Когда на следующее утро я открыл глаза, с подлокотника софы на меня пялилась жаба и пахло блинами.
— После такой ночи в школу идти нельзя! — объявила Цельда, когда я добрел до кухни. — Я уже позвонила миссис Медник и убедила ее, что у вас обоих разболелся живот, так как Мэтью позволил вам съесть слишком много сладкого. Она же не знает, что он зубной врач.
Бородай служил хорошей отговоркой. Я как раз обдумывал, как мне в будущем воспользоваться этим его качеством, когда он приковылял на кухню. У него был вконец потрепанный вид, но то, что я его едва узнал, связано было не с этим. Он побрился!
— Просто сегодня утром у меня было совсем другое мироощущение, — сказал он, просовывая себе блин между безупречных зубов. — Борода мне больше не подходит.
Элла запечатлела у него на гладко выбритой щеке поцелуй, а я, не будучи уверен, что его нынешнее лицо мне нравится больше, решил поэтому пока что и дальше называть его Бородаем (что я делаю до сих пор). Правда, я вынужден признать: шрам у него на подбородке производил действительно неизгладимое впечатление, и я при взгляде на него почти пожалел, что Стуртон не оставил на моем лице никаких заметных следов.
Когда после завтрака я наконец-то поведал Элле, как в школьной часовне передо мной предстал мертвый хорист, она выслушала, как и обычно, с такой невозмутимой миной, что одно это уже меня успокоило.
— Ты должен рассказать об этом Лонгспе! — сказала она. — Я уверена, он все объяснит!
— А дальше? — отозвался я. — Он наверняка сопоставит это с тем, что я не вызвал его раньше, потому что поверил этой мрази!
Взгляд, который я за это получил, означал: «Что ж, Йон Уайткрофт, придется тебе и через это пройти».
— Ну ладно, — пробормотал я. — Постоишь по крайней мере рядом, пока я с ним буду разговаривать?
— Ясное дело, — сказала она. — В конце концов, я должна еще его поблагодарить за наше спасение!
* * *Элла хотела, чтобы нас опять заперли в соборе, но едва она об этом заикнулась при Цельде, ответом ей был очень строго нахмуренный лоб.
— Не может быть вообще и речи! Эй, вы, двое, по ночам больше никаких прогулок, — сказала Цельда, — по крайней мере без провожатых… — и попросила у одного из экскурсоводов в соборе ключ от ворот в церковный двор и от боковой двери в здание.
— Это ее старинный поклонник, — шепнул нам Бородай, когда Цельда гордо бросила ключ на кухонный стол. — Говорят, он нацарапал ее имя по крайней мере на трех колоннах в соборе и из-за нее никогда не женился!
Элла попыталась убедить бабушку разрешить нам хотя бы побеседовать с Лонгспе один на один, но Цельда на это так энергично покачала головой, что у нее съехали набок очки.
— Нечего! — сказала она, пока мы протискивались в ее машину. — Что, если он и вправду убийца? Без разговоров! Обещаю, я объявлюсь только в том случае, если вы позовете на помощь.
Когда мы вскоре после вечерних песнопений проскользнули через боковую дверь, собор принял нас, как старый друг. Мы с Эллой пошли вперед, к саркофагу Лонгспе, а Цельда осталась ждать за одной из колонн рядом с купелью.
Казалось, я пришел сюда в первый раз так давно! С тех пор многое произошло, и мне представилось, что тогда Уильяма вызвал на помощь кто-то другой.
Что мне было ему сказать? Как смотреть в глаза, после того как я подозревал его в убийстве? В убийстве мальчика, который был едва ли старше, чем я.
Присутствие Лонгспе я ощутил еще до того, как услыхал его голос.
— Итак, Йон… почему ты вызвал меня только тогда, когда уже было почти слишком поздно?
Он показался между колоннами. Видимо, он ждал меня.
Я опустил голову. Слова, сказанные хористом, жгли мне язык, словно яд. Я любил Уильяма Лонгспе, но я видел его тьму, и у меня не было уверенности, что свет в нем сильнее. Силу тьмы в каждом из нас я испытал на себе, сражаясь со Стуртоном на церковной башне в Килмингтоне.
— Я встретил одного хориста. Того, которого ты тоже просил отыскать сердце. — Я произнес эти слова почти шепотом, но они сделались громкими и тяжелыми в просторной пустоте собора.
— Понятно.
В его голосе звучало столько усталости! А сквозь его туловище я видел стены собора так явственно, словно из-за печали и чувства вины от него почти совсем ничего не осталось.
— Что он тебе рассказал?
Чтобы это произнести, потребовалось больше отваги, чем в схватке против Стуртона.
