– Ты прав, – сказала мама. – Они уже не нужны.
Она положила шитье в коробку, стоящую у нее на коленях, и посмотрела на Сергея. Она по-прежнему сидела на крыльце, а он стоял рядом. Получалось, что она смотрит на него снизу вверх, но при этом ее взгляд был прямым и ясным.
– Сережа, – сказала она, – мы с папой расстались.
Когда мама это произнесла, Сергей понял, что именно это и ожидал услышать. А почему? Ведь этого невозможно было ожидать. Родители даже не ссорились никогда! Каждый их взгляд друг на друга, каждое сказанное друг другу слово – все было полно любви, этого нельзя было не видеть.
Но, вероятно, Сергей неосознанно угадал, с чем может быть связано ощущение живого ужаса, которое он пережил сегодня перед рассветом: родители больше не будут жить вместе. То есть у него больше не будет семьи.
Это было так страшно, что он онемел и остолбенел. Наверное, надо было спросить, почему они расстались. Но он не мог ни о чем больше спрашивать.
– Сережа, мы с папой очень любили друг друга, – сказала мама. – Но люди меняются. Вероятно, в жизни нет ничего прочного. Взрослый человек должен научиться с этим жить.
Сергей не знал, научится ли с этим жить. Ему вообще не хотелось жить.
Сборы заняли два дня. Точнее, даже один день они заняли, и еще на один день пришлось задержаться из-за отсутствия билетов на поезд Владивосток – Москва; иначе как по Транссибу, проходящему неподалеку от их поселка, уехать отсюда было невозможно.
В эти два дня Сергей никуда не выходил, ни с кем не виделся. Он старался убедить себя в том, что предстоит просто очередной переезд на очередное место жительства, но нервы его, подростковые нервы, были слишком напряжены, чтобы такое самоубеждение давалось ему легко.
Выйти из дому все же пришлось: надо было забрать документы из школы.
Сергей отправился туда вечером, когда ученики разошлись по домам. Он никого не хотел видеть.
В школе никого и не было. Только директорское окно светилось на углу неказистого здания. Впрочем, почему неказистого? Никаких других зданий Сергей в своей жизни и не видел.
Он вошел в школу и хотел уже свернуть направо, где в конце недлинного коридора располагался директорский кабинет.
– Сергей Саныч! – окликнули его вдруг.
Сергей обернулся. Никто никогда не называл его по отчеству. Но коридор был пуст, и ни к кому, кроме него, обращаться здесь было невозможно.
Прямо на него смотрела уборщица тетя Валя. Она была тещей майора Дубина и вообще-то могла бы не работать, тем более уборщицей, но говорила, что без работы у нее кости ломит, и зять выхлопотал ей техническую ставку в школе.
– Сергей Саныч, – повторила она. – Когда уезжаете-то?
– А вы откуда знаете, что мы уезжаем? – спросил Сергей.
Он спросил об этом прежде, чем сообразил, что вопрос глупый. Здесь все знали всё и обо всех, это не могло быть иначе в тесном и замкнутом пространстве военного городка, и в этом была даже определенная свобода: никто не пытался ничего скрывать в своей жизни, потому что скрывать что-либо не имело смысла.
– А чего вам тут теперя делать? – хмыкнула тетя Валя. – Папаша вас бросил, уехал, ну и вы тоже. А куда мать решила-то?
В ее голосе послышался жадный интерес. Понятно, что именно это она и хотела выяснить: куда денется брошенная жена? Сергея интересовало другое: что случилось, почему произошло это мгновенное, неожиданное, необъяснимое родительское расставание? Он понимал, что в городке наверняка знают причину, но ни за что не стал бы эту причину выяснять.
Выяснять ничего и не пришлось. Не дождавшись от Сергея ответа, тетя Валя выдала все сплетни пулеметной очередью.
– Ты, парень, с матери пример-то не бери, – сказала она. – Больно гордая, вот чего. Люди этого не любят. Вот сейчас – горе у ней, муж с любовницей сбежал, а никто не придет, не посочувствует, не поддержит. Что смотришь? Не знал, что у отца любовница?
