— Это аксиома, Нестор, — подал голос Нучик.
— Тем не менее, многие офицеры, даже из числа высших военачальников, никак не могут ее понять. — Гуда улыбнулся. Теперь, введя в бой последний резерв, он стряхнул с себя сосредоточенность, вновь стал добродушен и даже несколько расслаблен. Он сделал всё, что мог: он разработал план, он последовательно претворил в жизнь все его этапы, он полностью контролировал ход битвы и теперь сделал последний ход. Или победа, или поражение. В таких ситуациях принято нервничать, даже не принято — само получается, но Гуда лишь прихлебывал кофе и неторопливо излагал Нучику свои взгляды на ведение войны: — Они, как и я, заворожены небом. И не выиграли ни одного серьезного сражения, потому что презирают пехоту. Они адмиралы, но никак не полководцы.
— Однако сейчас вы добились успеха благодаря атаке с воздуха.
Галаниту очень хотелось сказать «мы». «Мы добились». Мы — вместе. Однако Нучик понимал, что подобная реплика вызовет лишь град язвительных насмешек. Претендовать на славу, которую адиген считает своей, — последнее дело, и барон, скрипя зубами, продолжал играть унижающую достоинство роль подчиненного.
— Да, победил, — согласился Гуда. — Но только потому, что враг на редкость бестолков. Аэропланы маневреннее и быстрее цеппелей, но у них отвратительно малый запас бомб и невыносимо низкая точность бомбометания. Даже в такую тушу, как бронетяг, лучшие пилоты попадают один раз из трех. Новые галанитские бомбы хороши, гораздо лучше предыдущих, но для бронетягов слабоваты, нужны мощнее, а значит, и лучшие подвески. Необходимо резко улучшить характеристики аэропланов и оружия.
— Значит ли это, что в вашей идее все-таки есть изъян?
Нучик готовился к совету директоров-наблюдателей и собирал материал против Нестора. Не против «Длани справедливости», а против мерзкого адигена, который с каждым днем становится всё опаснее.
«Его нужно убрать! Его необходимо убрать как можно скорее!»
Но пока у Нестора есть покровители среди директоров-наблюдателей Компании, среди главных воротил, принимающих стратегические решения, избавиться от Гуды нереально. Требуется серьезная работа, требуется искать изъяны.
— Идея блестящая, барон, и вы ее уже оценили. — Гуда сделал еще один глоток кофе. — Но нельзя останавливаться на пути к совершенству.
…Спланированную Эдвардсом атаку погубили двенадцать свежих, под завязку загруженных патронами и бомбами аэропланов.
Восемь из них набросились на «Киттеры» и первую волну драгун, заставляя отбиваться и уклоняться, прикрыв тем самым засевших на холмах артиллеристов. Четыре атаковали последний королевский резерв, который вел в атаку лично Эдвардс. И здесь мятежникам повезло: появление самолетов смутило только-только испытавших прелести воздушного налета драгун, однако они заставили себя продолжить атаку. Но когда первая же сброшенная с аэроплана бомба угодила точно в трубу «Джабраса», превратив огромную машину в бронированный гроб, кавалеристов вновь охватила паника. Усилия Эдвардса и тех офицеров, что сохранили присутствие духа, ни к чему не привели — солдаты повернули и, сопровождаемые пулеметными очередями, рассеялись в спасительных холмах.
С «Киттерами» у аэропланов не вышло — бомбы упорно не желали падать на подвижные машины, — однако их вывели из строя артиллеристы. К тому моменту, когда израсходовавшие боеприпасы самолеты второго звена вышли из боя, на ходу оставалось всего два бронетяга. Драгуны рассеялись. Эдвардс погиб. Алистер мчался в Касбридж. Король с трудом сдерживал слезы, а на смену уходящим аэропланам пришло пополнившее боезапас первое звено.
А Нестор спокойно допивал кофе.
— Заряжай!
— Есть!
— Навел!