— Что ты тот, кто его убил. Я знаю, — добавил я поспешно, — мне не надо было ему верить! Все было наверняка иначе…
— Нет, Йон. Это правда.
Мне стало холодно, как будто Стуртон снова приложил свою костлявую руку к моему сердцу. Лонгспе был в темноте едва различим, но слова его вписывались в тишину, словно каждое из них жаждало разъесть мне сердце.
— Но… почему?… — Элла подошла и встала рядом со мной.
Это был первый раз, когда я услышал в ее голосе дрожь.
Уильям посмотрел вдоль колонн:
— Он сказал, что нашел мое сердце и что вернет его мне только при одном условии: если я убью его учителя.
Он подошел к саркофагу, где лежал его собственный оттиск, столь благородный и мирный в своем каменном сне.
— Он сказал: «Это — старик, — продолжал Уильям едва уловимым голосом, — я полагаю, у него уже при виде тебя остановится сердце». — «Почему ты желаешь ему смерти?» — спросил я. Он засмеялся: «Потому что я его не люблю!» — ответил он. Подобное мне уже приходилось слышать… от одного короля. Иоанн говорил подобные вещи. «Убери его с моей дороги. Он мне не нравится», — и всегда тут же находился кто-нибудь, кто тотчас исполнял его желание. Иногда это был я. Но мне это надоело. Мне надоело выполнять приказы испорченного мальчишки.
Лонгспе вытянул руку и дотронулся до каменного лица, обладавшего столь сильным сходством с его собственным. Его пальцы погрузились в него, словно камень был таким же бесплотным, как и он сам.
— Я сказал ему, что это условие я выполнить не смогу и потребовал свое сердце назад. Он меня высмеял. «Нет, в таком случае я закопаю его обратно, — сказал он. — И надеюсь, что это сделает тебя таким слабым и несчастным, что ты никогда, никогда не выполнишь свою клятву. И жену свою тоже никогда не увидишь. Да и что ей делать с рыцарем без сердца?»
Лонгспе провел рукой по лицу.
— В моей беспомощной ярости я выхватил меч. Он отпрянул назад и спиной вывалился из окна, перед которым стоял. Он сломал себе шею.
Его крик начертал мне на лбу: «Убийца», и я почувствовал, как тьма навсегда окутывает мою душу. «Одним больше, Уильям, — сказал я себе. — Всего только одним больше! Ты уже стольких убил, а этот был по-настоящему злым!» — Но тьма больше меня не отпускала, и я утратил надежду когда-нибудь снова смыть ее с моей души и опять увидеться с Эллой. Уильям Лонгспе — это ничто, кроме тени. Рыцарь без сердца. Прикованный к этому миру на все времена.
Он опустился на колени перед своим надгробием, перед всеми святыми и грешниками, взиравшими на него своими каменными лицами. Стены собора, казалось, шептали слова утешения, а колонны его распрямились, как будто хотели помочь рыцарю нести его вину. Ночь струила через окна мрак, и только Эллин карманный фонарик давал немного света.
Элла нерешительно подошла к нему, словно боялась, что он прогонит ее прочь.
— Ты спас и меня, и Йона, — сказала она, — и Цельду, и Мэта. Я считаю, что твоя клятва уже давным-давно выполнена, а что касается твоей жены — когда-нибудь ты наверняка ее увидишь снова! Ибо мы с Йоном найдем твое сердце и похороним его в ее ногах. Клянусь тебе моим именем Эллы Литтлджон. А теперь, пожалуйста, вставай!
XVII
Остров хориста
Согласен, когда Элла на следующее утро объявила Бородаю, что нам еще раз потребуется его помощь, он не надоедал нам ни с какими вопросами. Потом, как мы и договорились, он явился вскоре по окончании учебного дня и вовлек дежурную учительницу (миссис Багеналь, преподававшую нам математику и химию) в беседу о зубной гигиене, так что мы с Эллой смогли пробраться к школьной часовне.
Грязного, мелкого шантажистишку я предложил просто запугать, чтобы тот нам добровольно рассказал, где сердце. Но Элла лишь наморщила лоб и спросила, как я намерен это сделать. Естественно, у меня не было ни малейшего понятия, и потому мы приняли ее план: я спрятался между скамеек, а Элла спустя десять минут зашла в часовню и принялась осматриваться, словно хотела удостовериться, что там никого нет. (Актриса она хоть куда, как я в тот день убедился.)
— Алейстер? Алейстер Йиндрих? — позвала она в пустоту. (Лонгспе назвал нам его имя.) — Где ты? Мне надо с тобой поговорить.
Долго ждать себя он не заставил. Элла выглядела, как всегда, очень мило, и интерес такой девочки наверняка чрезвычайно льстил тщеславию Алейстера.
