Медленно опустился на корточки, потом сел, сложив ноги, как это иногда делал Котян. И успел заметить короткий взгляд Батыя, брошенный в его сторону. Все видел этот узкоглазый хитрец, все примечал!
– Почему раньше не пришел, Даниил? Зачем столько ждал?
Князь спокойно ответил:
– Без зова как идти. Ты занят, я занят…
– Я и сейчас не звал.
Ах ты ж, старая лиса!
– Твой нойон письмо прислал, я решил приехать…
– Он Галич требовал, почему не отдал?
– Так ведь не ты требовал, хан.
Говорил и с ужасом думал, что вот сейчас посмеется, мол, теперь я требую, что тогда? Батый спросил другое:
– Откуда наш язык знаешь?
– Я многие языки знаю.
Батый жестом отправил прочь толмача, косившегося на князя с недовольным видом.
– Если знаешь, без него говорить будем.
Даниил промолчал. Как попросить хана, чтобы не спешил с речью, чтобы не пропустить чего важного. Но тут же понял, что это не грозит, стараясь выглядеть важным, Батый и без того не частил словами. «Пойму», – усмехнулся князь.
– Против меня воевал?
Вопрос не в бровь, а в глаз. Самого Даниила в его земле не было, когда Батый с разором прошелся, но ведь была еще одна встреча, на Калке, которую хоть и не Батый вел, но его войско.
– С тобой, хан, нет, а вот с твоими багатурами да. И бит был… – Даниил опустил голову.
Батый усмехнулся, он прекрасно знал о том сражении, помнил рассказ Субедея о молодом коназе, которого отпустили с поля боя из-за его неистовства.
– Мой Субедей-багатур тоже тебя помнит.
– Кто?
– Тогда вас били воины Субедей-багатура и Джебе-нойона! Крепко били, но Субедей запомнил молодого коназа, который храбро дрался и которому удалось уйти. – Хитро блеснув глазами, добавил: – Позволили уйти. Хорошо, что в этот раз встречаться не стал, второй раз Субедей жизнь не оставляет. Хотя ему самому боги дважды жизнь дали. Весть принесли, что умер Субедей-багатур, а она ложной оказалась! Мы его оплакали, а узнав, радовались второму рождению. У Субедей-багатура вторая жизнь, ее еще на многих врагов хватит!
Даниил сидел словно оглушенный. Неужели тогда его запомнили и позволили бежать?! Князь даже не расслышал, что говорил Батый, хотя это было очень опасно. Хан, видно, понял, снова усмехнулся:
– Галич отнимать у тебя не стану. Я храбрый воин, ты храбрый воин, владей. Только против меня свои полки не веди, пощады не будет!
Это уже была почти угроза. Что отвечать? Даниил вспомнил совет митрополита Кирилла, данный еще в Холме: когда не знаешь, что ответить, лучше промолчи.
Батый неожиданно поинтересовался:
– Наше черное молоко кумыс пьешь?
Стараясь не подавать виду, что от сердца отлегло, Даниил чуть усмехнулся:
– Доселе, хан, не пил, но угостишь, выпью.
Батый сделал знак, и откуда-то из-за ковра словно вынырнул рослый татарин с сосудом и пиалами. Ловко, не пролив ни капли, налил в обе пиалы и с нижайшим поклоном протянул одну хану, а вторую уже безо всяких поклонов Даниилу. Батый свою взял, но пить пока не стал, следил за князем. Это могло означать что угодно. Если в кумысе яд, то хан просто понаблюдает, как станет умирать русский князь. Но как не пить? Поднес к губам, но вдруг замер, словно в сомнении. В ожидании замер и Батый.
– Хан, не знаю, позволительно ли гостю пить вперед хозяина по вашим обычаям?
– Позволительно, – кивнул Батый, все же не поднося к губам свою пиалу.
Даниил почувствовал, как по спине потек холодный пот. Но он не подал виду, о чем думает. Чуть поднял чашу:
– По нашим обычаям, когда гости пьют, они говорят, что это за здравие хозяев. Пью за твое здравие, хан!
Вкус кумыса в чаше ничем не отличался от того, который притащил пробовать любопытный Андрей. Напиток был чуть терпкий, кисловатый, но вполне терпимый. От Даниила не укрылось, что после его первого глотка поднес к губам напиток и Батый. Значит, не травлено, а хан просто его проверял, доверяет ли. Так и есть, усмехнулся:
– Не испугался, что отравлю?
– Зачем? – Князь словно и мысли такой не держал, бровь приподнял с изумлением. – Гостя, с добром пришедшего, травить – последнее дело.
– Куда сейчас пойдешь?
И это знал хитрец. Хитрован с Андреем договорились с ханшей Баракчиной, что после приема у Батыя к ней пойдут.