Грохот.
Грохот. Грохот. Грохот.
Забившийся в угол король вздрогнул. Потом еще раз — когда в борт ударил пущенный мятежниками снаряд, и его швырнуло на пол. Его, величество. Потом вздрогнул еще…
«Джабрас» держался, но как долго продлится это самое «пока», не мог сказать никто. Пока не закончатся боеприпасы. Пока не взорвется кузель. Пока очередной выстрел не пробьет броню…
Пока.
— Навел!
И грохот. Снова проклятый грохот, который разрывал короля на части. Который басовито смеялся и повторял: «Ты проиграл! Ты проиграл! Ты проиграл!!»
Улепетывающие драгуны, разорванный в клочья Хопкинс, взорвавшийся бронетяг, беспощадные пушечные залпы… Грохот. Мясо, кровь и грохот.
— Навел!
Грохот.
— У меня еще шесть выстрелов, ваше величество, — доложил Роллинг. — На ходу два бронетяга, арьергард помочь не сумел.
«Когда он всё успевает?»
Грохот.
— Нужно выходить из боя, ваше величество.
«Бежать?! Отдать мятежнику половину Заграты?»
— Но моя армия…
Бомба сорвала люк, и король понял, что оглох. И что именно его оглушило. Точнее, он понял это позже, много позже. А тогда он лишь чувствовал, что его вытаскивают из искореженного бронетяга и куда-то несут…
Глава 8, в которой Мерса решительно меняет свою жизнь, Вебер всю ночь работает, Лилиан не может уехать, Помпилио приходит на помощь, а у Нестора все хорошо
«Честное слово, Энди, я не собирался подслушивать — так получилось. Я не хотел шпионить за Помпилио, но, когда представился шанс, не упустил его. Да, я таков, какой есть, и ничего не могу с этим поделать.
Я больше чем уверен, что ты, мой дорогой и чистоплотный Энди, прошел бы мимо приоткрытой двери кабинета. Ты даже не заметил бы ее. Совесть не позволила бы заметить, или та хрень, которую ты называешь воспитанием. А вот я остановился. Я знал, что Помпилио вернулся с ужина гораздо раньше, чем ожидалось, и в самом, что ни на есть, отвратительном настроении. Ни он, ни Валентин о том, что произошло, не рассказывали, а потому все ходили на цыпочках, не зная причин овладевшей мессером ярости. Я тоже ходил на цыпочках, чем я хуже других? Я тоже побаивался попасть Помпилио на глаза, но мне было любопытно узнать, что произошло в поместье, и я остановился. И слышал всё. Пусть не сначала, зато до самого последнего слова. И даже кое-что увидел.
Помпилио стоял перед статуэткой Доброго Маркуса. Не на коленях, но почтительно склонив голову. Не двигаясь, но активно жестикулируя. И в голосе его не было просительных или униженных ноток, он говорил уважительно, но с чувством собственного достоинства.
Но говорил он вещи, с которыми идут к Богу и только к Богу.
„Слишком много грязи, слишком много насилия и зла, Добрый Маркус, слишком много дерьма“.
Вот что сказал Помпилио, и я едва удержал восклицание. Я никак не ожидал услышать такие слова из уст бамбадао и лишь потом понял, что именно от бамбадао такие слова и можно услышать.
„Они ничему не учатся, не хотят учиться. Они сеют хаос, превращают людей в убийц, срывают запреты, и я… я боюсь, что когда-нибудь перестану сопротивляться и стану таким же. Я боюсь, Добрый Маркус, потому что не хочу становиться похожим на них…“
Он замолчал, наверное, задумался. А я боялся даже дышать. Я понимал, что если обнаружу себя, то могу серьезно пострадать. Впервые в жизни мне стало стыдно за свой поступок, однако я не смел пошевелиться, не мог уйти, а потому продолжил слушать. Точнее — подслушивать.