Конечно, Сергей этого не знал. И все его силы были сейчас направлены на то, чтобы не выдать своего ошеломления. Все-таки он думал, что причина расставания родителей – что-нибудь вроде того, о чем пишут в книгах: не совпали жизненные устремления, перестали понимать друг друга… И хотя он не понимал, какие уж такие устремления могли у них не совпасть, но мысли его крутились вокруг подобных вещей. Слово «любовница» обрушилось на него, как холодная вода из ведра. Он понял, что вообще слышит это слово впервые. Да и от кого он мог его слышать? Не от мамы же.
– Не знал, – удовлетворенно произнесла тетя Валя. Она вглядывалась в лицо Сергея внимательно и цепко. – Говорю же, не по-людски мамаша твоя себя ведет. Вот сказала бы тебе вовремя, ты бы, может, с отцом поговорил, усовестил бы его. А так – вот что вышло. Ладно что семью он бросил, так и с начальством скандал. У командира полка дочку умыкнуть, это как? Ну, и то сказать, не жену же, аморалки особой нету…
Она принялась рассуждать о том, куда мир катится, но этого Сергей уже не слушал. Он был сыном своей мамы, и мнение тети Вали о будущем мира было ему неинтересно.
Он наконец понял, кто такая эта любовница – всего-навсего Ленка, дочь полковника Жукова. Она окончила школу в позапрошлом году, но из поселка, к общему удивлению, не уехала. Говорили, что поленилась поступать в институт, потом говорить перестали… Сергей к этим разговорам не прислушивался, потому что не испытывал к Ленке ни малейшего интереса. Еще когда она училась в школе, все знали, что она глупая, как корова. Некоторые парни при этом, правда, уточняли, что Ленка красивая, но Сергей никакой красоты в ней не видел. Можно ли считать красивыми коровьи глаза на том основании, что они большие и обрамлены длинными ресницами? Все равно выражают они одну только глупость, и какая при этом может быть красота?
Но что же могло привлечь в этой коровоглазой Ленке такого человека, как его отец?!
Если Сергей был уверен, что таких людей, как мама, больше нет, то и к отцу это относилось в полной мере. Может, даже еще в большей мере.
Как ни смешно было то, что в два года он восхищался отцовским бесстрашием перед кусачей мыльной пеной, но, по сути, это было правильно. Отец был бесстрашен. Совершенно. Он просто не знал, что это за чувство такое, страх.
Однажды он спас от медведя двух шестилетних близнецов, которые отправились погулять по тайге. Тайга подступала к самому поселку, поэтому отправиться туда было нетрудно. Мальчишек хватились быстро, и быстро же догадались, куда они могли подеваться, и довольно быстро, по счастью, нашли, потому что на поиски были брошены все силы гарнизона. Взрослые-то отлично понимали, чем может обернуться для таких мальцов тяга к приключениям.
Майор Февралев их и обнаружил как раз в тот момент, когда они, проголодавшись, обирали малину с куста и увидели медведя, вышедшего из зарослей с той же целью. Мальчишки оказались не из трусливых – не стали ни убегать, ни плакать, а принялись орать на медведя и бросать в него палками, чтобы загнать обратно в заросли. Только вот смелость их была совсем не к месту: медведь не испугался и не убежал, а поднялся во весь рост и уставился на них маленькими сердитыми глазами. Дело было летом, он был сыт и вряд ли обратил бы внимание на мальчишек. Может, просто стал бы есть малину с соседнего куста. Но ор и палки разозлили его, он качнулся в сторону близнецов, те наконец испугались…
Эту-то картину и увидел майор Февралев, выйдя на поляну раньше других. В руках у него было ружье, но стрелять он не стал, а зачем-то пошел прямо на медведя. Тот постоял еще несколько секунд, словно размышляя, потом двинулся на человека, угрожающе рыча. Февралев по-прежнему шел ему навстречу. Они были так близко друг от друга, что, кажется, могли бы коснуться друг друга рукой или лапой. Медведь остановился. Потом развернулся, опустился на все четыре лапы и, ломая кусты, исчез в зарослях. Треск веток затих. Близнецы радостно заорали. Прежде чем остальные спасатели появились на поляне, Февралев успел отвесить каждому из мальцов по подзатыльнику.
