прихоти Гири едва ли не пару раз в месяц и звавшийся сейчас «Смерч», бросил якорь в тайной бухточке маленького островка, где у пиратов было надёжное убежище, капитан опротивел всем просто до отвращения.
Потому никто и не пошёл за Гирей, когда он не захотел лезть наверх, на скалу, где ещё его предшественник построил надёжное укрытие, по лестнице спущенной цепким юнгой. Знат только проследил сердитым взглядом, как капитан, пошатываясь, направился к густым кустам, громогласно сообщая, что эти подлецы обидели доброго человека и потому ему противно сидеть с ними в одном логове.
Однако даже шага вслед не сделал, не в первый раз, проспится и приплетётся. Зато не к чему будет придраться… а если и не хватит двух-трёх бутылок поддельного гномьего пойла – так они и без того слишком долго облизывались, глядя, как он наливается в одиночку.
* * *– Сюда идёт один из пиратов, – из кустов, неслышно ступая походкой опытного охотника и следопыта, выскользнул Азарил, – похоже, сильно пьян. Что будем делать?
– А что положено делать с пиратами? – Высокомерная злоба скривила лицо графа Данжерона, и его рука привычно скользнула к рукояти кинжала.
– Сначала посмотрим на него, потом решим, – хмуро глянул на маркатца герцог.
– Пьяный – это просто замечательно, – каверзно заухмылялся Брант, – я сам с ним поговорю… молчите и поддакивайте. Шерт, если вам такое не под силу, идите… погуляйте по берегу… полюбуйтесь звёздами.
– Тем более что любоваться осталось недолго, – загадочно обронил Даннак, нежнее прижимая к себе сидевшую у него на коленях Тай, – а ты, милая, иди в пещерку, да и вам, леди, тоже лучше уйти… не нужно, чтобы он вас видел.
Тайлихон покорно покинула уютное местечко, хотя скользнувшая по её лицу лёгкая досадливая гримаска без слов пояснила всем, что девушка готова ни на миг не расставаться с так внезапно свалившимся на неё счастьем.
Милли тоже беспрекословно поднялась с застеленного камзолом герцога камня, но как ни торопилась, всё же обойтись без помощи ухажёра не успела. Да и не для того он всё время упорно устраивался рядом, чтобы прозевать счастливую возможность подержать несколько секунд в руке её прохладные пальчики. Хотя и был неимоверно расстроен событиями последних часов.
Вернее, отношением Милли к его попыткам за ней ухаживать. Взгляд магини мгновенно становился холодным и безразличным, едва он пытался выказать ей хоть на каплю больше внимания, чем другим девушкам. Хотя… Тайлихон, соизволившая сообщить спутникам, что они могут звать её просто Тай, не нуждалась ни в чьём внимании, кроме мужа.
А Церцилия весь вечер упорно пыталась флиртовать с Райтом, строила ему глазки и рассказывала последние сплетни, придвинувшись настолько близко, что лжегерцог мог бы без труда заглянуть в декольте её нижнего платья. Если бы захотел.
Но Райт обращался с графиней так, словно был зеркальным отражением Милли, и Дорд, заметив это сходство ситуаций, только горько ухмыльнулся. Говорил как-то Гизелиус: всё, что мы сеем, когда-то возвращается к нам тем или иным способом. Временами точно в том же виде, иногда изуродованным до неузнаваемости, но, покопавшись, всегда можно найти, что из чего выросло. Жаль, задумываются об этом люди слишком поздно.
Да и какая юная женщина, отдавая нежно любимому ребёнку все самые сладкие кусочки, станет рассуждать, откуда берутся бесстыжие бородатые мужики, отбирающие у стареньких матерей последние монетки на кружку вина?!
Вот и ему, похоже, аукнулось его пренебрежительное отношение к назойливым барышням, хотя он вовсе не хотел их обижать. Просто никогда не умел, как некоторые придворные франты, часами щебетать с прелестницами ни о чём с самым умным видом.
И хотя иногда даже завидовал такому умению, в глубине души точно знал – это не для него. А елейная фраза «Ах, этот граф такой лапочка!» – услышанная от одной из восторженных поклонниц пустой болтовни, только убедила герцога в собственной правоте. Тратить силы, чтобы стать лапочкой, Дорд совершенно не желал.
Потому никогда и не будет он притворно хмуриться, с деланой скромностью опускать ресницы и лукаво подмигивать толпе дам различного возраста, неизменно собирающейся вокруг таких болтунов. Есть во всём этом нечто от презренного лицедейства, дешёвых лживых улыбок и пустых слёз бродячих комедиантов, каждый вечер разыгрывающих перед новыми зрителями старую пьесу.
Нет, судить их он тоже не собирался, просто с ранней юности точно знал: ни отец, ни дядя никогда не опустились бы до подобных ужимок, следовательно, и ему не пристало… хотя никогда по-настоящему и не хотелось.
Зато теперь, когда герцог был готов для одной-единственной девушки и байки рассказывать, и песни петь… и даже мишкой танцевать, с прискорбием выяснилось – ничего такого он не умеет.