„Когда я догадался, что тетушка мертва… Не нашел тело, а просто догадался, увидев окруживших дом разбойников — мое сердце исчезло. И сердце, и душа, и эмоции — исчезло всё. Ты ведь знаешь, Добрый Маркус, я не считаю ненависть эмоцией — это грязь. И я стал куском грязи. Я стал яростью, Добрый Маркус. Я стал убивать. И я убил всех, кому не повезло скрыться. Я не защищал, потому что опоздал. Я мстил, потому что стал грязью. Я знаю: оставь я их в живых, они продолжили бы убивать. Они не остановились бы. Я знаю, что поступил правильно, но мне противна охватившая меня ненависть. Мне противно быть грязным, Добрый Маркус. Я этого не хочу…“
И тогда, мой дорогой Энди, я понял, что нашел человека, которому буду служить. Один раз я уже пошел у тебя на поводу, так что теперь моя очередь командовать: хочешь ты того или нет, мы останемся на „Амуше“ и будем служить Помпилио. Иначе я тебя…»
Из дневника Оливера А. Мерсы alh. d.— Вы позволите?
— Я занят.
Помпилио сидел в кресле, закинув ноги на стол, и читал передовицу «Загратийского почтальона». Или же просто разглядывал слова, поскольку на его лице отсутствовало свойственное поглощенному чтением человеку сосредоточенное выражение.
— Я вижу, мессер, но все же хотел поговорить…
Адиген бросил газету на стол и вздохнул:
— Входи.
Мерса бочком просочился в комнату и тщательно прикрыл за собой дверь.
Рабочий кабинет Помпилио был обставлен мебелью классической: резной, местами позолоченной и неимоверно тяжелой. Из книжных шкафов можно было сложить крепостную стену, размеры письменного стола вызывали в памяти бескрайние степи южной Заграты, а массивное кресло любой король не постеснялся бы использовать в качестве трона. На одной из больших стен висела карта Герметикона. Условная, конечно, нарисованная на плоскости, однако, как отметил про себя алхимик, весьма и весьма точная. На ней были отмечены не только обжитые миры, но и все звезды Бисера, а также все приграничные системы.
Рабочий кабинет Помпилио был обставлен мебелью классической: резной, местами позолоченной и неимоверно тяжелой. Из книжных шкафов можно было сложить крепостную стену, размеры письменного стола вызывали в памяти бескрайние степи южной Заграты, а массивное кресло любой король не постеснялся бы использовать в качестве трона. На одной из больших стен висела карта Герметикона. Условная, конечно, нарисованная на плоскости, однако, как отметил про себя алхимик, весьма и весьма точная. На ней были отмечены не только обжитые миры, но и все звезды Бисера, а также все приграничные системы.
— Ты ведь Олли?
Да уж, адиген есть адиген. Власть впиталась в его душу, научила чувствовать людей почти инстинктивно, а потому Помпилио видел собеседников насквозь. Он оказался первым на памяти Мерсы человеком, который без труда определил, кто в настоящий момент командует алхимиком.
— Да.
— Решил со мной познакомиться?
— В целом я уже знаю о вас достаточно много, мессер.
— Энди не столь самонадеян.
— Он скромен и многое держит в себе.
— Или осторожен.
— В любом случае, мессер, я — другой. Но я одобряю выбор Энди, и… — Алхимик твердо посмотрел на адигена. — Я хочу сказать, что готов вам служить, мессер. Я хочу остаться на «Амуше», если мои способности и мое общество вас устроят.
Последняя фраза была не просто вежливым оборотом, она показала, что Мерса разобрался, как следует вести себя с адигеном: всегда оставлять за ним последнее слово. Всегда. И еще она показала, что алхимик не только разобрался — он согласен следовать правилу, и Помпилио это оценил.
— Хорошо сказано, Олли, тем более — для бахорца.
— Я быстро учусь, мессер.
— Тебя не смущает изменение в статусе?
— Что вы имеете в виду, мессер?