– Пап, а почему ты в медведя не выстрелил? – спросил потом Сергей.
Отцом восхищался весь гарнизон, и он, конечно, больше всех.
– Ты бы его видел. Мощь какая, красота! – сказал отец. – И не он же к нам явился, а мы к нему. Что ж сразу стрелять?
– Сразу! – хмыкнул Сергей. – Потом бы и поздно могло быть. – И спросил с восторгом и недоверием: – Ты что, совсем его не боялся?
– Совсем, – ответил отец.
– Ну да!
– Да. К сожалению, у меня отсутствует чувство страха. Говорят, и у отца моего то же самое было, и у деда. Ничего хорошего в этом нет, между прочим. Генетический дефект. Надеюсь, у тебя он не проявится.
Сергей вовсе не считал бесстрашие дефектом и очень даже хотел бы обладать этим качеством. Но у него пока не было случая проверить, передались ли ему необходимые гены.
– И ты ничего-ничего не боишься? – уточнил он.
Отец подумал и сказал:
– Ядерной войны боюсь. Потому в ракетчики и пошел. Я о ней очень напряженно думаю.
Ну, ядерной войны Сергей как раз нисколько не боялся. Ясно же, что отец вовремя собьет все вражеские ракеты.
Такой вот человек был его отец. Бесстрашный и великодушный. Да, то самое великодушие, которое мама считала необходимым качеством лидера, если действительно имелось у Сергея, то передалось ему от отца.
И этот человек мог бросить его и маму ради коровьих глаз Ленки Жуковой, и всего его бесстрашия не хватило на то, чтобы хотя бы поговорить с сыном? Как такое могло быть, как?!
Люди меняются, мама права. И нет в жизни ничего неизменного, и смысл большинства перемен ускользает в пустоту.
Но перемена, произошедшая в их с мамой жизни, не вышла пустой. Москва, о которой Сергей, потрясенный событиями в семье, думал очень мало, оказалась таким значительным явлением, перед которым померкло многое.
Вся жизнь Сергея до четырнадцати лет проходила в таких местах, безнадежную глушь которых он не осознавал лишь потому, что никогда не видел ничего другого. Поездки в города, рядом с которыми служил отец – в Иркутск, Хабаровск, Габалу, – не производили сильного впечатления. Ну, дома побольше да улицы пошире, чем в военных городках, но к этому нетрудно привыкнуть.
Привыкнуть к Москве казалось невозможно. Она ошеломила сразу, как только они с мамой сошли с поезда на Ярославском вокзале.
Уже много позже Сергей понял, что чувство, которое испытал он, испытывает каждый человек с развитым воображением, попадая из глубинной России в Москву. Или, может, из любой провинции в любой мегаполис.
И простор площадей, и размах улиц, и высота домов, и ощущение восторга и страха при взгляде на эти дома и площади, – все это названо и описано тысячи раз, и ничего он не может прибавить к уже сказанным об этом словам.
Но Сергей и не собирался ничего прибавлять, ему было просто не до того. Он попал в этот город слишком неожиданно, и слишком быстро ему предстояло здесь освоиться.
Еще по дороге мама наконец рассказала Сергею, почему никогда не приезжала с ним в Москву.
– Нас никто там не ждал, – сказала она.
– Но у тебя же были какие-нибудь родственники? – спросил Сергей. – Ну, кроме родителей, раз они умерли.
– Они не умерли, – ответила мама. – То есть моя мать умерла, но только год назад. Я ездила на похороны, когда ты был в летнем лагере. А отца у меня не было.
Вот это да! Сергей был уверен, что мамины родители умерли давным-давно. Во всяком случае, до его рождения, ведь иначе они приезжали бы с ним повидаться, или он приезжал бы к ним, или они хоть присылали бы открытки к праздникам… И тут он понял, что его уверенность в смерти маминых родителей основывалась только на личных домыслах, а сама мама никогда не говорила ему ничего подобного.