– К хатун твоей Баракчине. Просил, чтоб приняла.
– Зачем?
– От моей княгини ей приветы передать и подарки, про здоровье ее и детей поинтересоваться.
Хан кивнул:
– Ты хитрый, как волк, и осторожный, как лиса. И ты обязательно станешь воевать против меня, но я люблю сильных противников. Иди!
Даниил замер, не представляя, что теперь делать. Почему-то раньше об этом не подумал, помнил про костры, про то, что на порог ни в коем случае наступать нельзя, про то, что склониться нужно обязательно, а вот как выходить будет, не подумал. До такой степени не надеялся живым выйти?
Повернуться спиной к Батыю нельзя, это обида кровная, отползать задом не просто не хотелось, но и выглядело бы оскорбительно. То ли поняв это, то ли еще почему, но Батый встал сам и отправился прочь через второй выход, который быстро перед ним распахнули. Это позволило Даниилу выйти из шатра по-человечески, а не ползком задом наперед.
Завидев князя, Андрей едва не подпрыгнул на месте. Живой, здоровый и улыбается!
Поспешили к Баракчине, по пути Андрей попытался расспросить, как дело было, но на него шикнули, и пришлось дворскому мучиться, пока подносили дары ханше и возвращались обратно к себе.
К Баракчине пускали даже не всех чиновников, то, что она позволила войти в свою парадную юрту князю Даниилу, означало особое благоволение, видно, понравились небольшие подарки, поднесенные через ближних ее дам с намеком, что в случае приема будут куда более ценные.
Ханша тоже сидела на троне как истукан, глазом не повела в сторону поклонившегося князя. Даниил Романович приветствовал Баракчину низким поклоном и передал на словах привет от своей княгини Анны, своей матери Анны. Уже начав приветствие, он вдруг сообразил, что не знает, можно ли интересоваться здоровьем ханши и ее детей! Вдруг это смертельно опасно? Но князь тут же сообразил и передал от своей супруги выражение уверенности, что у хатун Баракчины и ее детей все прекрасно, потому как иначе и быть не может.
Неизвестно, что именно поразило ханшу больше – умение русского князя говорить на ее языке или столь изысканное выражение. Едва ли ханша когда-нибудь слышала не вопрос, а уверение, что у нее и ее детей иначе как прекрасно и быть не может. Понравилось настолько, что даже глазами в князя стрельнула. Правда, Даниил Романович этого не заметил, он ломал голову над тем, как поднести подарки. Решив не терять времени даром, князь сделал знак служанке ханши, чтоб подняла большой плат, которым на золотом блюде была накрыта шкатулка с украшениями. В следующий миг Даниил в очередной раз возблагодарил Господа и игумена Михаила за такого помощника, как Хитрован!
Женщина и в Сарае женщина, ханша в любви к красивым вещам ничем не отличалась от галицкой княгини, внучки половецкого хана. Ее глаза заблестели, а руки сами собой потянулись к украшениям. Баракчине явно с трудом удалось сдержать себя и выпрямиться с неприступным видом снова. Даниил тоже с трудом скрыл улыбку и поспешил распрощаться. Ханша отпустила его с превеликим удовольствием.
Дело было сделано, и хан, и его хатун остались довольны галицким князем. Позже еще несколько раз князь Даниил бывал приглашен на пиры Батыя, но ему наливали не кумыс, а вино, так велел сам хан, сказав:
– К нашему кумысу не привык, пей вино!
Там же в Сарае Даниил Романович узнал, что его свояк Великий князь Ярослав Всеволодович Владимирский по приказу Великого хана отбыл к нему в Каракорум. Что-то не понравилось Даниилу во взгляде Батыя, когда тот говорил о поездке князя. Галицкий князь никогда не видел Владимирского, хотя они были женаты на сестрах – дочерях Мстислава Удатного. Зато много наслышан о его старшем сыне Александре. Жаль, что не успел встретиться и поговорить с Ярославом Всеволодовичем.
К галичанам пришел митрополит Ростовский Кирилл, бывший в Сарае проездом, радовался, что с Батыем договорено целую епархию в Сарае организовать с епископом и службами непременными. Вот радости-то будет всем христианам! Про владимирского князя Кирилл тоже хмурился, чувствовал недоброе, а про митрополита Кирилла радовался, мол, самое время тому в Никею ехать в сан рукополагаться, чтоб снова был у Руси свой митрополит, русский, а не грек, который при опасности бежал из Киева быстрее ветра. Даниил пробовал возразить, что, может, и не бежал, никто же не знает, но Кирилл Ростовский стоял на своем:
– Цареградец да не бежал? Не поверю! Чего ж не вернулся, когда поганые прошли?