Помпилио усмехнулся:
— На Бахоре высоко ценится личная свобода, и всякое посягательство на нее воспринимается в штыки. Поступив ко мне на службу, ты отдашь мне часть прав, которые бахорцы считают незыблемыми.
— В любой организации, в той же армии, например, существует иерархия.
— Ты готовишься сделать важный шаг, Олли, а потому не прячься за Устав Астрологического флота, мы оба знаем, что на «Амуше» он имеет силу только до тех пор, пока не противоречит мне. Я буду принимать за тебя решения, Олли, а ты будешь безоговорочно их исполнять. Ты к этому готов?
— Вы подберете мне жену? — попытался пошутить Мерса.
Помпилио хмыкнул, но шутку поддержал:
— Возможно. — И вновь стал серьезным: — На самом деле я говорю о верности, Олли, о твоей безоглядной верности мне. Что бы ни случилось, о чем бы ты ни думал, ты будешь обязан безоговорочно оставаться на моей стороне и поддерживать каждое мое слово. Если я приму решение оставить тебя на «Амуше», ты станешь моим человеком. Я буду нести за тебя ответственность и заботиться о тебе — такова моя обязанность. А ты будешь делать всё, что я от тебя потребую. На «Амуше» действуют законы адигенов, Олли, и ты станешь моим вассалом.
Да уж, это противоречило всему бахорскому мировоззрению, которым так гордился Андреас, однако алхимик остался непреклонен:
— Я всё сказал, мессер.
— Очень хорошо, Олли. — Помпилио вновь потянулся за газетой. — Можешь идти.
— Но прежде, чем вы примете окончательное решение, мессер, вы должны узнать, что вчера меня навестили агенты Компании. А точнее — люди из Департамента секретных исследований. — Мерса выдержал паузу, после чего прыгнул в омут: — Они наняли меня следить за вами.
Какого-то особенного интереса новость не вызвала. Помпилио, как и собирался, взял газету, но к чтению не вернулся, вновь откинулся на спинку кресла и осведомился:
— Почему ты не отказался?
— Мне четко дали понять, что отказ невозможен. — Алхимик припомнил сопровождавшего Пачика здоровяка и уточнил: — Абсолютно неприемлем.
— Почему ты мне об этом рассказал?
— Ну… — «Потому что не мог не рассказать после подслушанной исповеди, вот почему!» Да и Бабарский вел себя так, словно не сомневался в предательстве алхимика. — Я ведь прошу оставить меня на «Амуше», а значит, должен всё рассказать. Иначе получится нечестно.
— И снова хорошо сказано, — равнодушно произнес Помпилио. И с усталой вежливостью осведомился: — Много предложили?
— Сто цехинов в год. Особо интересные сведения оплачиваются отдельно.
— Заплатили или только пообещали?
— Заплатили вперед.
— Вот и славно, Олли, теперь ты знаешь, что такое легкие деньги.
Помпилио развернул газету. Мерса помялся.
— Это всё?
— Не волнуйся, я не уменьшу тебе жалованье на сто цехинов. Рассматривай эти деньги как премию.
Безразличие адигена смутило даже Олли, который всегда знал, что сказать и как себя вести. Он не понимал, что происходит. Он ведь только что сознался в предательстве, а Помпилио ограничился лишь вялыми расспросами о сумме сделки!
— Вас это совсем не беспокоит, мессер?
— Твоя связь с Департаментом?
— Да.
— Я из семьи Кахлес, Олли, мой брат — один из двенадцати лингийских даров, поэтому меня стараются держать в поле зрения. Почти вся команда сидит на жалованье у какой-нибудь разведки. А Бедокур, насколько я знаю, выдаивает наличные из трех служб сразу. Ему платят каатианцы, верзийцы и галаниты. — Помпилио отвечал, не отрывая взгляд от газеты, алхимик видел лишь лысую макушку. — Но Бедокура можно понять — у него большая семья: четыре сестры, которых нужно выдать замуж и обеспечить приданым.