Сергей знал, что его отец вырос в детском доме, как многие дети, оставшиеся сиротами в войну. Когда ставили в школьном драмкружке пьесу Володина «Старшая сестра», он запомнил эти слова: «Мы дети войны, мы дети всей страны». Но мама… Да, мама не рассказывала о своих родителях ничего. А он не очень-то и интересовался. Кто в таком возрасте интересуется родственными делами по собственному почину?
– Моя мать не хотела, чтобы я выходила замуж за твоего отца, – сказала мама. – Будущего отца, разумеется.
В купе они ехали вдвоем. Это было особенное купе, Сергей никогда таких не видел – две нижние полки. Стоило оно очень дорого, но других билетов не было на месяц вперед, и мама взяла какие были. В другой раз Сергей, конечно, обрадовался бы такому комфортному путешествию, но этому путешествию ни мама не радовалась, ни он.
И вот они сидели вдвоем на своих нижних полках и разговаривали.
– Почему она этого не хотела? – спросил Сергей.
– Считала, что он мне не пара.
– Ну да!
Такое объяснение показалось ему не просто странным, но диким. Что значит не пара? Средневековье сейчас, что ли?
– Моя мать в свое время не вышла замуж именно по этой причине. Родить ребенка от неподходящего мужчины она еще могла себе позволить, но жить с мужчиной из неподходящей среды – нет.
– Папа был из неподходящей среды? – спросил Сергей.
Интересно, какие открытия его еще ожидают?
– С точки зрения моей мамы, безусловно. Детдомовец, мало того что не москвич, так еще и с перспективой всю жизнь провести в медвежьих углах на ракетных точках. Понятно, что ей все это не нравилось.
– Но тебе же нравилось! – воскликнул Сергей.
– Мне тоже все это не нравилось. Точнее, я просто обо всем этом не думала. Мне было восемнадцать лет, и я любила твоего отца до беспамятства.
– Ты… теперь жалеешь? – помолчав, спросил он.
– Ну подумай, о чем ты спрашиваешь? – Мама улыбнулась. – Вот ты сидишь передо мною, мой сын. И я стану жалеть о том, что ты – это ты, а не другой ребенок?
– Я не про ребенка. Ты жалеешь, что вышла замуж за отца?
– Вообще-то это невозможно разделить. Но даже если бы было возможно… Нет, не жалею. Жизнь дала мне узнать, что такое настоящий мужчина. Это не каждой женщине дается. Почти настоящий, – уточнила она.
– Почему почти? – не понял Сергей.
– Потому что совсем настоящий мужчина не оставил бы своих близких ни по какой причине. Я в этом убеждена, – твердо сказала мама.
Ее лицо омрачилось, и Сергей не стал ее больше ни о чем расспрашивать. Она тоже не говорила больше об отце. Но дорога была долгая, им и так хватило разговоров.
Поэтому когда такси, которое они взяли на площади трех вокзалов, остановилось возле чугунной ограды и Сергей прочитал на бело-синей табличке название улицы – Большая Ордынка, – то он уже знал, что в этой квартире прошло все мамино детство и юность до окончания школы. И отсюда она ушла в чем была к отцу в общежитие военной академии, и не входила в этот дом пятнадцать лет. До прошлого года, когда приезжала на похороны матери. И что мать эта, его то есть бабушка, ни разу за все эти годы не написала своей дочери, ни разу не поинтересовалась, что происходит с нею, с ее ребенком, живы ли они хотя бы, – это он уже знал тоже.
Это не могло уместиться в его сознании. Слишком это было чудовищно. Ну, положим, маму готовили не к жизни в тайге, положим, учили музыке, и рисованию, и французскому языку, и ожидали, что она поступит в иняз или на филфак МГУ… Но как могли все эти не оправданные ею ожидания оправдать то, что родная бабка вычеркнула из своей жизни родного внука, ни разу на него даже не глянув?! Сергей не то что не мог, он не хотел этого понимать.
И с этим чувством – непонимания, растерянности, смятения – вошел он в пустую квартиру дома на Большой Ордынке.
Глава 6
«Мама права: отец настоящий мужчина. И правильно он говорил: надо лгать».
С этой мыслью – о том, что мужчина должен лгать, – он просыпался вот уже месяц. Ее высказал когда-то отец, и Сергею не раз случалось убеждаться в его правоте.