О том, что митрополиту Кириллу и впрямь пора ехать в Никею, князь задумался всерьез. Только как ехать? В Сарае разрешение получать или через угров? И так и сяк опасно, но делать нечего. Согласился:
– Цареградец да не бежал? Не поверю! Чего ж не вернулся, когда поганые прошли?
О том, что митрополиту Кириллу и впрямь пора ехать в Никею, князь задумался всерьез. Только как ехать? В Сарае разрешение получать или через угров? И так и сяк опасно, но делать нечего. Согласился:
– Вернемся, сам ему охрану обеспечу и отправлю.
Кирилл много говорил о новгородском князе Александре Ярославиче, но не как о полководце, а как о радетеле церкви. Между прочим обмолвился и об отношениях с папой римским, мол, папа и Ярославу Всеволодовичу объединение предлагал. Этот вопрос очень заинтересовал Даниила:
– Когда предлагал? Что князь ответил?
– Князь веру русскую ни на какую другую не променяет! Мыслю, потому и в Каракорум отправили.
– Чтоб от веры отказался?
– Да нет, не так все просто. – Епископ беспокойно оглянулся, но потом махнул рукой: – Больно много лазутчиков тут. Не ханских, тому про веру слушать безразлично, папских! То и дело то один, то другой вроде мимо проезжает, а потом вдруг остается и все шепчет и шепчет на ухо хану гадости разные про русских.
– Так, может, и впрямь с Римом объединиться, вот вражды бы и не было?
– Что ты, князь?! Русь верой держится, иначе под татарами давно погибла бы вовсе! Пойми, нельзя людям и под ханской пятой, и под папской одновременно быть! И хану отдай, и папе!
– А так разве не дают? Своя-то церковь небось тоже берет?
– Так в своей и остается. Церквям на восстановление идет, обителям… А папе, поди, в Рим отправлять придется.
– Ну, не в Рим… – чуть смутился Даниил.
– К тому же рыцарей разных с крестами да в сутанах, жадных до русского добра, набежит. Я раньше в Пскове служил, знаю. Стоит им на землю своими железными ногами ступить или конем закованным въехать, как русские и не люди вовсе, сразу рабами считают.
– А татары не так?
– Если б рыцари от татар защищали, я молчал бы. Но запомни, князь Даниил Романович, никогда рыцари и папа на твою защиту не встанут, никогда! Ты для них и вся Русь только щит перед Батыем или каким другим ханом.
Даниил вспомнил Дрогичин и вынужден был согласиться. Еще много раз будет сомневаться князь, спорить и даже поссорится с другим Кириллом – митрополитом Киевским, который после ссоры уйдет во Владимир, чтобы крепить единство русской православной церкви. А князь все же выберет союз с папой римским, хотя своей веры не сменит, останется православным.
– Татары тем примечательны, что никакую веру в своих пределах не обижают. Презирать презирают, но не трогают. Говорят, у их Чингисхана завет такой был, чтоб чужих богов не обижать, но чтить только своих. Слышно, в Каракоруме самые разные церкви есть, и христианские, и магометанские, и всякие другие. Батый у себя тоже так хочет.
– Вот и у нас на Руси так надо, чтоб не мешали одни другим!
– Так ведь чтоб не мешали! А папских толстомордых только пусти, вмиг их власть окажется! Нет, Даниил Романович, Русь жива, пока вера наша жива!
Разговор не нравился князю, который и без того сомневался, и он поспешил перевести на другое:
– А все же почему за князя Ярослава Всеволодовича боишься?
– А из-за этих ушлых и боюсь. Он вроде сначала-то и решил им какую волю дать, а потом, когда Ярославич их побил и обещал бить столько, сколько на землю Русскую наползать станут, и отец от договоров отказался. Папа такого не потерпит, чую, оговорили нашего Ярославича перед погаными, они это умеют…
Разговор прервало появление посланника от хана, Батый звал на пир. Пришлось распрощаться с разговорчивым и убежденным в своей правоте ростовчанином Кириллом.
Ростовский епископ не успел рассказать князю о русской женщине из Волыни, которая вчера подошла к нему нежданно и попросила защиты. Лицо ее изуродовано шрамом, но по всему видно, что раньше была красавицей. Ее муж сотник только что помер, и теперь женщине угрожала голодная смерть, как любой другой на ее месте. Никому не нужная некрасивая вторая жена… Кирилл сразу почуял недоброе, она словно заранее просила прощения за грех самоубийства, а потому оставил бедолагу у себя. Никто интересоваться ее судьбой не стал, в Орде достаточно красивых женщин.
Сказал, что как раз в Сарае галицкий князь, что можно вернуться, но та шарахнулась, словно от зачумленного, и епископ решил, что шрам получен не в Орде, а на Волыни. Отвел к своему жилищу, пообещав забрать в Ростов. Кажется, это очень обрадовало женщину. Правда, она упорно пока не называла своего имени, но Кирилл надеялся, что со временем оттает и все расскажет сама.