— И вас это не беспокоит? — повторил Мерса.
— А почему это должно меня беспокоить?
— Ну… я буду встречаться с агентами Департамента… — Выдавливая невнятные объяснения, алхимик чувствовал себя полным кретином. — Что мне им рассказывать?
— Всё, что сочтешь нужным. Кроме того, что нельзя.
— А что нельзя?
— Сам поймешь.
— То есть у вас есть тайны?
Помпилио чуть наклонил газету и устало посмотрел на алхимика. Разговор, судя по всему, ему изрядно надоел.
— У меня много тайн, Олли, поэтому меня стараются держать в поле зрения. А теперь отправляйся в арсенал и тщательно проверь все патронташи.
* * *— Без боя? — недоверчиво переспросил Нучик.
— Ни единого выстрела, — спокойно повторил Нестор. — Я загратиец, барон, и мне претит убивать соотечественников. К тому же у меня на них планы.
— Какие?
— Я буду их королем.
Они разговаривали посреди ровной, как стол, южной степи, грудь которой рассекал шрам железнодорожного полотна. Салуанские холмы остались далеко позади, победа — еще дальше, за пределами восприятия, поскольку Нестор счел ее «временным успехом». «Королевская армия еще не разгромлена!» И наемники, к большому удивлению Нучика, даже не пикнули, даже не намекнули о необходимости отдыха.
Разгромив королевскую армию, наемники тут же принялись готовиться к следующим сражениям. Галанит думал, что Гуда займется перегруппировкой, посадит своих людей на захваченные бронетяги и оставленных драгунами лошадей, однако Нестор свалил наземный корпус на помощников, а сам направился навстречу Махони, приказав механикам «Длани справедливости» гнать что есть мочи. Затем он переговорил с генералом по рации и на аэроплане спустился на землю, собираясь вести переговоры один на один, да еще и на территории Махони.
— Вы будете их королем? — переспросил Нучик.
— Ага, — дружелюбно подтвердил Гуда, с улыбкой разглядывая замерший в тысяче шагов бронепоезд.
— Инкийским королем, — уточнил галанит. — На севере мы установим республику.
— Да, я помню. — Фраза прозвучала небрежно, Нестор попросту отмахнулся от надоевших повторов.
«Он опасен! Он почуял свою силу и стал непредсказуем! Мы ошиблись на его счет!»
Но Нучик понимал, что неспособен остановить Гуду. Не сейчас и не здесь, потому что вокруг бескрайняя степь, а все сопровождающие преданы адигену. Нужно дать знать на Галану, нужно предупредить Мойзу Пачика и надеяться, что возбужденные Трудовой партией северяне сумеют дать отпор адигену. Все это нужно сделать, обязательно нужно, но пока придется играть роль верного помощника.
— Может, все-таки передумаете? — промямлил Нучик. — Ваше предприятие кажется опасным.
— Барон, вы использовали неправильное выражение, — рассмеялся Нестор. — У меня не предприятие, я просто беру то, что мне принадлежит.
И спокойно пошел вперед. Веселый, довольный и абсолютно уверенный в себе.
«…Такой огромный, такой мощный и такой… бесполезный».
Махони медленно шел вдоль бронепоезда, шел на важную, возможно — важнейшую в жизни встречу, но думал почему-то о том, что:
«Какой он огромный, мощный и… бесполезный».
Бронепоезд казался генералу воплощением королевской армии: самоуверенный, грозный, хорошо оснащенный и… неспособный оказать сопротивление неукротимому врагу. Два защищенных локомотива: спереди и сзади, платформы с орудийными башнями, платформы с зенитными пушками, бронированные пулеметные гнезда, ощетинившиеся хищными стволами «Шурхакенов», бронированные пушечные гнезда — из них смотрели автоматические «Марту», бронированные вагоны, способные выдержать прямое попадание стомиллиметрового снаряда… Натуральное воплощение невиданной мощи.