— Алейстер? Алейстер Йиндрих? — позвала она в пустоту. (Лонгспе назвал нам его имя.) — Где ты? Мне надо с тобой поговорить.
Долго ждать себя он не заставил. Элла выглядела, как всегда, очень мило, и интерес такой девочки наверняка чрезвычайно льстил тщеславию Алейстера.
Поначалу он представлял собой едва ли нечто большее, чем мерцание на ступеньках у алтаря. Потом появилась его лукаво ухмыляющаяся голова, напоминающая чеширского кота из «Алисы в Стране чудес», а под конец он предстал перед Эллой целиком, в своей одежде певчего, похожей на выцветшую копию Ангусова облачения.
— Вот ведь смотрите-ка сюда! — промурлыкал он и улыбнулся Элле так двусмысленно, что я бы его на месте поколотил. — Мы знакомы? Не знал, не знал.
Элла смерила его взглядом с такой каменной физиономией, словно на свете не было ничего более нормального, чем привидение мертвого хориста.
— Меня зовут Элла Литтлджон, — сказала она. — Моя бабушка Цельда проводит в Солсбери экскурсии по призракам. Поэтому я здесь.
— Да неужели? — Алейстер принялся увиваться вокруг нее, как кошка вокруг миски с молоком. — Пожалуйста, объясни поподробнее.
Элла скрестила руки. Бородай нам рассказывал, что это якобы препятствует призракам сливаться с человеком воедино. Стоило ему только забыть, что он зубной врач, как из него и в самом деле можно было выудить массу полезных вещей.
— Я рассказала о тебе моей бабушке, — сказала Элла. — В конце концов в этой школе тебя знает каждый. Но Цельда говорит, что не желает на своих экскурсиях разглагольствовать о мальчишке, который выпрыгнул из окна вследствие пустого ребячества — из-за ностальгии, и с тех пор ничего лучшего не находит, как только бродить по своей старой школе и бить на жалость.
Сработало. Алейстер сделался белым как простыня (хотя нельзя сказать, чтобы и в обычном состоянии у него на лице было много красок).
— Ах вот как? Значит, так говорит твоя бабушка? — фыркнул он. Его сходство с кошкой было действительно поразительным.
— Да, так она говорит, — ответила Элла невозмутимо. — Но я слышала и другую историю.
Она выдержала эффектную паузу и разгладила себе платье (в девчоночьей школьной форме нет ничего сногсшибательного, но даже в ней Элла смотрелась обворожительно).
— Один мальчик из моего класса, — продолжала она, — говорит, что тебя убил блуждающий по собору рыцарь, так как ты украл его сердце. Это звучит, конечно, гораздо убедительнее, чем про ностальгию. Но какая из этих историй правда?
— Вот эта и есть правда! Меня убил проклятый рыцарь! — Алейстер привстал на цыпочки, чтобы стать ростом с Эллу. — Напыщенный маленький уродец! Ничего удивительного, что его не принимают ни в рай, ни в ад.
Элла зачесала себе назад волосы:
— Докажи!
— Доказать? — Алейстер смотрел на нее в явном замешательстве. — Как?
— Покажи мне сердце!
На одно мгновение я подумал, что он раскусит, в чем дело. Но я недооценил его тщеславия, — замнем тот факт, что выпадение из окна и блуждание на протяжении столетий по старой школе, как видно, тоже ему ума не прибавило.
— Идет! — сказал он. — Я покажу тебе его, а ты меня тогда поцелуешь.
Мелкая мразь! Я видел, как Элла съежилась и сжала кулаки под скрещенными руками, но в голосе ее отвращение не проявилось.
— Ну, разумеется, — сказала она вальяжным тоном. — Мне всегда тебя хотелось поцеловать. Ты так здорово смотришься на картине там, снаружи.
Он и это проглотил. Проглотил, как рыба — крючок, жалкий маленький шантажистишка. По всей видимости, Алейстер совершенно забыл, что не мог прикасаться к людям. Даже если они были такими симпатичными, как Элла.
— Я спрятал сердце в надежном месте! — прошуршал он Элле доверительно. — Здесь совсем не далеко.
Значит, в Стонхендж он его не вернул. Элла мастерски скрыла свое удивление.
— Хорошо. Покажи мне.
Алейстер покачал головой.
— Сначала должно стемнеть. От слишком сильного дневного света у меня ужасно чешется кожа.
Элла бросила взгляд на цветные витражи в часовне.
— Но это займет еще пару часов, — заметила она. — Почему бы тебе просто не сказать, где ты его спрятал, а я схожу за ним?
Трогательная попытка, но Алейстер был тоже не так глуп. Тут же вернулась его лукавая улыбка.