Галицкий князь не почуял сердцем близость своей давней любви, не заметил, что за ним издали следит женщина, старающаяся скрыть лицо за большим платом, ему было не до того, решалась судьба Галицко-Волынского княжества и его собственная тоже.
Даниил решил на обратном пути поговорить с игуменом Михаилом и по возвращении с митрополитом Кириллом. С епископом Кириллом больше встретиться не довелось, тот уехал уже на следующий день. Скоро отправился домой и сам Даниил. Батый выдал ему грамоту на Галич, позже такие грамоты стали звать ярлыками…
ПЛАНО КАРПИНИ
В пути князь едва не разминулся с другим монахом – посланцем папы римского к Батыю Иоанном Плано Карпини, ехавшим как раз из Владимира-Волынского. Вообще-то толстенького, пыхтящего от малейшей натуги Карпини еще в Мазовии встретил князь Василько Романович. Узнав, что едет к Батыю, очень пожалел, что монах не появился раньше:
– Жаль, нет в Холме Даниила.
Карпини оживился:
– У меня к князю послание от папы Иннокентия есть.
– Ну, это уж ты только в Орде отдать сможешь. К Батыю уехал князь Даниил Романович.
Очень хотелось спросить, о чем речь, но Василько сдерживался. Однако монах принялся рассказывать сам. Такая опасность надвигается на христиан, а они врозь! Князь согласился, как тут не согласиться? Все европейские государи в ужасе от этой напасти, в храмах день и ночь шли молитвы, народ постился, немецкий император призывал собирать всеобщее войско, король Франции острил мечи. Но папа Иннокентий IV желал миром утишить бурю и поспешил отправить к хану Батыю монахов с миролюбивыми письмами.
Князь Василько вспомнил разоренные земли Руси, усмехнулся:
– Хана уговаривать что медведя-шатуна, он послушать-то, может, и послушает, но сделает по-своему.
– Я, сын мой, уповаю на Божью помощь и волю.
– Господь помогает тому, кто помогает себе сам! Чего папа от Руси-то хочет?
Поскучневший было монах оживился:
– Не время христианам пред такой опасностью врозь быть! Папа Иннокентий зовет всех христиан под свою руку встать.
– Крестовый поход против поганых, что ли?
Карпини испугался, почти замахал руками:
– Нет, что ты! Пока нет!
Разговора не получалось, каждый тянул в свою сторону, монах твердил о папской милости и возможности для князя Даниила короны, а Василько пытался выторговать хоть какую-то помощь в борьбе с татарами.
И все же велеречивый монах сумел втереться в доверие, Василько забрал его с собой сначала во Владимир-Волынский, а потом проводил едва ли не до Киева, снабдив на дорогу всем необходимым и большим количеством мехов для подарков хану и его женам. Карпини потирал руки, верно говорили, что в Польше и Руси деньги не считают и могут одарить, если понравишься. Мазовецкие пани во множестве снимали с себя украшения, чтобы было что взять с собой монаху, паны вручали связки мехов, а уж на Руси и вовсе готовы снять последнюю рубаху, если нужно. Поездка получалась совсем недорогой…
В Галиче Карпини развернулся вовсю. Он настоял, чтобы Василько Романович даже в отсутствие князя Даниила собрал епископов для прочтения им грамоты от папы римского. В Галицкой Руси многие склонялись к унии с римской церковью, потому семена падали на благодатную почву. Напористый монах-францисканец подчеркивал, что папа Иннокентий не навязывает свою волю, а отвечает на добрые намерения князя Даниила Романовича, выразившего готовность признать Римскую Церковь матерью всех Церквей. Он напоминал, что и от киевской митрополичьей кафедры на Лионский собор ездил игумен Петр Акерович, и там тоже выказывал интерес к подписанию унии.
Кирилл был в ужасе, Петр вовсе не был митрополитом и в Лионе не имел никакого права ничего обещать от имени всей Руси! Но и он сам тоже митрополит самозваный. Надо срочно ехать в Никею и своими глазами смотреть на то, что там происходит. Неужто совсем пала Греческая Церковь и патриархи согласны подписать унию?
Галицкому епископу Артемию все едино, лишь в пику остальной Руси тот что угодно подпишет. Не лучше и перемышльский… да и большинство остальных. Оставалось ждать Даниила и ехать в Никею.
Плано Карпини отправился в Сарай, а святые отцы снарядили игумена монастыря Святой Горы под Владимиром-Волынским Григория к папе, поторопившись выказать свое рвение. Галицкая Русь желала принять папу своим отцом и господином!