— Нет, нет, я тебе сам хочу его показать, моя милашка! — промурлыкал он. Голос его и небольшое эхо, от него исходившее, звучали просто по-идиотски. — Как только стемнеет, жди меня за школой!
— Ну ладно. — Элла даже выдавила исполненную ожидания улыбку. — Еще только один вопрос. Ты не боишься, что рыцарь однажды появится и потребует свое сердце назад?
Алейстер захохотал до того ехидно, что единственным подходящим ответом на это был бы разряд молнии с неба, но, к несчастью, даже в часовне небесное правосудие, по-видимому, не прибегает к подобным средствам.
— Несчастный дворняжка может покинуть собор только в том случае, если кто-нибудь позовет его на помощь, — захихикал он, — за это он должен поблагодарить свою собственную дурацкую клятву!
— Как глупо с его стороны!
Взгляд, брошенный Эллой на эту мелкую мразь, выдавал ее отвращение более чем отчетливо, но в следующий миг она уже опять улыбалась Алейстеру самым обворожительным образом.
— Ну хорошо! — сказала она. — Тогда увидимся после захода солнца.
* * *Для Бородая наступили нелегкие времена («Господи, эта учительница рассказала мне о каждом гнилом зубе у своих коллег!» — простонал он, когда мы опять встретились с ним перед школой), а когда мы заявили ему, что, как только стемнеет, нам опять понадобится идти к школе, он выказал все, что угодно, кроме восторга. Он настоял на том, чтобы составить нам компанию, пока не подойдет назначенный час. Тогда мы позволили ему угостить нас мороженым на Хай-стрит, но, когда наконец-то стемнело и мы опять оказались перед школьными воротами, уже запертыми на замок, Элла ясно дала ему понять, что все прочее мы должны уладить сами. Он изобразил ответственность квазипапаши и попробовал с нами спорить. Но в конце концов сдался, узнав, что на этот раз мы хотели увидеться с привидением, которое ниже Эллы почти на целую голову.
При свете луны епископальная резиденция и правда была совсем не похожа на школу, и, карабкаясь вслед за Эллой по выкованным из железа воротам, я воображал себе, как Алейстер скользит ночью по пустым коридорам и грезит о представлениях, которые он разыгрывал перед давно умершими учителями и однокашниками.
Луг за школой, где мы днем играли в футбол и регби, в отсутствие обычной толпы детей выглядел так же отчужденно, как и луна.
— Ты все еще здесь? — зашипела на меня Элла, когда я в нерешительности остановился рядом с ней на газоне. — Спрячься, пока он тебя не заметил!
Я не хотел оставлять ее одну. Луна скрылась за облаком, и ночь внезапно стала очень темной. Но Элла была, разумеется, права. И я спрятался в кустах, росших перед зданием школы, надеясь, что Алейстер поведет ее в такое место, куда я смогу незаметно за ними последовать.
К счастью, маленький мерзавец просто помешался на том, чтобы опять увидеться с Эллой, и потому не заставил ее долго ждать. Она прошлась, может быть, всего какую-нибудь дюжину раз взад и вперед по газону, как вдруг от школьной стены отделилась белесая фигура и направилась к ней. Да, духи совсем не парят в воздухе, они ходят, пусть даже это имеет довольно странный вид, так как зачастую они шагают на расстоянии более чем ладони от земли.
Разобрать, о чем они друг с другом говорили, мне не удалось. Я видел только, что Алейстер почти вплотную придвинул к Элле свое бледное привиденческое тельце, за что я его с превеликим удовольствием еще раз вытолкнул бы из окна. Они отправились через луг прочь, и я едва сдерживался, чтобы тотчас же не выпрыгнуть из своего укрытия и не побежать вслед за ними. Но я, как мы и договорились, дождался, пока станет понятно, куда именно он Эллу ведет.
Это «куда» выяснилось очень скоро.
Алейстер держал курс на остров.
Название у него было очень запутанное. Сам же остров представлял собой всего-навсего плоский холм, который благодаря ручью, бегущему через школьную территорию, в сезон дождей был окружен илом и мелководьем. Ученики первого и второго классов играли там в пиратов и потерпевших кораблекрушение, а третьеклассники построили тут же плотину из веток и гнилого дерева, чтобы время от времени на них нападать. Дожди последних недель сделали эту плотину единственным доступом к острову. Как только Элла перешла на ту сторону, я покинул свое укрытие и тихо пополз по темной траве, как меня научили годы игр в прятки с моими младшими сестрами. Преодолеть плотину, правда, было задачей почти неразрешимой. Ветки трещали так громко, что я замирал при каждом шаге, но Элла возвышала голос, чтобы заглушить подозрительные шорохи, и наконец я был на острове и смотрел из-за кустов на бледное лицо Алейстера.